Тэцуо Миура - Блуждающий огонёк
«Но нет, — подумал он, — Хидэ не такая девушка. Она не из тех, кто позволит себе натворить что–нибудь тайком от матери».
Открытка была написана карандашом, но слова будто плясали. Бросались в глаза черные, как тушь, иероглифы — наверно, то и дело облизывала грифель. Ему показалось, что он слышит, как бьется сердце его восемнадцатилетней сестры. Перечитал открытку еще раз, и душа его запела.
Ресаку поспешно бросился прибирать комнату. До субботы оставалось еще четыре дня, и с уборкой можно было бы повременить, но ему не сиделось на месте. Работал он плотником на маленькой верфи на окраине порта и там же, при верфи, жил. Ютился в жалкой каморке величиной в три татами на втором этаже сарайчика, где хранились инструменты. Но именно потому, что каморка была крошечной, ее надо было тщательно прибрать.
II
В субботу Ресаку вдруг проснулся ни с того ни с сего задолго до восхода солнца. В комнате было темно. На посветлевшем небе, видневшемся в незашторенное окно, тускло светили поблекшие звезды.
Хидэ как раз вышла из дома, подумал он, глядя на тусклые звезды. Чтобы попасть на утренний поезд, из дома надо выйти еще затемно и спуститься по узкой тропинке до станции у подножья горы. Деревня их находилась высоко в глухих горах.
Откроешь деревянную дверь позади дома — свет вырвется из сеней во тьму, и тень твоя длинно вытянется и закачается впереди тебя самого. Холодный горный воздух сразу же заберется за шиворот. Ему ясно вспомнилось ощущение холода, когда рано утром выходишь из дома, и он натянул тощее одеяло до самого носа.
Однако беспокоиться за сестру, находясь в городе, не имело никакого смысла. Возможно, даже и беспокоиться–то было не о чем. Хидэ, получив от матери разрешение съездить к брату, радостно спешит сейчас на поезд.
До полного рассвета было еще далеко. Он закрыл глаза и решил вздремнуть немного, но вдруг услышал какой–то звук — то ли шорох, то ли шарканье. Открыл глаза, приподнял голову — ничего не увидел, а звук пропал. «Наверно, почудилось», — подумал он.
Положил голову на подушку, смежил веки и снова услышал: шур–шур… Не открывая глаз, внимательно прислушался. Непонятно было, откуда доносится звук. И у самого уха слышно, и откуда–то издали.
Что же это такое? Словно кошка лакает суп из миски. Или утренний ветер поднялся на море. Налетит ветер, море в бухте чуть слышно зашумит, и волна тихонько лизнет причал верфи. Но для морской волны шорох был слишком тороплив.
Он открыл глаза. Из окна было видно утреннее звездное небо. И тут он вдруг понял, что это было. Это были шаги сестры. Она торопливо спускалась с горы, шаркая кедами по горной тропинке, на которую пала ночная роса.
Он удивился. Не может быть, чтобы шаги человека, идущего где–то в горах, на расстоянии многих десятков ри[27], слышались так отчетливо. Закрыл глаза, и опять послышалось: шарк–шарк… Да, это шаги сестры.
Он грустно улыбнулся с закрытыми глазами, подумал: «Скучаю очень по сестре, вот и чудится всякое». И проснулся вдруг среди ночи, потому что померещилось, будто она идет. Обычно он просыпался с восходом солнца, когда утренние лучи падали на его веки. Потому–то и удивился сегодня своему необычному пробуждению.
Потревоженный шарканьем шагов, спать он уже не мог. Быстро вскочил с постели, оделся и вышел. Делать особенно было нечего. Он двинулся вдоль причала к соседнему заводу, изготовлявшему какие–то железобетонные конструкции. Пройдя довольно далеко, остановился, подумал: «Хорошо, что день собирается быть ясным». Море было спокойным, а небо на горизонте холодно блестело, как длинный меч, положенный набок.
«Вернется Хидэ в деревню, и зима уже не за горами», — вдруг пришла ему в голову мысль, и он вздрогнул от пробравшего его озноба.
III
Поезд, на который села Хидэ, прибывал на станцию Наори в одиннадцать пятьдесят. Ресаку сходил на станцию и уточнил это в тот день, когда получил от Хидэ открытку. Шел уже двенадцатый час, а он почему–то медлил. Наконец хозяин напомнил ему: «Эй! Скоро уже половина двенадцатого. Иди встречать сестру–то».
Ресаку вышел с верфи и, придерживая карман джемпера, бросился бежать со всех ног.
Если бы он направлялся прямо на станцию, спешить не надо было. Но ему нужно было еще заглянуть на почту и снять немного денег со сберегательной книжки. Была суббота, и почта работала не полный день, так что, встретив Хидэ, он не успел бы уже получить деньги.
Он ворвался на почту, вынул из кармана джемпера сберегательную книжку и личную печать, положил ее у окошечка контролера, но печать скатилась и упала на бетонный пол. Он тут же поднял ее, обдул и просунул в окошечко. Женщина–контролер с подозрением взглянула на него. Он сильно запыхался.
— Извините. Торопился очень… — сказал он, заискивающе поклонившись.
— Ваше имя?
— Итиномори Ресаку. Двадцать один год. Он сообщил и свой возраст, хотя никто его об этом не спрашивал, и подумал: «А зачем она интересуется именем, оно же в книжке написано». Контролер посмотрела в книжку и, нахмурив брови, стала разглядывать печать. Он забеспокоился: «Что это она нашла там странного?»
— Сестра из деревни приезжает. Вот я и… — сказал он поспешно, понимая, что говорить это вовсе не обязательно.
— Хорошо, что не хрустальная.
Женщина мельком взглянула на него, улыбнувшись краешками губ. Это она о печати, понял Ресаку. Была бы, мол, хрустальная, раскололась бы, когда упала на пол. Он вздохнул с облегчением и застенчиво улыбнулся в ответ: где уж, мол, нам иметь хрустальную печать!
— Грошовая… — сказал он, вытащил из–за пояса полотенце и вытер потное лицо.
Выйдя из почты, он снова бросился бежать.
IV
Хидэ, смущенно опустив глаза, прошла с перрона в тесной толпе пассажиров. Ресаку, ожидавший у киоска, увидел ее и догнал, когда она уже вышла из вокзала. «Эй» — окликнул он ее сзади. Хидэ испуганно остановилась и, жмурясь от солнца, взглянула на него.
— Ну вот я и приехала, — сказала она. На глаза ее навернулись слезы.
Ресаку никогда не приходилось встречать ни родственников, ни вообще кого–либо, и он не знал, что надо говорить в таких случаях. Моргая глазами, он сказал только:
— Спасибо.
Волосы Хидэ, как и прежде, были заплетены в косички, на ней была черная стеганая куртка, похожая на мужскую, и короткие, чуть выше колен, брючки мышиного цвета. В руке она держала тяжелый узел.
— Пойдем! — сказал Ресаку и выхватил у нее узел. Округлый на вид, он оказался значительно увесистей, чем на первый взгляд. Из–за тяжести узелок на нем туго затянулся и стал как камень. — Что у тебя здесь? — обернулся Ресаку.
Хидэ трусцой догнала его и сказала:
— Каштаны и рис.Половина — подарок для твоего хозяина, половина тебе.
«А для чего рис?» — подумал он. Оказалось, мать велела взять, чтобы сестра не объела его.
— Все заботится матушка, — засмеялся он. И, чувствуя, что лицо его как–то странно скривилось, спросил, глядя прямо перед собой: — А что, она здорова?
— Здорова.
Ресаку молча кивнул. Он понимал: давно болевшей матери просто не стало хуже. Даже полегчало немного, если отпустила к нему.
Они пересекли площадь и вошли, как он и задумал, в кафе «Кит». Время было обеденное, народу много. К счастью, один из посетителей встал из–за стола, и они уселись рядышком на его место.
— Выбирай, что хочешь, — прошептал он на ухо Хидэ и, скосив глаза на карман джемпера, похлопал по нему ладонью: о деньгах, мол, беспокоиться нечего.
Хидэ взглянула на меню, приклеенное к стене, отвела глаза и, смутившись, сказала тихо:
— Мне все равно. Что ты возьмешь, то и я.
Под потолком висел дым от жареной сайры. И он подумал: «Если все равно, то сойдет и сайра». В деревне у них рыбу не ели. Разве что изредка бродячие торговцы приносили, но только сушеную. Свежей рыбы в деревне и в глаза не видели. Хидэ, конечно, отродясь не пробовала сайры, жаренной с солью.
— Две порции сай… сай… сайры и рис на двоих! — заикаясь, крикнул хозяин кафе на кухню.
Может быть, оттого, что утром Ресаку встал слишком рано, он проголодался к обеду сильнее обычного, и потому, получив миску с рыбой, бросил Хидэ: «Ну, ешь!» — и принялся уплетать сайру, не глядя на сестру. Однако Хидэ опустошила свою миску раньше его.
— Уже съела? — спросил он, положив палочки. Хидэ поежилась.
— А я с утра ничего не ела.
В ее миске от сайры осталась только голова и толстые кости. Остальное все исчезло, даже ребра.
— Вкусно было?
— Вкусно, только… — Хидэ нахмурилась и показала рукой на горло.
Он грустно улыбнулся.
— Ребра трудно проглотить было?
— Да нет, в горле что–то колет. Будто шип вонзился.
«Ну значит, кость застряла», — подумал Ресаку. Надо проглотить комок риса, не разжевывая. Но в миске у Хидэ было пусто.
— Возьми мой рис и проглоти кусок целиком. Глотай, быстро!
Он передал ей свою миску. В деревне говорили в таких случаях: «Глотать со слезами». Может, оттого, что человек, когда рыдает, жевать не может.
