Эмилиян Станев - Будни и праздники
Тоше сел в повозку. Вера кинулась бежать изо всех сил. Двуколка тронулась.
— Дядя Тоше! — крикнула Вера. Она догнала повозку и теперь бежала рядом с ней. — Дядя Тоше!
Шоп вздрогнул, обернулся и увидел ее. В его взгляде она прочитала холодное, тупое равнодушие. Она протянула к нему руку со свертком, но шоп стегнул лошадь и проехал мимо.
Сверток упал ей в ноги. Угасший взгляд ее следил за удаляющейся двуколкой. Низкорослый вороной жеребчик бежал веселой рысью, словно радовался, что покидает город. Его черная как смоль шкура лоснилась под лучами утреннего солнца, а крепкие ноги бойко цокали по подсушенной морозом мостовой.
Бедняцкая радость
© Перевод В. Викторова
Под вечер Иван Петрин возвращался из своего хождения по селам с большой корзиной в руках. Он ходил собирать яйца. Низкорослый и кривоногий, со смешной ржавой бороденкой, которая никак не шла к его гладкому розовому лицу, он устало шагал по узкой, покрытой снежной кашей дороге. Под его большими сапогами чавкал размякший снег и похрустывали ледышки. Корзина, наполовину заполненная яйцами, тянула его вбок, а перекинутое через плечо ружье торчало, как жердь. Издалека Иван Петрин был похож на прошлогоднее пугало, забытое посреди заметенного снегом поля.
Время от времени он останавливался, осторожно опускал корзину на снег, совал застывшие руки в карманы своей куцей шубейки и вглядывался в заячьи следы. Следы были и старые, замерзшие, глубоко впечатанные в снег, словно вбитые палкой, и свежие — с прошедшей ночи. Иван прослеживал их, покуда хватало взгляда, и размышлял вслух. Красный нос его морщился, в ясных синих глазах вспыхивала охотничья страсть.
Он был неудачником в жизни. Ходил по селам собирал яйца, щетину, продавал на ярмарках дешевые конфеты и халву, словом, не брезговал никаким промыслом. Одно время был лесником, но, неизвестно почему, его уволили еще в том же году.
В холодную зимнюю пору, оставшись без работы, Иван Петрин отправлялся ловить лисиц. Ставил капканы, раскидывал приманки, но и в этом ему не слишком везло, потому что был он человеком простодушным. Его бесхитростность и незлобивость служили ему плохую службу. Не часто удавалось подстрелить бегущую дичь, он наверняка попадал лишь в лежачего зайца, а капканы с приманкой ставил так неумело, что в большинстве случаев вместо лис там оказывались собаки. Самые большие надежды он возлагал на свою старую собачонку по кличке Лиса. Она привыкла к своему незадачливому хозяину, водила его по лисьим норам и, задушив в норе лисицу, вытаскивала ее наверх. Обычно Иван Петрин спокойно курил, пока Лиса глухо лаяла под землей и часами билась не на жизнь, а на смерть со своей добычей. Подчас она не могла вылезти из норы, зажатая каким-нибудь камнем. Тогда хозяин ободрял ее низким, сиплым басом, потом приносил из ближайшей деревеньки мотыгу и принимался по-молодецки копать, чтобы вызволить собаку…
Сейчас он озабоченно разглядывал следы на снегу. Уже несколько дней, как на окраине города, где стоял дом Ивана Петрина, объявилась лисица. Она унесла трех кур и утку у его соседа Райо. Иван Петрин караулил на морозе несколько ночей, но без толку. Ему наплевать было на Райовых кур — сосед был человек зажиточный, — но лисья шкура стоила хороших денег. А завтра — праздник: надо бы купить чего-нибудь съестного, детям — какую-никакую обувь да мукой разжиться. Всю дорогу он думал, что денег, вырученных за яйца, не хватит, прикидывал, где раздобыть еще, но заячьи следы отвлекли его. Вспомнив о лисице, он решил, что неплохо бы и в этот вечер посторожить у плетня.
— Надо будет попробовать. Может, заяц подвернется, если не лисица, — сказал он себе, свернул с дороги и пошел по оврагу, который вел прямо в город.
В вечерней тишине предупреждающе и строго прозвучали шесть ударов городских часов, потом колокольный звон волнами поплыл над небольшим полем, со всех сторон окруженным холмами, нежно-синими и далекими, почти сказочными. Впереди виднелся городок. Первые дома уже белели из-за почерневших заборов. Окна плавились в угасающих лучах солнца.
Иван Петрин все шел по оврагу, пока не оказался в зарослях ежевики и терновника, черневших на снегу, словно огромный спутанный мохнатый клубок. Иван поставил корзину на землю и огляделся.
Позади открывалось белое днище оврага, разрезанное тихой, ленивой струей воды, впереди виднелся Райов забор, и опять все было белым-бело. Кустарник казался самым удобным местом для засады. Иван Петрин постоял, поглядел вокруг, закурил и пошел дальше.
Жена выругала его за то, что он не купил в селе курицу. Он долго объяснял ей, что крестьяне не продают кур, но она упорно стояла на своем. Наконец Иван разозлился, схватил корзину и пошел в город, чтобы отнести яйца на склад.
Когда он вернулся домой с хлебным караваем и куском говядины, жена все еще лютовала. Двое их мальчишек, которые не ходили в школу, играли во дворе с собачонкой. Мать белила известью наружную стену дома и громко их бранила. Едва завидя мужа, она снова накинулась на него. Иван Петри и знал, что возражать ей бесполезно. Он махнул рукой и вошел в дом. Долгое время стоял один в темной комнате и печально смотрел, как на поле спускается мрак. Потом вспомнил про лисицу и сразу же решил уйти из дому. Взял ружье и вышел.
— Не совестно тебе перед праздником шляться по полю! Балда балдой! — закричала вслед жена, но Иван Петрин не обернулся и не ответил. Темнота сгустилась. Горизонт сузился. В городке засветились красноватые светлячки лампочек. Небо почернело, и редкие звезды затрепетали, как жемчужинки. Дальние леса грозно чернели, будто скалили зубы. Только тихое, певучее журчанье воды в овраге рассказывало о чем-то минувшем и далеком.
Иван Петрин дошел до кустов и остановился там, невидимый в черном колючем клубке терновника. Он смотрел вокруг и простуженно пошмыгивал носом.
Над сероватой белизной снега временами мелькала и исчезала какая-то неясная тень. Ком земли, проступившей из-под снега, или пень вдруг оживали и начинали двигаться. Иван Петрин пристально вглядывался в эти движущиеся тени, пока глаза его не начинали слезиться от напряжения. Ему казалось, что это заяц или какая — нибудь дичь. Сердце его сжималось, плотный холодный воздух застывал в груди.
Но вот на востоке, за черными зубцами леса, небо покраснело. Вскоре выглянула луна. Она медленно поднималась в воздухе, словно наблюдая за землей — огромная, кроваво-красная. Тысячи неуловимых теней скользнули в низины. Вода в овраге зашумела громче, словно обрадовалась. Небо осветилось, и редкие звезды замигали весело. Тень от кустарника вытянулась по оврагу. Теперь Иван Петрин мог видеть далеко.
— И по оврагу пойдет, и поверху побежит — от меня никуда не денется, — рассуждал он и упорно вытягивал шею, закутанную в башлык, оставшийся от его недолгой службы в лесничестве.
Луна поднялась высоко и двинулась своей небесной дорогой. В городе прокукарекал бессонный петух, и Иван Петрин снова вспомнил, что завтра праздник. Стало ясно как днем. Из окрестных сел доносился собачий лай.
Городские часы пробили девять, и, удовлетворенные тем, что предупредили людей, замолкли.
Ржавая бороденка Ивана Петрина покрылась инеем и заискрилась, словно посеребренная. Глаза его покраснели, нос замерз. Но он не терял надежды и продолжал молча ожидать на своем месте.
Время от времени он поднимал голову и смотрел на глубокое, величественное темное небо. Тогда на ум приходили тревожные мысли, его охватывала жалость к самому себе, и казалось, что звезды смотрят на него сверху, упрекая за то, что он не дома, со своими детьми, а подкарауливает кого-то в поле, как дикий зверь. Он тревожно огляделся, готовый уже уходить, но какое-то черное пятно снова привлекло его внимание и заставило сердце сжаться в мучительном ожидании.
Внезапно со стороны города послышался собачий лай. Иван Петрин узнал по голосу свою собачонку. Женский крик разнесся в ночи. В Райовом дворе квохтали куры. Вскоре там замигал фонарь.
Вначале Иван Петрин хотел кинуться вниз, но сообразил, что скрип снега спугнет лисицу. Он колебался: то переступал с ноги на ногу, собираясь выскочить из оврага наверх, то решал оставаться на месте. Дыхание останавливалось в его груди, глаза напрягались в старании ничего не пропустить, но дно оврага было спокойно, пусто и бело. Прошло несколько минут, долгих, как часы. Собачонка больше не лаяла, и со стороны городка сюда не долетал ни один звук.
Иван Петрин жалел, что не побежал по оврагу, чтоб опередить лисицу, и собирался уже идти домой, когда вдруг увидел, что у самой воды движется какое-то громадное животное.
Оно не было похоже ни на волка, ни на лисицу, невозможно было определить ни форму его, ни величину. Огромная голова размахивала широкими, отвислыми ушами, которые волочились по снегу. Животное шло, пригнувшись по-медвежьи, и выглядело то очень большим, то очень маленьким — может быть потому, что тело его сливалось с почерневшей землей на дне оврага, где снег был уже съеден водой. Оно неравномерно покачивалось, словно не имело ног, ползло и выгибалось, как змея.
