Федор Полканов - Рабочая гипотеза.
А на столе уже новые мыши: быстрее, быстрее!
– На заводах, где штурмовщина, горячка бывает в конце месяца. У нас – всегда.
– Ты не находишь, что научная работа нашего типа – весьма гармоническое сочетание умственного труда с физическим?
– Нахожу. И даже порою скорблю по поводу того, что просто немыслимо сделать маникюр.
– Ну, не скорби! Твои руки в работе без всякого маникюра очень красивы.
– Двадцать четыре…
– Что «двадцать четыре»?
– Это я веду счет комплиментам, которые ты мне говоришь.
– Неужели уже двадцать четыре набралось?
– Увы, лишь только… Ну, хватит болтать! Быстрее, быстрее!
Но вот четыре часа, и кончился рабочий день. Есть порох – ступайте в библиотеку.
– Устала?
– Не очень. Я прочная.
– Почитаем?
– Конечно.
И так день за днем, день за днем…
Но однажды на обычное «почитаем?» Елизавета отвечает:
– Нет. Скопилось много домашних дел.
Они прощаются. Однако через десять минут Лиза прибегает в читалку.
– Ты не мог бы меня проводить? Там Бельский…
– О боги!.. Но если хочешь – я с удовольствием…
Прошлой зимой Лиза играла в волейбол в одной из команд академии. Однажды после встречи остановил ее в коридоре Бельский. Она была в спортивной форме, и стоять так на виду у множества людей ей было неловко. А Виталий беседовал о науке… Лиза мялась с ноги на ногу, порываясь удрать, и тотчас же удрала, как только заметила, что взгляд его находится в противоречии с высоким смыслом произносимых слов.
А через неделю, в другом зале, среди десятка случайных болельщиков вновь оказался Виталий и снова смотрел на нее, и только на нее. Лиза играла из рук вон плохо, а после встречи, когда он хотел ее остановить, бросила, убегая, что-то дерзкое.
А еще через неделю, собираясь на волейбол, она думала: «Придет или не придет?» Виталий пришел и снова смотрел на нее и снова пытался с ней разговаривать.
После этого Лиза стала замечать его взгляд в академической столовой, в читалке, на улице после работы. И странное дело (она искренне этому удивлялась), первое впечатление от этого взгляда пропало, он начал казаться совсем не таким уж страшным. Смотрел же на нее раньше с какой-то непонятной тоской Степа Михайлов, поглядывали и другие, и даже Громов. Но, впрочем, именно Громов почти не смотрел.
Но все же Лиза Виталия сторонилась, пока однажды не заметила, что он не пришел на волейбол. Она не видала Бельского две недели и почему-то нет-нет да и вспоминала о нем, ругая себя за это. А в марте Виталий вновь появился и после игры, дождавшись Лизу на улице, отправился ее провожать.
Он говорил о науке, и только о ней. И пропасть между значением взглядов, пусть даже не очень страшных, и его словами действовала куда сильнее, чем если бы он говорил комплименты. Как хотела она их услышать! Она бы ответила каскадом острот и вмиг посадила бы эту «скользкую личность» в глубочайшую из калош! Но в науке, не в радиобиологии, а в Биологии с большой буквы, Лиза была слабее Виталия. И она иногда думала, что ненавидит науку!
Бельский провожал Лизу несколько раз, причем ходили они все медленнее и медленнее, а однажды даже пересекли пешком чуть ли не весь город. И трудно сказать, как развернулись бы события, если бы Виталий еще некоторое время держался на той же грани.
Но после очередной игры при выходе из зала Бельский сжал легонько рукою Лизину обнаженную руку, а другая его рука в этот момент скользнула по ее талии. Лиза дернулась и убежала.
Домой она шла с подругами и уже по дороге сказала:
– Защита диссертации на носу, и, значит, прощай, волейбол, до лучших времен!
Несколько недель она старательно обходила Виталия, хотя и постаралась выспросить о нем все, что было возможно.
Тем временем и Виталий разведал ее дорожки.
– Вот дьявол! Вечно пасется в библиотечном предбаннике, – сказала она себе однажды и хотела уже прошмыгнуть в дверь, но Бельский ее остановил:
– Вас не интересуют тропические растительные сообщества? Я сейчас каждый день работаю в Ботаническом саду, во второй пальмовой оранжерее. Если бы вы зашли, я бы рассказал вам много интересного. Я там всегда бываю с трех до семи.
«Этого еще не хватало!» – подумала Лиза и, не сказав ни слова, скрылась в библиотеке.
Шло время. Лиза работала изо всех сил – близилась защита. Ни о чем, кроме диссертации, как будто бы некогда было и думать. Но каждый вечер после трудного дня она шла домой одна, и как тут было не предположить, что за мутными взглядами прячется, быть может, живая душа? Положил руку на талию, ну и что же? А помнишь, как в университете, раздурившись, схватил тебя Леня Громов, поднял и посадил на шкаф: сиди, мол, там вместе с куриным скелетом; получится диаграмма – до и после отмены карточной системы. Тогда ты слезать не стала и Володе Токину запретила помогать, пусть Громов снимает: он сажал, ему и снимать. До сих пор эту историю помнишь, не обиделась. А тут… Впрочем, тут совсем по-другому.
Май был на исходе. Позади кошмар защиты, впереди отпуск. И почему бы Лизе не посмотреть цветы?
Косые лучи вечернего солнца, не запыленные еще, точно покрытые лаком листочки. Блестят лучи в Лизиных волосах, коротенькая прядка которых, быть может, и невзначай выбилась из тяжелой косы. Лиза села на скамью у пруда. Она никуда не спешила, никого не ждала, просто смотрела на листья кувшинок и думала: вовсе не надо сажать на них Дюймовочек, чтобы казались сказочными.
А без пяти семь Лиза встала и пошла к оранжерее. Она переступила порог и попала в тропики. После тихой прохлады московского вечера здесь было душно и влажно. «Тропики – тропиканцам! Нам подавай среднюю полосу», – лениво пошутила она по привычке и повернулась, чтобы уйти. Однако Бельский уже шел навстречу.
– Наконец-то вижу вас в наших джунглях!
Знаете, я так увлекся спецификой здешних условий… Взгляните на сочетаемость этих форм… – он сыпал терминами, – сукцессии, биоценоз, экотипы, – а сам вел ее в глубь оранжереи. Сели на скамеечку под пальмами – бог мой, какая экзотика! Фразы из этого Виталия выскакивают вылощенные и обструганные, она не вслушивается в их смысл, а ждет: не выскочит ли хоть одна человеческая, шершавенькая? «Зачем я пришла сюда? Девица с теоретическими задатками уж, верно, сперва обмозговала бы… Но я экспериментатор, и я поставила эксперимент… Лизка, ты дура! Что тебе в этом слюнтявом щенке? Финал заранее можно уже предсказать: достигнет треп апогея, а потом он попытается тебя обнять, но ты ведь ежик и поэтому тотчас же выпустишь иглы. Лизка, ну почему ты ежик? А если б путный кто был на его месте? Но, впрочем, путный выбрал бы иной климат… А ну, Виталий, валяй обнимай! Давай же, цыпленочек, не стесняйся, моя амфибия: тетя Лиза тебе разрешает».
И, как бы подчиняясь команде, Бельский положил ей на плечо руку. Она скривила губы и брякнула:
– Мармелад… Кофе на желудях… Все ваши тропики – мармелад, желудевый кофе – квинтэссенция всех рассуждений… Я не люблю эрзацев, припрячьте, прошу вас, руки! – Опыт не удался, и далее заговорил характер.
Она встает и идет к выходу. Виталий идет следом, постепенно вскипая, и уже у самых дверей говорит:
– Вы обязательно захотите вернуться сюда, поэтому помните: по средам я здесь не бываю!
Лиза встрепенулась. Ого!.. Щенок показал зубки. Ядовитый ответ у нее уже на кончике языка, но тут она видит: в дверях ключ! Шаг, движение руки, и ключ у нее, еще два шага, хлопнула дверь, и между нею и Виталием-преграда из дерева и стекла. Теперь замочком щелк-щелк: посиди, миленький, одиночное заключение – превосходное наказанье за наглость! К черту непонятные сукцессии, к черту тропики! Ни разочарования, ни обиды – одно презрение.
Тогда был май, а теперь август. Но цветет этот август совсем по-весеннему, и поэтому жаль, что появился вновь на ее пути Бельский. Несколько дней назад она превосходнейше вытурила его из комнаты. За что? Да она и сама не знает, но за что-то очень определенное – спросите у теоретиков, может, они объяснят. Сегодня она Виталия не видела, он ведь в оранжерее, поджидает очередную глупышку.
Громов и Котова спустились по лестнице, пересекли вестибюль, вышли на улицу.
– Где же Бельский?
– Не все ли равно? С высоты твоей колокольни не видно – значит, дальше. Ты любишь цветы? Я говорю не о букетах. Срезанный цветок уже труп, пусть даже не разложившийся. Я говорю о цветах живых. – Она взяла Леонида под руку.
– Елизавета, ты влюблена! Может, не следует бегать от Бельского?
– Глупый… Нет, я еще не влюблена. И хорошо, что нет. Но ты не ответил: любишь цветы?
– Предположим. А что?
– Пойдем в Ботанический?
– Для этого ты извлекла меня из библиотеки?
– Ты опечален?
– Не слишком.
Когда над Японскими островами выросли атомные грибы, не все люди, убитые взрывами, сразу же стали трупами. Многие бродили в развалинах, оплакивали тех, кто не может больше бродить, радовались, что сами они живы-здоровы, – они не знали, что тоже убиты. Смерть подкрадывалась к ним незримо, исподволь, и в решительную атаку бросилась через неделю.
