Ирина Сергиевская - Последний бебрик
Он живо встал с дивана и двинулся вон из комнаты, бережно обняв спящее брюхо. Ханна последовала за шефом, оставив на столе копию договора. Дверь приоткрылась, навстречу гостям сунулась Зоя:
— А чай?
Она икнула и пропала — появился Рахим. Он жестами дал понять, что путь из квартиры на лестницу совершенно безопасен. Тит двинулся по коридорчику боком, чтобы не задеть стен пухлыми бедрами. Ханна пошла было следом, но вдруг замерла.
— Может, чаю? — подступила к ней Зоя.
— Здесь кто-то был сегодня, — проговорила Ханна, цепко озираясь.
— Никого, — несмело уверила Зоя. — Кому к нам ходить-то?
Ханна вытянула бледную руку, обвитую серебряной ящеркой-браслетом, сильно толкнула дверь в комнату Мая и взглядом ощупала темноту.
— А чай у меня свежий… — вновь глупо встряла Зоя.
Ханна резко обернулась, хлестнув ее косой. Зоя ойкнула, убежала на кухню, а красавица вмиг оказалась рядом с Маем. Ему стало не по себе — при мутном свете электрической лампочки лицо Ханны неприятно преобразилось: губы почернели, глаза потускнели. Май начал пятиться вон из квартиры, Ханна пошла за ним. Она двигалась как бы на ощупь, бесчувственно и медленно, с каждым шагом отнимая силы у Мая. Он выбрался на лестничную площадку и без сил прислонился к двери покойной соседки. Ханна приблизилась. Воздух вдруг иссяк, будто его высосали до капли. Сердце Мая сжалось в комок, перед глазами завертелись огненные шары. Он содрогнулся и воззвал, почти теряя сознание:
— Анаэль!..
Колкий холод хлестнул по лицу. Май отчаянно глотнул вновь появившийся воздух и зажмурился. Когда он открыл глаза, Ханны не было. За лестничным окном плавала предрассветная муть. Май проковылял в квартиру, запер дверь ослабевшей рукой и сел на перевернутое мусорное ведро. Он думал о том, что не имел права взывать к Анаэлю, которого ударил и прогнал. Боль души ввергла Мая в такое отчаянье, что он закачался из стороны в сторону, скрипя ведром. И представилось Маю во время горестного приступа, что Анаэль в комнате за столом сидит! Стоит войти туда, как он простит Мая, и они посмеются над ночным наваждением — дураком Титом Глодовым и фальшивой внучатой племянницей канцлера Бестужева-Рюмина. Май кинулся в комнату. Анаэля не было. За столом, перед блюдцем с долларами, сидела Зоя, парализованная суеверным восторгом.
— В чем дело? — измученно спросил Май. — Ну, деньги. Из пшеницы выросли. Магия! Ничего особенного.
Он сокрушенно махнул рукой и побрел к себе.
— О-о-о!.. — в экстазе простонала Зоя.
Утром Май вышел из заточения и отправился в издательство. Пока он ехал на метро из Купчино в центр, предавался увлекательному занятию: разглядывал людей, привычно выделяя коренных петербуржцев из смурой толпы приезжих — по чуть розоватой бледности лиц и рыжизне всех оттенков. У женщин был русалочий взгляд — прозрачный, сквозь тебя, как будто незаинтересованный, отрешенный. В Киеве, где родился и вырос Май, русалки не водились. То был город ведьм, и смотрели они по-земному: весело, зло, оценивающе. Каждому городу — свое! Но Май любил бесхвостых петербургских русалок, как любил с детства весь Петербург, впервые прочитав у Гоголя про полет Вакулы верхом на черте из Украины в имперскую столицу за черевичками. Май мечтал повторить героическую авантюру, и ему это, по-своему, удалось. Закончив школу, он уехал в Петербург учиться, а привез его туда, безденежного, черт! Вернее, Чертов — знакомый проводник в поезде «Киев — Ленинград». Когда Май в первый раз ступил на Невский проспект, над Адмиралтейством вспыхнула радуга. Это был знак, что великий город принял Мая. Так он остался здесь навсегда, неутомимо познавая бесконечное таинственное пространство между высоким жемчужным небом и отражением его в водах рек, речек, каналов…
Май вышел на станции «Канал Грибоедова» и двинулся по теневой стороне Невского, мимо Казанского собора, к Дворцовой площади. На теневой стороне было меньше народу. Май побаивался толпы; толпа — это была Зоя, умноженная на сто тысяч, на миллион. Май был доволен, что до вечера не увидит свояченицу, но вожделенная свобода от домашнего плена не радовала, а пугала. Если бы не обещание вернуть долг Колидорову, не клятва могилой матери, он ни за что не вышел бы из квартиры — от стыда. Он воображал картину публичного своего позора, глумливые вопросы знакомых: «Скажи, Семен, ты зачем ангела ударил? Чтобы он не мешал тебе свои принципы подороже продать?»
Так Май мучил себя, пока не явился бодрый двойник: «Ты, батенька, воображаешь о себе больно много! Прямо они все соберутся камнями в тебя швырять! Да каждый из писак озабочен только одним — как бы денег побольше слупить, причем любым способом. А и собрались бы они — тебе же лучше. Ты б им выдал, выпятив чахлую грудь: „Ну, мордообразие, кто из вас без греха, пусть первый врежет мне от души!“ Эффектно. Рождает ассоциации. Насчет же ангелов… С чего ты вообще взял, что кудрявый незнакомец — ангел? Где доказательства?..»
«В самом деле где?» — подхватил Май, фальшиво радуясь. Тема требовала развития, а значит, «подпитки» — для вдохновения. Май завернул в магазин на Малой Морской, рядом с издательством. Здесь ему стало нехорошо при виде бутылок: мир накренился и, утеряв четкость линий, начал крошиться. «Вот оно, доказательство ангельских чар!» — простонал Май. Он кое-как выбрался на улицу и, глянув случайно в витрину, попятился ошеломленно. На Мая смотрел, выкатив глаза, «суслик обтерханный» — существо, вызывающее гадливую скучную жалость. Май просеменил во внутренний дворик магазина, плюхнулся на пустой ящик, закурил «Приму». Май-второй пристроился рядышком и, тоже дымя «Примой», разразился циничной тирадой: «Подумаешь, горе — от водки воротит! Это, кстати, и есть первейшее доказательство, что твой Анаэль не ангел, а вроде ученого-экстрасенса. В общем, хлопец владеет гипнозом. Вспомни, как он Слушайрыбу обработал! Почти Цицерона из мента сделал! Шастает такой экстрасенс по больницам, выискивает одиноких наканунных старушек побогаче и…»
«Дрянь, а дрянь, уйди!» — взмолился Май. Двойник шутовски испугался и напоследок изрек: «Это монаху твоему, фра Анджелико, прилично было в ангелов верить, а ты куда суешься? Ты-то ведь всегда знал, что их нету. He-ту! Есть одна загаженная атмосфера Земли и мерзость вселенского запустения. Объективная реальность, данная нам в ощущениях. Заметь, я не отрицаю, что Бог существует, но Он вряд ли всемогущ и уж совсем не всеблаг».
Май бросил окурок в невидимку и зашагал прочь. Через минуту он вошел в издательство и поднялся на третий этаж, размахивая полиэтиленовым пакетом. В нем была рукопись романа Шерстюка и пятьдесят долларов, те, что оставил Анаэль. К деньгам Тита Глодова Май не притронулся. Зоя пересчитала их и спрятала в старой стиральной машине. «Молодец баба! — восхитился Май-второй. — Никакими ангелами ее не проймешь! Она способна свихнуться только при виде денег». Так оно и случилось. Зоя впала в болезненный экстаз, признавшись Маю: «Вижу теперь, ты — настоящий еврей, который о семье думает. Еврей ты наш Евреич!» Пугающая улыбка приклеилась к ее лицу, а речь превратилась в сумбурный поток междометий, среди которых часто мелькала дикая фраза: «Свинью надо с приплодом покупать»…
Май зашел в туалет, умылся, причесался пятерней, разгладил усы, стараясь не смотреть на себя в зеркало, и направился в нужный кабинет.
Колидоров был не один — с полной дамой в кружевном платье. «Писательница», — решил Май и не ошибся.
— Семен? — привстал издатель, не ожидавший визита Мая, но тут же опомнился и солидно представил даму: — Знакомься, Семен Исаакович, это — наш одаренный автор, Авдотья Безбородко.
— Рад, — тускло откликнулся Май и зачем-то спросил, глядя в спину дамы: — Давно пишете?
Безбородко игнорировала вопрос, считая его, видимо, в высшей степени неприличным. Май нашел, что она похожа на руину торта «безе» и, покрутив кончик уса, поинтересовался:
— А кем вы приходитесь канцлеру Безбородко? Внучатой племянницей?
— Почему внучатой? — зло удивилась дама.
— Не знаю. Я недавно уже видел одну внучатую племянницу канцлера, правда, Бестужева-Рюмина, Алексея Петровича, — вымолвил Май, вспомнив прекрасную Ханну.
— Я не племянница, я — сама по себе, — вызывающе отрезала Безбородко и двинула лопатками; кружева на платье зашевелились.
Май поискал глазами, где бы сесть в кабинете, забитом техникой: компьютером, факсом, принтером, телевизором. Были здесь и предметы, не имеющие отношения к издательскому делу — два толстых снопа шелковых сине-бело-красных знамен в углу. Их изготовляла мастерская этажом ниже и хранила часть у Колидорова в кабинете — по взаимной финансовой договоренности. Май хотел сесть на снопы, но поборол непатриотичное побуждение и устроился на подоконнике, между пачками книг в типографской упаковке.
