Николай Дежнёв - В концертном исполнении
— Миледи?.. — Лукарий поднялся из кресла. — Извините, миледи, у нас тут с приятелем небольшое дельце. Я мигом его закончу и буду весь к вашим услугам.
Он повернулся к Шепетухе. Тот висел в полуметре от пола, спеленатый невидимыми силами. Жестом руки, как хирург скальпелем, Лукарий располосовал пространство. Следуя за его движением, оно искривилось и, будто в воронку, стало всасывать в свои глубины волосатое, отбивающееся тело Шепетухи. Двигаясь, как щепка по кругу, ввинчиваясь в образовавшийся тоннель, леший скрутился штопором, голова его ушла в плечи, оставив на поверхности лишь огромный рот.
— Я еще вернусь! — пообещали толстые, по-африкански вывернутые губы, прежде чем исчезнуть. — Я еще за все расквитаюсь!
Пространство сомкнулось над Шепетухой, как вода над утопающим. Миледи бросилась к Лукарию, заговорила, прижимая к груди тонкие, полупрозрачные руки:
— Что, что вы с ним сделали? Я всегда знала, что вы страшный, жестокий человек!
— Ничего особенного! — Лукарий улыбнулся, посмотрел в сияющие, устремленные на него глаза. — Мой знакомец питает тайную страсть к космогонии, вот я и решил отправить его в глубины пространства немного проветриться и охладить свой пыл. Красоты Вселенной действуют на души облагораживающе. Думаю, с его энергетическими возможностями он вернется на Землю годика через два-три, а я тем временем поживу без соглядатаев. Впрочем, он не стоит того, чтобы о нем говорили!..
Лукарий мельком посмотрел на стоявшую в старинном подсвечнике свечу — она потрескивала и дымила. Такое ее поведение было логично, пока в студии находился Шепетуха. Теперь же, по его исчезновении, это означало, что какая-то иная, принадлежащая темным силам, сущность тайно присутствовала при их разговоре. Медленно, как опасающийся спугнуть дичь охотник, Лукарий обвел взглядом свое жилище. В дальнем углу студии, за мольбертом, преодолевая чье-то сопротивление, он различил едва заметное мерцание. Красновато-коричневые тона выдавали темную энергетику, сравнимую по силе с его собственной. Шагнув вперед, Лукарий напрягся, но свечение сразу же исчезло, он успел различить лишь скользнувшую из студии тень. Пламя свечи рванулось в последний раз и успокоилось, язычок его замер, наполнившись ровным церковным светом.
— Что-нибудь случилось? — Миледи с тревогой посмотрела на Лукария. — Вы так сразу побледнели!
— Нет, ничего особенного, просто я не всегда готов к тому, что мои разговоры подслушивают. Теперь у меня уже не остается времени на раздумья… Видите ли, когда ведешь активный образ жизни, а потом вдруг попадаешь в полосу покоя, поневоле расслабляешься. Занятия философией располагают к душевной благостности, понижают тот барьер настороженности, который защищает тебя от действий подлеца. — Он взял плащ и шляпу, повернулся к женщине. — Если не возражаете, я бы предложил вам пройтись. Вы всегда появляетесь так неожиданно и застаете меня врасплох…
Он взял миледи под руку, и они выступили из астрала на аллею Тверского бульвара, пошли в сторону Никитских ворот. Ночь возлегла на город своим тучным черным телом, остро, по-весеннему пахло сырой землей. Редкие прохожие спешили в тепло своих квартир. Высоко в небе свежий ветер гнал легкие слоистые облака, и полная луна то скрывалась за их скользящей вуалью, то вновь открывала свой лик.
— Скажите, что вас так привязывает к этой несчастной стране? — Миледи аккуратно ступала маленькой ножкой по влажному гравию аллеи. — С таким же успехом мы могли бы сейчас прогуливаться по набережным Сены или побывать на карнавале в Рио.
— Когда любишь, невозможно сказать за что.
— И это вы говорите мне? — В голосе миледи звучал вызов, она саркастически улыбалась. — С вашей помощью я по собственному опыту знаю, что любят не за что-то, а вопреки!..
Она со значением посмотрела на своего спутника, но Лукарий пропустил ее слова мимо ушей.
— Вена, Мадрид, Париж — все это уже было в моей жизни. В них есть схожесть и успокоенность старцев, живущих воспоминаниями. Правда, признаюсь, я совсем не прочь побродить по запасникам их музеев — картины на стенах моей студии оттуда.
— Вы так говорите, будто Москва другая…
— Не Москва — Россия! В этой стране все значительней и глубже, хотя бы потому, что по первому разу здесь практически никто и не живет. Не знаю, чем обусловлен Его выбор, но именно сюда возвращаются души грешников, тех, кто в предыдущие приходы на Землю жил скверно или даже преступно и кому дается еще один шанс изменить свою карму, вступить на путь просветления. Но не только преступники, сюда же, по своей воле, возвращаются и те, чей дух высок и светел, — подвижники, способные собственным примером вести людей за собой. Впрочем, мир так устроен, что подвижников единицы, это сподвижники всегда толпами… — Лукарий искоса посмотрел на миледи. — Кстати, я бы на вашем месте присмотрелся к этой стране контрастов. Рано или поздно вы, как и каждое привидение, получите Его прощение, и тогда у вас есть отличные шансы родиться вновь русской!
Она придержала его за рукав, повернула к себе лицом. Из полутьмы накинутого на голову капюшона на него взглянули шальные русалочьи глаза.
— Слышите, я не хочу возвращаться в мир людей!
— Но почему? — удивился Лукарий. — Многие мечтают родиться вновь, чтобы изжить свои грехи. В конце концов, это единственная возможность облегчить собственную карму, сбросить с плеч тот неимоверный груз, что несешь с собой из жизни в жизнь. Вы не хуже меня знаете, что в послесмертии душа вынуждена идти тем путем, который был выбран человеком во время его пребывания в бренном мире…
— Да, это так, — склонила голову миледи и, вдруг решившись, остро и прямо посмотрела ему в глаза. — К чему скрывать, вы же прекрасно знаете, что я люблю вас. И не хочу терять! Когда-нибудь вам тоже будет даровано прощенье…
— Честно говоря, теперь у меня есть все основания в этом усомниться! — улыбнулся Лукарий.
— Нет, я знаю это точно, я это чувствую — вас простят! На Земле вы гость, и даже здесь, несмотря на ссылку, вы остаетесь светлым духом. Вам предстоит вернуться к высотам небесной иерархии, занять свое место в Департаменте Светлых сил. Вы никогда не падете так низко, чтобы начать восхождение с начала, простым человеком. Я же, родившись вновь, буду безмерно далека от вас, живущего в светлых пределах!
Лукарий лишь пожал плечами.
— Никто не знает Книги Судеб. А пока мы с вами отбываем каждый свое наказание. Вы — привидение, я — домовой… не правда ли, отличная пара!
Он рассмеялся, но в смехе его не было веселья. Они снова не спеша пошли по бульвару.
— Вы можете сказать, в чем ваше преступление? — Миледи попыталась заглянуть ему в лицо, но оно было скрыто в тени широкополой шляпы.
— Все обычно до банальности, — усмехнулся Лукарий. — В любой иерархической структуре во все времена, мягко говоря, не поощрялись сомнения в правильности действий вышестоящих. Такое непослушание всегда клеймилось как вероотступничество. Вера была разной, а наказание одинаковое — строптивца изгоняли. На Земле несчастного заодно уж лишали и жизни — так сказать, на всякий случай. Что ж до меня, то ограничились всего лишь ссылкой. Не хочется об этом говорить. Давайте лучше заглянем в театр!
Вернувшись в астрал, они тут же выступили из него на тихой пустынной улочке. Прямо перед ними огромным серым кубом стояло здание театра. Огни были потушены, двери за массивными прямоугольными колоннами заперты.
— Все уже закрыто, — с огорчением заметила миледи. — Мы опоздали!
— О нет, мы как раз вовремя! Какой интерес ходить в открытый театр? — удивился Лукарий. — Все тот же стандартный набор человеческих чувств и ситуаций. Скучно. Вы, к примеру, знаете, за что люди любят шахматы? За то, чего они лишены в жизни, — за обилие комбинаций…
Через запертые массивные двери они вступили в вестибюль, по застланной ковровой дорожкой лестнице поднялись в фойе. Огромное здание было под самую крышу налито гулкой тишиной. Над входом в зрительный зал горела дежурная лампочка. Лукарий взялся за медную ручку, дверь бесшумно открылась, пропуская их в полутемный партер. Рассеянный туманный свет шел со сцены, смешиваясь с темнотой по мере приближения к последним рядам кресел. Сама же сцена, открытая до задней кирпичной стены, напоминала аквариум. Нечто таинственное и грустное было в этой выставленной напоказ наготе.
— Совсем другое дело театр ночью. — Лукарий прошел по проходу между креслами, присел на один из подлокотников. — Он, как возбужденная любовью женщина, еще живет отголосками чувств и слов. Здесь смешались языки и народы, здесь на губах вкус канувших в Лету эпох. Тишина ночного театра лишь кажущаяся. Возьмите ее, пропустите, как луч белого света, через призму, и вы получите радугу страстей, она разорвется криками гнева и шепотом любовных признаний. И если вам скажут, что театр начинается с вешалки, — не верьте, люди склонны произносить значительные благоглупости. Театр начинается с вас самих, он, как вечный и неподкупный судия, делит людей на способных чувствовать и сопереживать и на всех остальных, кому можно только посочувствовать. А с вешалки начинаются и большой вешалкой заканчиваются лишь военные перевороты… — Лукарий повернулся к миледи. — Жаль, что все пьесы уже написаны и все роли сыграны! Впрочем, когда-нибудь я все же напишу еще одну — составленную исключительно из реплик известных уже персонажей. Это будет феерия, единое человеческое действо через века и народы! Жаль только, что никто из живущих не сможет оценить весь его блеск и полноту!
