Амели Нотомб - Дневник Ласточки
Проснулся я внезапно и, открыв глаза, увидел перед собой двух типов, которые странно смотрели на меня.
– Я приехал поступать к вам на работу, курьером, – промямлил я.
– Ну да. Следуйте за нами.
Должно быть, их успели предупредить. Мне это понравилось. Мы миновали целый ряд зданий. Киностудия, как я понял, занимала огромную территорию.
Сквозь окна я видел, что в помещениях полно произведений искусства. Я не мог определить, насколько они хороши, но стоили наверняка очень дорого.
Один из амбалов проводил меня в кабинет – директора по персоналу, как я полагал. Почему мне показалось, что этого директора я где-то видел?
Не дожидаясь его расспросов, я сказал:
– У меня нет резюме. Меня зовут Иннокентий.
Он воззрился на меня с изумлением. Я добавил:
– Да, это редкое имя, я знаю.
– Садитесь.
Голос тоже показался мне знакомым.
– Несколько лет я работал курьером. Если хотите, могу назвать моих предыдущих работодателей…
– Нам нужны только ваш адрес и номер телефона.
Он протянул мне анкету.
– Адреса у меня пока нет.
Я вписал номер мобильника.
– Где же вы живете?
– Пока нигде.
– Вы бездомный?
Никогда не видел кадровика, которого бы так занимало благополучие его служащих.
– Не беспокойтесь, я найду себе жилье.
Он молча смотрел на меня. Почему же он мне не объясняет условия моей работы?
– Сколько я буду зарабатывать?
– Мы пока не уверены, что возьмем вас.
– Но ваш шеф принял решение вчера вечером!
– Наш шеф?
– Ну, или ваш компаньон.
– Вы позволите мне выполнять мои обязанности?
– Пожалуйста, выполняйте. Задавайте вопросы.
– Сначала заполните анкету.
Я вписал в нее еще какую-то ерунду. Он прочел без всякого интереса. Я чуть не спросил, устраивают ли его мои ответы.
– Сколько вам лет?
– Написано в анкете, – сказал я.
Он нахмурился. Я понимал, что веду себя неправильно. Но какой смысл переводить бумагу, если потом устно надо отвечать на те же вопросы?
– Расскажите о себе, – попросил он.
Я был удивлен, но изобразил энтузиазм:
– Да что тут рассказывать! Я чувствую себя так, словно заново родился, и готов начать новую жизнь.
– Зачем вам понадобилось начинать новую жизнь?
– Это полезно. Вы не согласны? Я лично изо всех сил стремлюсь не зарастать тиной.
Он посмотрел на меня как на дебила. Но я не дал ему сбить меня с толку:
– Я люблю менять работу. Заводить новые знакомства. Помогать людям, трудиться на благо предприятия. Разгадывать загадки, которые таит в себе человеческое общество.
Он покачал головой. Теперь уж он не сомневался, что я полный идиот.
– Да, действительно, должность курьера открывает неограниченные возможности для наблюдений.
– Вот именно. Посредники знают секреты, которые неизвестны высокому начальству.
– Вы раскроете нам эти секреты, месье… Иннокентий?
– С удовольствием. Если вы не будете заставлять меня стучать на других.
– Как вы могли такое подумать, месье Иннокентий!
– Называйте меня просто Иннокентий.
Он рассмеялся, я тоже. Сильное имечко я себе придумал.
– Только не спрашивайте, почему мама так меня назвала.
– А я, собственно, и не спрашиваю.
– Потому что она была очень набожная, – сочинял я на ходу. – Знаете, в Библии есть эпизод – избиение невинных младенцев. Ирод приказал убивать первенцев мужского пола в каждой семье, ну вы знаете, чтобы уничтожить Мессию. Христос был единственным мальчиком, который избежал этой участи.
– Повторяю, я вас об этом не спрашивал.
– О чем только думала моя мать, когда давала мне такое имя? Я думаю, ее выбор вряд ли можно назвать невинным.
– Месье изволит шутить?
– А почему она выбрала имя, связанное с избиением младенцев?.. Интересно, часто ли французским детям давали имя Варфоломей после двадцать четвертого августа того самого рокового года, когда…
– Кроме рюкзака у вас ничего с собой нет?
– Я живу как буддистский монах. И в моем рюкзаке только девять предметов.
– Какие же?
– Бритва, шампунь, расческа, зубная щетка, носки, трусы, брюки, футболка.
– Восемь. Одного не хватает.
– Я еще более аскетичен, чем буддистские бонзы.
– А ручки у вас нет с собой?
– Зачем она мне?
– Иногда бывает нужно что-то записать в записную книжку.
– Друзей у меня нет, так что адресов и телефонов я не записываю.
– Я не об этом. Нет ли у вас тетради?
Я молча смотрел на него, ошеломленный.
– Нет.
Он забрал у меня рюкзак и принялся в нем копаться.
– Вы уверены, что так принимают на работу? – спросил я.
– Куда вы спрятали тетрадь?
– О чем вы?
– Мы знаем, что она у вас. В доме министра обыскали каждый сантиметр, в вашей квартире тоже.
Я поднялся, чтобы уйти.
– Вы куда?
– Ухожу.
– За дверью охрана. Мы не выпустим вас до тех пор, пока не найдем дневник.
– Не понимаю, о чем вы.
– В доме министра вы убили девушку.
– Да, я выполнял задание.
– Ее личный дневник был в портфеле, который вы оттуда привезли.
– Я его не видел.
– В самом деле?
– Не понимаю, почему вас интересует чей-то личный дневник.
– Не твое дело.
Он позвал тех самых амбалов, что привели меня сюда, и они поволокли меня куда-то, как мешок. Сердце мое отчаянно билось о тетрадь, спрятанную под курткой.
Меня заперли в пустой комнате. Окно было на высоте четырех метров, не достать. Я стал кидать в него ботинки, но стекло не разбивалось. Свет шел только из окна, в комнате не было ни одной лампы.
И никаких видеокамер. Моя странная тюрьма обеспечивала полное уединение. Интересно, сколько людей здесь умерло? От цементного пола веяло холодом. И он был выше, чем в коридоре. Может, под ним кто-то погребен? Я представил себе этакий пирог с трупами. В углу стояло пластиковое ведро, чтобы справлять нужду.
Необходимо было решить, что делать. Я вытряхнул все, что у меня было в карманах: тетрадь, карандаш. Ключи я забыл в замке зажигания мотоцикла. Ни спичечного коробка, ни зажигалки. Вот черт! Как же мне теперь уничтожить дневник?
Я должен сделать это. Я причинил девушке самое страшное зло: убил ее и прочитал то, что она запрещала читать другим. И единственное, чем могу хоть как-то искупить свою вину, – уничтожить текст, который почему-то не дает покоя стольким людям.
Эта непонятная охота за дневником казалась мне абсурдной, хотя сам я ни за что на свете не желал с ним расстаться.
Я полистал тетрадь, надеясь разгадать какое-нибудь тайное послание или шифр. Но к радости своей, ничего похожего не обнаружил. Нельзя было терять время: в любую минуту ко мне могли войти. Рано или поздно меня обыщут как следует. Я попытался вымарать текст карандашом, но грифель оказался слишком тонок. С помощью ластика бандиты легко свели бы на нет мои старания.
Да, у меня оставался только один выход. Очень неприятный, зато он послужит мне наказанием за содеянное, – съесть все исписанные страницы. Я разорвал их на части и начал жевать. Это было отвратительно и очень тяжело. Зубы ныли от жесткой бумаги. Было бы хоть чем запить! Язык у меня пересох. Но каким вином подобает запивать дневник юной девы? В честь Клелии я склонялся в пользу романе-конти.[5]
Жуя дневник, я терялся в догадках. Юрий говорил, что шеф – большой женолюб. Но зачем ему Ласточка? Женщин ему наверняка поставляют его люди. Но может быть, он знал министра. А тот обмолвился при нем, что украл у дочери странный дневник. И у сластолюбивого шефа разыгралось воображение: он решил, что, заполучив этот дневник, совершит своего рода изысканное насилие, какого ему еще не доводилось совершать. В наше время, когда девчонки ведут дневники в Интернете у всех на виду, нет ничего заманчивее настоящего секрета.
Все это, конечно, полный бред: глупости лезут в голову, наверное, оттого, что желудок переполнен бумагой. Сплошная химия, по-моему… Я довел до предела взаимосвязь человека с текстом: сначала зачитал его до дыр, а теперь вот поглощаю в буквальном смысле слова.
Пожалуй, я жую уже без отвращения. Не скажу, что мне это нравится, но вкус по-своему интересный, напоминает облатку. Жаль, что слишком сильно ощущаются сольвенты, из-за них трудно сохранить ясную голову.
Я вспомнил, что до бумаги писали на коже. Сначала возникло искусство татуировки, а затем люди научились писать. Чтобы легче было проглотить особенно неподатливые страницы, я представляю себе, что ем исписанную кожу девушки.
Вот и вся моя история: был элитным убийцей, а стал отборной мишенью. Ласточка смотрела на меня меньше минуты, но ее взгляд сразил меня наповал. Так что я подорвался на собственной мине. И я согласен умереть, чтобы сохранить тайну, которую так и не сумел разгадать. Нечего тут объяснять: это акт веры.
