Армандо Салинас - За годом год
— А, пускай говорят что хотят. Я сыта по горло их укорами, повеселиться не дают. Вот увидишь, в один прекрасный день брошу их и уйду с тобой.
— Слышь, Хуан? Вот какой женщины тебе недостает! — пошутил Малыш.
— Кончайте лизаться и пойдем скорее, — заторопил Хуан.
— Сколько надо платить?
— За все?
— Да, за все.
— Три за анисовую, три за коньяк, два за красное, один сок и одна можжевеловая.
— Сколько всего?
— Погоди немного, сейчас подсчитаю. — Эмилиано написал пальцем несколько цифр на влажной мраморной стойке.
— Двадцать семь песет ровно.
Малыш бросил шесть дуро на стойку.
— Сдачу можешь оставить себе.
Они вышли на улицу Фуэнкарраль. Вечерний воздух был жарок и душен. На остановке стоял желтый трамвай. Длинная очередь выстроилась у задней площадки.
— Поедем до Гран Виа на трамвае? — спросил Хуан.
— Пошли пешком, тут близко. А то, когда я стою в очереди и какой-нибудь тип с полицейским или ветеранским пропуском лезет вперед, я со злости готова лопнуть, — заявила Долорес.
Трамвай тронулся. На противоположной стороне улицы на кирпичной стене особняка кто-то намалевал огромными буквами:
АЛЖИР И ОРАН — ИСПАНЦАМ!
— Сразу видно, что немцы побеждают. Когда у них не ладится, и эти затихают.
— А ты что, интересуешься политикой? — спросил Педро у Малыша.
— Не очень. Но все же хотел бы, чтобы немцы потерпели поражение. На фронте я был всего несколько дней, но хватит мне этого на всю жизнь.
Долорес с Малышом шли впереди в обнимку. Следом за ними — Педро и остальные.
* * *
Вскоре после смерти матери Хоакина маленькая семья едва не распалась. Мужчины уже не садились у очага в кухне, где мать обычно склонялась над шитьем, поставив подле себя корзинку с нехитрым рукоделием. Дома стало холодно и печально.
Мать умерла в первый год войны. Она угасала постепенно, как угли в очаге, словно бы и не собираясь никогда расставаться с жизнью. Женщина она была тихая и в мир иной отошла с ясной, кроткой улыбкой, с какой меркнет тихий осенний вечер. Вот такой безмятежной и мягкой осталась она навсегда в памяти Хоакина.
Уже через несколько месяцев после смерти жены Матиас почти перестал являться домой. Он был полным сил мужчиной сорока двух лет, и Хоакин понимал, что у отца появилась женщина. Юноша — ему исполнилось пятнадцать, и отцу было явно не до него — перебрался жить к тетке с дядей.
— Твоему отцу надо скорей жениться. С такой бешеной кровью, если не женится, только хуже будет, — сказала как-то тетка Хоакину.
Вскоре отец явился за сыном, чтобы снова взять его домой.
— Вот что, Хоакин. Мария будет твоей новой матерью. Нам с тобой обязательно нужен уход и женская ласка.
Несколько дней спустя после свадьбы мачеха позвала к себе Хоакина. Это была еще молодая, с живым темпераментом женщина. Матиас работал в ночную смену, и его не было дома. Мачеха лежала в постели.
В жизни бывают обстоятельства, когда мужчина может плакать не стыдясь. Мария, видя усилия Хоакина сдержать слезы, спрыгнула с кровати.
— Не принимай все так близко к сердцу. Мы с тобой поладим, станем настоящими друзьями.
Хоакин ничего не ответил, молча смотря на мачеху. На ней была очень короткая ночная рубашка, едва прикрывавшая бедра.
— Дорогой мой, — говорила мачеха. — Я уверена, что мы втроем прекрасно поладим.
— Отец мог бы и подождать немного.
— Да ты не горюй, не принимай все так близко к сердцу. У всех помирают матери, уж такова жизнь.
Мария с первых же дней всячески старалась привлечь к себе юношу. Но, несмотря на ее старания, мир и спокойствие в доме царили недолго. Матиас принадлежал к той породе людей, которым все быстро приедается, особенно женщины. У него вечно были какие-то любовные интрижки. Про потасовки Марии с мужем знала вся улица. И кумушки на все лады судачили об этих баталиях.
Позже, когда война кончилась, жизнь в семье стала еще хуже. Мария запила. Сначала она приносила вино домой и, напившись в одиночестве, заваливалась спать, чтобы ни о чем не думать. Однако со временем она взяла привычку, возвращаясь домой из магазинов, заглядывать в таверну Иларио и пропускать там стаканчик-другой.
Матиас продолжал сидеть без работы. Был он мрачнее тучи. Казалось, постарел лет на десять. Каждое утро отправлялся он в трамвайную компанию узнать, как дела с его реабилитацией. И каждое утро возвращался домой ни с чем.
— Могла бы сходить к этому своему дружку с телефонной станции: может, куда порекомендует или хоть денег даст взаймы.
Мария отказывалась, но всякий раз с меньшей настойчивостью. Тогда Матиас набрасывался на нее с оскорблениями и бранью.
Хоакину, который несколько раз присутствовал при потасовках отца с мачехой, история эта представлялась грязной и отвратительной.
Отец с сыном тоже успели поссориться. Во время последнего семейного скандала Хоакин не сдержался:
— Хватит, отец, довольно. Оставь ее.
Мария, сжавшись в комок, забилась в угол спальни и исподлобья смотрела на пасынка. В ее взгляде было что-то странное, звериное. От Матиаса ее отделяла только кровать, за которую она спряталась.
Мария вытянула перед собой руки, словно загораживаясь от ремня, которым размахивал Матиас.
— Ты пьянчуга! — кричал Матиас.
Окно, выходившее в гараж, было открыто. Солнце разноцветными зайчиками играло в его стеклах.
— Я тебе покажу, сука проклятая!
Жена отвечала на ругань из своего укрытия. Ее тоже захлестнула волна злобы.
— Сперва сам посылаешь меня к нему, а потом бьешь за то, что пошла. Сукин сын! Сволочь, вот ты кто! Сволочь и сутенер!
Ремень просвистел в воздухе и опустился на плечи и руки Марии. Она взвыла от боли и бессилия.
— …сволочь!
Он ударил ее снова. На правой руке Марии вздулась кроваво-красная полоса.
— …сутенер!
Она сидела, скрючившись в своем укрытии. И несмотря на боль, сдерживала рыдания.
— Посылаешь к нему за деньгами.
— Оставь ее! Я сказал, довольно!
Хоакин схватил отца за руки. Вспотевшее лицо Матиаса было перекошено от злобы. Вены на висках вздулись, как толстые веревки, казалось, вот-вот лопнут.
— Не суйся не в свое дело! — крикнул он сыну.
Хоакин крепко держал отца за руки, не обращая внимания на его крики. С пола доносились стоны мачехи.
— Когда-нибудь он меня убьет, Хоакин. Непременно убьет.
— Как ты смеешь? — вопил Матиас.
— Оставь ее в покое.
— И это ты, щепок, говоришь своему отцу!
— Послушай, — сказал Хоакин. — Давай поговорим серьезно. Все дело в том, что ты не умеешь противостоять трудностям. Если у тебя нет двух дуро в кармане, ты готов головой в омут броситься, и плевать тебе на то, как жена достает эти деньги. Но стоит тебе получить деньги, как ты начинаешь корчить из себя оскорбленного. Надо взять себя в руки. Многие живут похуже тебя. Тебе не хватает только работы. А без еды ты еще не оставался. Другие вон по тюрьмам сидят.
— Так и знайте, — не поднимая глаз, процедил Матиас, — так и знайте. Однажды проснетесь, а меня и след простыл. Ни она, ни ты больше меня не увидите.
— Делай что хочешь.
— Этого еще не хватало, — ворчал Матиас. — Чтобы мой собственный сын стал на сторону этой… Только этого не хватало. Так и знайте, однажды проснетесь, а меня и след простыл.
Разругавшись с сыном, Матиас хлопнул дверью и вышел на улицу.
Хоакин был худым высоким пареньком. В четырнадцать лет он уже работал учеником в механической мастерской. Получал полторы песеты в день и читал все, что ни попадалось под руку. Когда умерла мать — это случилось в первый год войны, — ему исполнилось пятнадцать лет и он был полон любопытства ко всему окружающему. Он видел, как, озаряя ночи, полыхали пожары, слышал на улицах свист пуль. Познал голод и страх. Играя, облазил все пулеметные точки на баррикадах в своем квартале. Впервые в жизни проводил девушку. Поступил в среднюю школу и записался в ИФС[9].
Когда войска Франко вступили в Мадрид, ему исполнилось семнадцать. И снова он познал голод и страх, нестерпимый голод и не изведанный дотоле страх. Хоакин бросил школу, чтобы поступить в пекарню. Хозяин позволял ему пробовать свежевыпеченный хлеб. И хотя работа не очень нравилась Хоакину, он был доволен. По крайней мере дома было одним ртом меньше.
Однажды старший пекарь сказал ему:
— Не думай, что хозяин позволяет тебе обжираться просто так, у него свой расчет. Так он поступает со всеми новичками. Ты набиваешь брюхо горячим тестом и не трогаешь пирожных, а они куда дороже.
Хоакин очень быстро подружился с пекарем.
— Знаете, сеньор Хуан, не по мне профессия пирожника. Меня больше привлекает техника.
