Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
— Можно мне пройтись с вами? — спросил он робко.
— Я живу неподалеку.
— Мне очень хочется проводить вас. — Он произнес это таким серьезным тоном, что она рассмеялась.
Они вышли вместе. Чуть припорошенные снегом осколки чашки и две серебряные монетки лежали в канаве. Северный ветер неистово швырял снег им в лицо, приходилось придерживать шляпу, пригибать голову. Когда они переходили на другую сторону, он взял ее под руку, и у него забилось сердце, как у влюбленного юноши. Так давно он не ходил под руку с девушкой. Сейчас он даже лица ее не видел, только кончик носа; подбородок она спрятала поглубже в воротник пальто. Зовут ее, она сказала, Джулия Эванс.
Ее квартирка на Темпл-стрит окнами выходила на школьный двор. В парадном, у обшарпанной лестницы с медной окантовкой по краям ступеней, она в смущении отступила вглубь, пожелав ему спокойной ночи. Он нагнулся поцеловать ее, но она покачала головой. Даже отпрянула, и он испугался, что теряет ее. Тогда он обнял ее и поцеловал. Отстранившись, она молча смотрела на него и вдруг шлепнула его по лицу сумочкой и побежала наверх.
— Послушайте, погодите! — окликнул он ее в отчаянии. Он ринулся следом и в несколько скачков нагнал ее на втором этаже, когда она вставляла ключ в дверной замок.
— Я не мог удержаться. Не сердитесь, — бормотал он. — Скажите, что не сердитесь. Я не хотел вас обидеть. Очень уж вы хорошенькая… Все вышло нечаянно… Ну позвольте мне просто поговорить с вами.
Она закрывала дверь перед его носом, и тогда он удержал ее за руку. Она рассердилась:
— Отпустите, медведь!
— Я только хотел вам сказать…
— А я вам могу сказать про вас, мистер, и про всю вашу братию больше, чем вы захотите услышать. — Она поняла, что ей не удастся высвободить руку, и гневно сверкнула на него глазами.
— Послушайте, но вы же совсем малышка, — упрашивал он, — я вас не обижу.
— Да стоит мне закричать, и вас отсюда вышвырнут, притворщик этакий! Вы думаете, здесь что? А туда вы зачем явились? Может, вы с теми парнями заодно. Выгнали их, чтоб своим солидным видом пыль мне в глаза пустить. Вздумалось забавы ради по трущобам прогуляться?
И как там, в закусочной, она обрушила теперь уже на него свое презрение ко всему, что, как ей казалось, было привычно для людей его круга. Такой девушки он не встречал с юных лет.
— Убирайтесь! Уберетесь вы наконец? — Она изо всей силы толкнула его, но он не шевельнулся. Тогда она шепнула: — Пожалуйста…
— Да?
— Пожалуйста, уходите… — повторила она едва слышно. В глазах ее стояли слезы. Все, что ей пришлось вытерпеть за вечер, надломило ее, и она заплакала, как беспомощный ребенок.
— Ну не плачьте. Что вы? Я хотел уйти. И вы ведь могли позвать полисмена. Мне просто хорошо было с вами. А не отпускал вас на лестнице, потому что думал, больше никогда не увидимся… И мне страшно стало.
— Чего вам надо? — спросила она угрюмо.
— Просто поговорить с вами.
— Не до разговоров мне, я устала.
Но она отошла к покрытому зеленым пледом дивану, села, вынула носовой платочек и, прикладывая его к носу, не сводила подозрительного взгляда с Кипа.
— Оно и понятно, что вы сердитесь, — успокаивал ее Кип. — Думали, я еще один подонок, из тех, что никого ни в грош не ставят, верно? Знали бы вы, как я вас понимал там, в закусочной. И будто все время с вами разговаривал. Я был с вами, верно?
— Да…
— Так что же вы…
— Сдается мне, очень вы хитрый тип.
— А там, у стойки, я, по-вашему, тоже хитрил?
— Нет, там вы были хороший, там вы мне понравились.
Ее порывистость и прямота смутили его, он неуверенно прошел несколько шагов к окну. На улице под фонарями кружил белый вихрь. Он оглядел комнату: складной столик с книжками, на стенах яркие цветные литографии французской живописи — странные изломанные фигуры. Голова его была вровень с верхней рамой высокого окна, и он сказал застенчиво:
— Никогда, наверно, не видали такого дылду?
— Что правда, то правда.
— Вы обратили внимание на мой рост?
— Это трудно не заметить. — Она чуть улыбнулась.
Ему стало совестно: она сидит такая измученная, а он тут завел разговор о своем росте. Кип опустился на стул, свесив между колен сильные большие руки. Ему было явно не по себе. На шляпе его таял снег, он стряхнул его, оросив пол фонтанчиком брызг.
— Что с вами, детка? — спросил он ласково.
— Я же сказала: просто сильно понервничала.
— Похоже, вы в большой обиде на людей.
— Не очень-то мне везло…
— С каких пор?
Такой живой интерес к ней удивлял ее. Поколебавшись, она все же ответила:
— С тех пор как заболела. Я манекенщицей работала. Почти год продержалась, потом нервы сдали. Ужасно похудела, впала в апатию, ну а в агентствах и без меня полно девушек на выбор. Да я не слишком хотела туда возвращаться.
Она не доверяла ему, однако чувствовала его участливое внимание и интерес к тому, что ей пришлось пережить. Она нервно поглаживала ладонью юбку, взволнованная тем, что ей приятно рассказывать ему о себе.
— Заработок у манекенщиц ненадежный, да и опыта у меня никакого. Старалась подрабатывать — позировала для рекламы. От приезжих агентов натерпелась… И пить с ними приходилось. Бывало, проснешься утром — жуть берет…
Она сидела теперь на диване, поджав ноги в изящной позе, изогнув гибкое молодое тело, так что обтянутое шелковым чулком округлое колено из-под чуть приподнявшейся юбки будто целилось в ее маленькую грудь. Туфли на ней промокли. На подошве дырка, заложенная изнутри бумагой.
— Так все мало-помалу накапливалось, и я сорвалась. Я этих типчиков, рекламных агентов, просто видеть больше не могла. Мне казалось — кругом одна пошлость.
— Потому что вы ребенок, чистый, доверчивый, — сказал он с нежностью, — я так и подумал, что вы на людей в обиде.
— Да, это правда, — подтвердила она. — Противно мне, что все считают, будто самое главное в жизни — деньги. — Она усмехнулась. — Может, камешек в ваш огород? — И кивнула на его дорогой костюм.
— Это вы из-за моего костюма так решили?
— Ну да. Скажите, кто вы?
— Да я только жить начинаю… Можно сказать… на новом пути, — ответил он неуверенно.
— Может, на сухом законе нажились?
— Да бросьте вы. Сказали тоже.
— Крупный антрепренер?
— Вообще-то у меня кое-какая работенка в гостинице.
— Так и знала — что-нибудь в этом роде. Отлично. — Она сцепила руки на затылке. — Как бы там ни было, а вы умеете успокоить человека на сон грядущий, — призналась она открыто. — Ну как, вдохновила вас моя история?
— Ручаюсь, вам и двадцати еще нет…
— И уже брюзга.
— Всем нам от жизни достается.
— По вас заметно. Вам, мистер, все легко досталось.
Но он побоялся рассказать ей, кто он. Под натиском ветра вдруг задребезжало стекло. Оба разом оглянулись.
— Бывает, нападет на человека хандра, — заговорил он, — кажется, ни на кого бы глаза не глядели. И люди ему опротивеют. И заживет он сам по себе, вроде как вы теперь. А все равно он должен к людям вернуться, иначе ему крышка. И вот он возвращается к людям и думает, а вдруг ему кто-нибудь плечо подставит, и видит — находятся такие, кто ему рад. Может, любой из нас вроде блудного сына, любой человек на свете. Уходим и тоскуем по дому и мечтаем вернуться.
— Продолжайте, сэр, здорово у вас получается, — сказала она посмеиваясь.
Он смутился, сказал:
— На подметке у вас большущая дырка.
— Ага, знаю! Вы сапожник. Ищете работу.
— Верно, был и сапожником. Ну-ка дайте.
Она стянула с ноги мокрую туфлю. На чулке у большого пальца темнело мокрое пятно. Он внимательно оглядел подошву, поднял туфлю, посмотрел сквозь дыру, увидел ее лицо. Оба расхохотались.
— Ну что ж, могу починить, — сказал он.
— Почему вы не идете домой?
— Мне тут хорошо.
— Идите-ка домой.
— Я же вас не обижаю. Разрешите еще немножко посидеть.
Здесь, в этой комнате, где она сидела вот так и улыбалась ему, а под ветром дребезжало стекло, он вдруг забыл, кто он. Впервые за долгие годы он ощутил чувство покоя, оттого что о нем тут ничего не известно. Говорил обо всем, что приходило в голову, и низкий голос его звучал дружелюбно, участливо. Все же наконец она взмолилась:
— Я спать хочу. Простите, я совсем сонная. Вам-то ничего, а мне рано вставать.
— Еще не так поздно.
— Прошу вас, идите домой.
— Уйду, не беспокойтесь. — Он увидел ее покрасневшие веки и, поднимаясь, поддразнил: — Ребенку пора баиньки.
— Как называется ваша гостиница?
— «Корона», — ответил он с тягостным чувством.
— Счастливого Нового года, гость из «Короны»!
— Счастливого Нового года! — сказал он.
10Больше он к ней не пошел — Дженкинс по всему городу расклеил афиши с его портретом. В новогодний вечер он с Дженкинсом стоял у окна в кабинете, наблюдая за прибывающей публикой. Рослый швейцар в синей униформе огромным зонтиком прикрывал от густого мокрого снега дам в меховых шубках. Те закидывали голову и разглядывали мигающую огнями вывеску. В ее сиянии их лица казались красными, возбужденными.
