Василий Швецов - Горькая новь
Наверное, каждая из них дома больше бы напряла, чем на этих посиделках. Но пряжа была только поводом. Делали и так называемые, супрядки - это когда приходило несколько соседок и родственниц, и было это сродни помочам. За эту помощь хозяйка отводила в тот же вечер или в другой, стол с выпивкой. Прядильщицы приводили с собой на званый, заработанный вечер своих мужей.
* * *
Молотьба - завершающий этап всех трудовых процессов хлебороба. Ждёт мужик санного пути с морозцем, так как время для молотьбы - зима. Мой дедушка по отцу любил всё делать прочно и красиво. На сложенные им клади снопов, у самой дороги в половине горы Язёвского седла, проезжавшие мимо люди, всегда засматривались, удивлялись и хвалили: "Ну и мастер же Селивёрст, его клади словно смеются". А через дорогу свои клади делал тоже мой дедушка по матери, Родион, но разница в укладке была большая, уж той прямоты и ровности стен не было. Если бы посмотрели вы тогда на клади Василия Белькова или Ивана Чембулаткина и некоторых других горе - хзяев, то непременно бы улыбнулись. И вкось и вкривь, и сплошные карнизы. Но, надо отдать должное, хлеба у Белькова всегда были полные амбары, да и Чембулаткины не бедовали.
В селе для сушки снопов готовились овины: то каменку надо переложить, то колосники заменить. Сушилками пользовались, в том числе и мы. А сушили снопы пшеницы только тогда, когда выходили старые запасы. Готовились для молотьбы и тока. Расчищались, ровнялись, прикатывались. У многих в селе были тока крытые плотной крышей, застеленной соломой, обнесённых плотными стенами, с площадью разных размеров от четырёхсот кв. м. до двух тысяч. Некоторым хозяевам ежегодно приходилось расчищать под ток место в своих оградах. Удобства в этом мало, так - как после каждого снегопада или просто ветра снова расчищай и разметай.
Понизится температура до минус 25 - 30 градусов, тогда начинают обильно поливать ток, наморозится лёд - хорошо будет на нём молотить хлеб. Специально для полива гумна имели сорокаведёрные бочки. Чтобы полить ток, требовалось привезти с реки не менее четырёх пяти бочек. Вставали очень рано, задолго до рассвета, трудно сказать во сколько. Часы были у двух трёх человек, да у учителя в школе. Зажжет хозяйка жирник, сало или растительное масло с фитилём на глиняном блюдечке, пятилинейную лампу не жгли, экономили керосин, поставит на шосток, затопит печь и начинает готовить завтрак для мужиков. Хозяин, наскоро одевшись, выйдет на двор, почешет пониже спины, поглядит на небо и пойдёт задавать корм скоту, а на уме у него: хорошо бы к рассвету вернуться со снопами, да съездить по первопутку ещё разок. Звёзд на небе, как насыпано. День должен быт ведренный. Горячая лапша из самодельных сочней, или галушки, или сваренные в ночь мясные щи у хозяйки уже готовы. На столе булка или калач хлеба, а то и горячая, на каком - нибудь жире выпеченная лепёшка, кринка простокваши, луковица. Отец садится завтракать, а мать идет будить восьми или десяти летнего сына Гришку ли, Мишку ли, сынок должен ехать за снопами с отцом. Запрягают лошадей, сани с верёвками, привязаны бастрики, вилы, лопата. Воткнут в головку саней топор. Пока отец запрягает, сын покушает, за пазуху мать обязательно положит им калач.
В некоторых дворах слышится матерное мужицкое слово. Из открытых ворот выезжают на трёх, пяти, десяти, или как Павел Ваньков на двадцати запряженных лошадях. На первой отец, на последней Гришутка обязательно с длинным бичём. Пока едут селом, кобель Борзя предерётся с десятком собак. У клади, на отгребёное от снега место, подводишь лошадь, отец взбирается на верх и начинает сбрасывать снопы, а ты должен их разбрасывать на сани. По шесть снопов на ту и другую сторону саней, шесть рядов и воз готов. Начинает светать. Борзя ловит разбегающихся из клади мышей. Наложены все воза, едем домой. С седла спускаемся благополучно, слава Богу. Бывали случаи, что при спуске не только завёртки перервутся, но и оглобли переломаются, воз кувырком укатится под седло. Кряхтит мужик, сколько труда, пота, матерков. С этого же седла спускался один на четырёх лошадях, в гололедицу мой дедушка Селивёрст, не смог удержать лошадей, возы раскатились, он упал и разбился на смерть.
Привозят снопы и сразу на ток. Подростки бегут в хату погреться, да что - нибудь сладенькое съесть, а взрослые выстилают для молотьбы посад. В крытых токах по середине стоял столб. Вокруг этого столба раскладывают снопы в несколько рядов. Вязки у снопов перерезают. В один посад входит более пяти возов. В каждом хозяйстве только запряжных лошадей было по два и три, а во многих в два или три раза больше, да ещё и жеребят по нескольку. Вот взрослых лошадей и гоняют по кругу по этим снопам. Все стебли изомнутся в солому, которую граблями собирают, перетряхивают и уносят с тока. А зерно, вместе с мякиной, заворошат на средину. Снопы подвозят ежедневно и обмолачивают. Когда ворох с зерном становится большим, тогда молотьбу останавливают, и зерно от мякины отвеивают на веялке, до появления этого станка с лопастями, зерно от мякины отделяли на ветру лопатами. Сейчас смешно себе это представить. Если хороший урожай - то провеивали на два раза, только успевай, отгребай из - под барабана. Мужики довольны, работа спорится. Если урожай плох - мужики хмурые, злые. Ведь это плата за потраченный тяжелый труд всей семьи.
Подсчитывает мужик - измолотил он четыре посада по шестьдесят снопов. Всё что выросло на одной десятине, должно быть с каждого воза по пуду. Провеял ворох, стал мерить да возить в амбар, как янтарь пшеничка, намерял восемьдесят пудовок, а каждая пудовка один пуд десять фунтов. Значит, с десятины намолотил десять пудиков. Хорошо! Но бывало и по - другому. С такой же десятины соломы почти в два раза меньше, а когда стали веять, то отгребать легко, пшеничка зерном щупловата, начинает мужик мерить и получается у него тридцать сорок пудов. Как не возьмёт тут зло! Не хватит на год, чтобы прокормиться. Значит, придётся продавать какую - то скотину. Но такие неурожайные годы были редки. Хлебушко до колхозов не переводился.
Так и молотили по всей зиме до самой пасхи, а некоторые даже не успевали измолачивать, и на пашнях по всему лету до следующей зимы стояли скирды снопов. До революции и машинами молотили хлеб зимой. Сваживали домой все снопы разного хлеба, клали его в такие же клади, как в поле, подвозили по частям и устанавливали молотилки, объединялись в своеобразный кооператив, и по нескольку суток шёл гул с непроглядной пылью по всему селу. Позднее стали молотить и осенью до снегов в поле. Так делали на степи - молотили сразу после уборки в ригах, то - есть больших крытых наглухо соломой сараях, которые, как крепости, стояли на полях. Но степные сёла нельзя сравнивать с Тележихой, там и природные условия другие и молотилок больше, да и сеяли многие по сто десятин, а самое малое, при двух - трёх лошадях, разных культур засевали пять - восемь десятин. Интересная есть запись в книге "Горбатый медведь" Е. Пермяка. "От Татарска до Славгорода селения редки, деревянных домов мало, больше саманные, церквей совсем не видно, зато ветряных мельниц, как ни где, по пять десять мельниц возле маленькой деревеньки и не стоят, а машут крыльями, значит, есть, что молоть, да и вообще видно, что хлеб здесь едят, не оглядываясь". Кто сеял хлеб, у того он был. Разница в том - у кого больше, а у кого меньше. Зависело это от материальной мощности хозяйства.
В Тележихе саманных домов не было, хоть в одну комнату без сеней, хоть в три, хоть двухэтажный, а все были деревянные, так как кругом лес. Мельницы были не ветряные, а водяные и все они тоже крутили своими колёсами день и ночь. Значит, было, что молоть. Сеяли богатые, сеяли бедные, сеял хозяин десятину и своему батраку, который через два - три года имел уже хоть не большое, но своё хозяйство. Не сеяли некоторые мастеровые, они так говорили: я заплотничаю, я загончарничаю, я закую. И действительно, они получали плату хлебом или деньгами. Ведь сплошное враньё, что хлеб был только у богатых да кулаков. Это повторяет тот, кто не знает деревни, там не только не живал, а даже не бывал. Или говорит тот, кто подпевает этому вранью, стараясь нажить политический каптал. Были такие и раньше, есть они и сейчас, будут и потом. Я здесь перечислю, к примеру, несколько Тележихинских хозяйств, все они не богачи, а средние или даже ниже средних: Лубягин Дементий, Добрыгин Прокопий, Печёнкин Гордей, Уфимцев Пётр, Загайнов Николай, Черноталов Афанасий, Швецов Николай, Хомутов Дмитрий, Попов Иван, Бельков Афанасий, Волков Евстратий и около двухсот других. Все они всегда имели годовой запас, а то и более для прокормления семьи, и на посев, и только в годы каких - то стихий прикупали. Многие возили продавать хлеб на базары в Солонешное или Черный Ануй. Разумеется, запасы не такие, как у Зуева Николая, Печёнкина Меркурия, Деревнина Петра, Колесникова Игнатия, Белькова Василия, которые ежегодно сотнями пудов разного зерна перелопачивали в своих амбарах и выносили его сушить на солнце. Перечислю и считавшихся бедняками: Решетов Андрей, Кочегаров Федот, Хвостанцев Иван, Поспелов Сергей, Черноталов Василий, Диких Иван, Загайнов Фёдор,Загайнов Михаил, Шмаков Демьян, Доможиров Михаил, Тимофеев Иван и десятки других. Все они не безлошадные, хоть понемногу, но сеяли и ели свой хлеб, пусть на открытом току молоченный, не подсеянный, чёрный, но свой. Были в селе и лодыри, которые в годы Советской власти оказались при должностях, порой и высоких. Кобяков Дмитрий, Крапивкин Сергей, Сидоров Афонасий, Загайнов Агафон, Лунин Кирилл, Зубовы Фёдор и Фадей. Жили они в качестве приживальщиков у братьев или родителей, от работы устранялись, часто гуляли да резались в карты. Временами они куда - то уезжали, потом опять появлялись. И только Советская власть дала им возможность жить по - человечески.
