Барбара Константин - А вот и Полетта
Они оделись. Надушились, повизгивая. Потом уселись на стулья, лицом к входной двери, достали спицы и мотки шерсти.
Сейчас уже одиннадцать. Больше часа они вяжут в ожидании, пока за ними заедут.
Гортензия клюет носом. Она уже не очень помнит, куда они сегодня собирались, но полностью доверяет Симоне. У той провалов в памяти не бывает. Ей даже записывать не надо, она и так все помнит. Если бы они не были вместе, она пропала бы. Совсем.
23
У Ги, после
Ролан взял на себя всю готовку. Ничего особенного, но ему хотелось сделать что-то подкрепляющее. Было холодно, настоящая зима. Поэтому горячий овощной суп, а для детей он туда добавил вермишель в виде букв, надеясь, что это доставит им удовольствие. А еще он приготовил слоеные пирожки с мясом и маленькие картофельные оладьи. И сытно, и удобно – можно есть руками. Посуды мыть меньше.
Сейчас он греет вино с пряностями. Оно улетучивается мгновенно, уже почти ничего не осталось. Все раскраснелись, глаза блестят, и голоса все громче. Но не только из-за вина. Большинство собравшихся старики, и не все ладят друг с другом. Что не скрашивает общую атмосферу.
В уголке Мирей разговаривает с Марселиной. Впервые они обмениваются больше чем двумя фразами подряд. Но тут особый случай. Марселина и Габи были приятельницами, от этого никуда не деться, теперь они как бы связаны. Мирей считает должным поблагодарить Марселину за то, что та сыграла на виолончели для тети. Это было так сладко, так утешительно. Она и не знала раньше, что Марселина музыкантша. Да и как она могла такое себе представить, когда столько времени видела Марселину с ее ослом и повозкой, продающей на базаре овощи и фрукты. Та объясняет: в тот день она играла только потому, что Габи попросила и невозможно было отказать. Но, вообще-то, она уже очень давно не играет. Много лет. Мирей не осмеливается спросить почему – наверняка причина есть, и серьезная. Может, в другой раз, или когда они сойдутся поближе. А пока что она говорит, как ей хотелось бы, чтобы дети научились играть на каком-нибудь инструменте. Людовик и Люсьен, ее два Лю. Надо будет серьезно этим заняться.
Фердинанд, Раймон и Марсель вышли вслед за Ги в сад. Уселись вчетвером на скамейку, молча глядя перед собой.
Но долго это не продлилось: к ним подлетели Мина и Мели, в полной панике.
– А сестры Люмьер, про них забыли!
Четверо мужчин одновременно вскочили на ноги:
– Вот черт.
Быстрым шагом они прошли через дом, надели куртки, выскочили на улицу и остановились у машины Фердинанда, припаркованной неподалеку. Ги взял у него из рук ключи – он был единственным из четверых, который выпил всего один стаканчик вина. Тронулся с места. Остальные пошли пешком следом.
Дом стоит всего метрах в пятидесяти.
Дойдя до него, они замялись, смущенные, не зная, что сказать в извинение. Но дверь распахивается до того, как они успевают постучать. В этот момент к Гортензии возвращается память.
– Вы только представьте себе, мы-то решили, что похороны сегодня утром! Иногда у нас с мозгами совсем неладно, а?
Четверо мужчин подаются вперед, чтобы поцеловать их, и Симона начинает хихикать.
Гортензия делает ей страшные глаза, но это не срабатывает, наоборот, та заходится того пуще. Гортензии очень неловко. Она подталкивает сестру на улицу:
– Давай, садись в машину, Симона!
И чуть потише:
– Да перестань ты ржать. Что о нас подумают. Мне за тебя стыдно.
24
Визиты к Ги
Фердинанд.
В первые дни после похорон Фердинанд заезжал к Ги когда придется. Если тот не открывал, он обходил дом и входил через кухонную дверь, которая всегда была нараспашку. Он заметил, что у друга опускаются руки, он забывает есть, умываться и даже – иногда – вылезать из постели. Единственный момент, когда он делает над собой усилие, – это когда Мирей приезжает с детьми, в среду и субботу. В эти дни он одевается в чистое, немного прибирается, открывает ставни. Но остальное время он способен просидеть, ничего не делая. Дни напролет. Ему все опротивело, это ясно.
Фердинанд в беспокойстве. Он попытался найти какой-нибудь предлог, чтобы выманить того из дому. Предлагает пойти посидеть в кафе, на людей посмотреть, с приятелями повидаться, в домино сыграть. Того совершенно не тянет. Кроме Мирей и детей, только одно способно вывести его из летаргии: разговор о Габи. Вот тут он оживляется. Ему нужно вспоминать, говорить о ней. Фердинанд слушает. Он прекрасно понимает, что Ги потребуется время, чтобы привыкнуть жить без нее. Месяцы или годы. А может, его рана не затянется никогда. Такое тоже возможно. Одно точно: он его не оставит. Он ей обещал. И потом, ему и в голову не придет бросить друга.
Марселина.
Суббота, рынок подходит к концу.
Загрузив все свои ящики в повозку, Марселина едет повидать Ги. Стучит в дверь, он не открывает. В доме тихо. Она делает круг, проходит через сад, стучит в окно, как когда-то, когда заходила за Габи, чтобы идти в библиотеку. Прижавшись к стеклу, она различает силуэт. Ги сидит за кухонным столом, уставившись в пустоту и ни на что не реагируя. Она толкает дверь, садится рядом с ним. Терпеливо ждет, пока он повернет голову и посмотрит на нее. Глаза у него запали, словно обратились внутрь. Голос как тонкая струйка.
– Больше нет смысла.
Ему не стыдно сказать это ей, она знает, что он чувствует. Однажды Габи рассказала ему, в чем боль ее жизни.
Она гладит его по руке. Говорит совсем тихо:
– Думаю, ей бы хотелось, чтобы вы еще немного постарались.
Он не хочет плакать перед ней. Быстро встает и выходит из кухни.
– Марселина, вас не затруднит поставить чайник? Я всего на минутку. Вы же попьете со мной чаю…
Мирей.
Воскресный вечер.
Дети уже в постели. Еще рано, и спать ей не хочется. Она решает подмести за стойкой.
Ролан уже поднялся в спальню. Она слышит, как он набирает номер по телефону и говорит: Привет, пап. Просто смешно, в его-то возрасте! Она на него злится. И за это, и за все остальное. А главное – за то, что он так и не понял, как трудно ей сейчас оставаться одной. Ладно, черт с ними, с лекарствами, нальет-ка она себе стаканчик шерри. Выпивает его залпом. Смотрит еще раз на часы. Полдевятого. Нормально.
Она подъезжает к дверям Ги и Габи. Вот еще одна вещь, к которой придется привыкнуть. Теперь она должна думать: к дверям Ги, и только. Все это просто сбивает с толку.
Ставни закрыты, ни одного лучика света. Она стучит. Ничего. Обходит дом, идет через сад, стучит в окно кухни. По-прежнему ничего. Нажимает на дверную ручку, дверь открывается. Она зовет. Ответа нет. Зажигает свет, оглядывает беспорядок, гору грязной посуды в раковине, остатки еды на столе, грязную одежду, брошенную прямо на пол.
Никогда еще она не видела этот дом в таком состоянии.
Она бегом поднимается наверх, рывком распахивает дверь спальни, видит, что Ги лежит на кровати совсем одетый, и вскрикивает. Он подскакивает и поворачивается к ней:
– Я не слышал, как ты вошла. Что случилось, Мирей? Чего ты кричишь?
Да ничего. Ей нужно было увидеть его, вот и все. Она забеспокоилась, потому что он не отвечал на звонки, и еще весь этот беспорядок немного выбил ее из колеи. Вот она и поднялась. А когда увидела, как он тут лежит, одетый, она вдруг подумала… что он умер. Они спустились на кухню, ей нужно было что-то выпить. Он предложил рюмочку шерри. Она предпочла воду, из-за таблеток. Выпила залпом. Теперь лучше. Ласково его поцеловала, сказала, чтоб он не беспокоился, все наладится.
Сейчас она вернется домой, а завтра приедет помочь все убрать.
25
Звонок Ролана
– Привет, пап.
– Это ты, Ролан?
– Ну да. А кто еще может тебе звонить?
– Мог быть Лионель из Австралии.
– А когда он звонил последний раз?
– Не припомню, кажется, в прошлый сочельник. Ну, чем обязан?
– Ничего особенного. Вот уже несколько дней я не видел, как ты сидишь на террасе в кафе напротив и пытаешься заставить девиц споткнуться, ну я и подумал… Все в порядке?
– Да-да, полный порядок.
– Тебе не очень скучно одному?
– Да нет, совсем не скучно.
– Нашел чем заняться?
– У меня куча дел.
– Ага.
– А ты? Как ресторан?
– Нормально.
– А дети?
– Нормально, нормально.
– А Мирей?
– Она снова взялась за работу, ее это отвлекает. Доктор Любен все же прописал ей антидепрессанты, ты в курсе.
– Любен? Его еще не упекли в каталажку?
– Всякий раз… Наверное, лучше не трогать эту тему.
– Ты прав. В любом случае очень мило, что ты позвонил.
– Это же нормально, пап.
– Все равно мило. Скажи, Ролан, ты знаешь, что твои сыновья в возрасте шести и восьми лет зовут меня Фердинанд. Ты не думаешь, что…
