Гор Видал - Калки
Когда я вынесла бомбу из самолета, Лакшми сказала:
— Мы опаздываем. — Я вздрогнула, когда поняла, что на отсоединение и разрядку взрывного устройства ушло больше часа. Наверно, время умеет останавливаться.
— Прошу прощения, — хладнокровно сказала я. — Была небольшая проблема. Теперь она решена. — Больше я ничего не стала объяснять, чтобы никого не тревожить.
Взлетная бригада следила за мной, как сказал бы Г. В. Вейс, с бесчувственными лицами. Я подошла к ржавой жестяной бочке с водой, оставшейся от муссонных дождей, и утопила бомбу на дне. Потом выпила бутылку приторной апельсиновой воды. И тут у меня затряслись руки. Лакшми пристально посмотрела на меня. Она понимала: что-то не так. Но ничего не говорила.
Вскоре после полудня мы взлетели.
Я не сидела за штурвалом «Лирджета» год с лишним. Хотя это не самая любимая из моих машин, я была счастлива оказаться на высоте в сорок пять тысяч футов над этими злобными обезьянами, бродячими коровами и умирающими с голоду людьми. Антуан де Сент-Экзюпери где-то писал, что настоящий авиатор — это фашист. Конечно, это неправда, но я понимала, что именно он имел в виду. Когда ты летишь в одиночестве, то перестаешь быть частью человечества. Ты находишься снаружи, выше и вне его. Существуют только ты и космос. По крайней мере, так тебе кажется. Я понимаю, как легко такому пилоту сбросить бомбу. Действительно, под тобой нет ничего, кроме омерзительной силы тяжести. Для летчика имеет значение только одно — тонкая сине-черная пленка, сквозь которую он смотрит в космос, не удостаивающий его ответного взгляда.
Я была рада увидеть Гималаи, дымившиеся, как сухой лед на солнце. В такие моменты мне всегда хочется запомнить и рассказать другим, на что это похоже… ну, ветер, песок, звезды, квазары и другие солнца. Однако я всего лишь прирожденный летчик, не больше. А Сент-Экзюпери, с какой стороны ни глянь, не только не являлся прирожденным летчиком, но был паршивым пилотом, просто обязанным разбиться и в конце концов так и сделавшим. Но зато он знал, как следует описывать космос словами.
Лакшми подошла и села в кресло второго пилота. Она хотела знать, что задержало наш вылет, и я все рассказала. А потом спросила, была ли это первая попытка покушения на ее жизнь или жизнь Калки.
— Да, это первая, — безмятежно ответила Лакшми. — Но если верить Калки, будут и другие попытки. — Хотя Лакшми улыбалась, я видела, как ее рука судорожно сжала увядший лотос. Я спросила, не знает ли она, кто мог положить в самолет бомбу. Она пожала плечами.
— Век Кали кончается, поэтому надо быть готовыми ко всяким ужасам. — После этого она умолкла.
Я спросила, почему о ней не говорится ни в одной заметке о Калки.
Лакшми улыбнулась.
— Потому что я одна из скрытых.
— И когда же вам предстоит обнаружить себя?
— Очень скоро.
Я попыталась поскорее отвлечься от туманной сущности Лакшми и увидеть в ней красивую бренную оболочку.
— Когда вы впервые встретили Калки?
— Когда мы вместе вышли из моря и покоились на лепестках лотоса. — Я повернулась, посмотрела на нее и увидела ее улыбку, озорную улыбку маленькой девочки. Впрочем, Лакшми тут же снова стала серьезной и важной богиней.
— Я имела в виду то, что случилось здесь и сейчас…
— В Сочельник накануне семидесятого года. В Чикаго. — Лакшми была пугающе лаконична. — На вечеринке в отеле «Дрейк». Я была с мальчиком, за которого собиралась замуж.
— Вы родом из Чикаго?
— Нет. Из Силвер-Спринг, штат Мэриленд. Мой отец был лоббистом в Вашингтоне. Защищал интересы Кубы на сахарном рынке. Но потом Кубу захватил Фидель Кастро, и все кончилось. К счастью, денег хватило, чтобы дать мне окончить Американский университет. Потом я два года была аспиранткой в Чикагском университете. Специальность — ядерная физика. А потом встретила в «Дрейке» Калки. Вот и все.
— Вы бросили учебу?
— Я бросила все. Больше не виделась с семьей. Порвала связи со всеми старыми знакомыми, кроме Джеральдины О’Коннор. Вы видели ее в аэропорту. Мы знаем друг друга целую вечность. Калки она тоже нравится. Мы вместе учились в Американском университете. Но потом ее отправили в МТИ[11]. Она…
Я вежливо прервала ее. Меня не интересовала Джеральдина О’Коннор, присутствия которой в аэропорту я так и не заметила.
— Как ваше настоящее имя? — Я была заинтригована. До сих пор мне и в голову не приходило, что я смогу раскопать что-нибудь полезное для «Сан». Но оказалось, что я уже утерла нос Си-би-эс (пользуясь жаргоном Г. В. Вейса). Я познакомилась с женой Калки, о которой никто не имел понятия.
— Мое имя в крещении — Дорис Пэнникер. Через два «н». И одно «к».
— Стало быть, вы рождены не волнами…
— Впервые я действительно родилась из морской пены. Но в последний раз произошла путаница. Благодаря кесареву сечению. Мать так и не простила меня.
— Вы вышли за Калки в Чикаго?
Но беспечная Дорис Пэнникер внезапно снова превратилась в Лакшми, царицу небесную.
— Вам следует спросить его, — сказала она и встала. — Я хочу, чтобы вы познакомились с остальными.
Мандали подходили один за другим и усаживались рядом со мной в кабине. Все они были совершенно неинтересны, за исключением Джеральдины О’Коннор, близкой подруги Лакшми. Джеральдина была рыжая, веснушчатая и обладала хорошей фигурой.
Джеральдина сказала мне, что она изучала биохимию. Кроме того, она писала докторскую диссертацию по биофизике и проводила самостоятельные генетические исследования.
— Я должна была получить место на кафедре в МТИ, когда бросила все и присоединилась к Калки.
Похоже, Калки терпимо относился к женщинам-ученым. Я всерьез задумалась над тем, какую степень он получил, окончив свой Тьюлейн[12]. Может быть, по сравнительному религиоведению? Учась у кого-нибудь, вроде доктора Ашока? Знал ли он доктора Ашока? От попыток связать концы с концами голова у меня шла кругом.
Я спросила Джеральдину, как к ее уходу отнеслись в МТИ. Она засмеялась. Смех был приятный.
— Отказаться от места на кафедре? Это было неслыханно! Теперь для университетского мира я не существую. Но все это каль.
— Что?
— Каль на хинди означает «вчера». Впрочем, и «завтра» тоже.
Это хорошо сочеталось с впечатлением, которое у меня сложилось об индийской культуре.
— Каль объясняет, почему у них нет ни истории, ни науки. Все случается в настоящем или не случается вовсе.
Джеральдина ответила мне словом, являющимся суммой тысячи имен бога Вишну, который наполняет собой всю Вселенную:
— Сахасра-нама.
Мне нравилась Джеральдина. Я любила Лакшми. И боялась неизвестного Калки.
Аэропорт в Катманду — один из худших в мире. Но нам повезло. Видимость была хорошей. Никаких грозовых туч при снижении не было и в помине. Амелия как-то говорила моему отцу, что, когда приходилось лететь, она боялась не гор, не моря, а джунглей.
— Разбиться в африканских джунглях! — У нее начинал дрожать голос. — И выжить… — Но ее поглотила вода. Или то был необитаемый остров?
Я остановилась. На взлетно-посадочной полосе нас ожидало полдюжины джипов с солдатами. Солдаты держали наготове автоматы. Когда мы вышли, они окружили самолет.
Лакшми поздоровалась со старшим офицером. Тот отдал ей честь. А затем очень уважительно показал Лакшми, Джеральдине и мне на старый «Кадиллак». Других мандали забрал автобус.
— Мы забронировали вам номер в гостинице «Ананда», — сказала Лакшми.
— Именно в ней останавливаются все шпионы, — рассмеялась Джеральдина. — Вам там понравится.
Я задумалась. Что она имеет в виду? Считает меня шпионкой? Или двойным агентом? Конечно, я была двойником. Но ведь двойственность (она же duplicité, duplicitatem), если верить Моргану Дэвису, есть неотъемлемая часть профессии журналиста. Впрочем, половина всего, что встречается в жизни, тоже имеет двойное дно.
Благодаря полицейскому эскорту нам не пришлось проходить обычные формальности, которые проходят при въезде в страну. С нами обращались, как с особами королевской крови. Или как с заключенными.
Лакшми сказала, что Калки будет ждать меня на следующий день.
По дороге из аэропорта Джеральдина показывала мне достопримечательности Катманду. Самый величественный памятник принадлежал… как вы думаете кому? Конечно же, Конраду Хилтону.
3
1
Я заполнила регистрационный листок гостиницы «Ананда». Служащий поцеловал мне руку. Он был венгром. Он передал мне телеграмму от Моргана Дэвиса, которая гласила: «ОПЕРЕДИ СИ-СИ-СИ. ЦЕЛМРЯ». Я поняла это как: «Опереди Си-би-эс. Целую. Морган».
Вестибюль был заполнен народом, главным образом мужчинами. Многие из них были европейцами, но не туристами. В те дни в Гималаях делался большой бизнес. Под портретом в золоченой рамке, изображавшим тучного молодого человека (тогдашнего короля Непала), стояла моя азиатская Немезида мужского пола.
