Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать
— Насобачился обыгрывать и паясничаешь?.. Неспортивно, Шаргин. Ты не джентльмен. Скажу больше: из-за таких кривая распущенности ползет вверх. Несмотря на усилия общественников.
— Никуда она не ползет, твоя кривая. Наоборот.
— Что значит наоборот?..
— Укрепляется, вот что. Как реальная зарплата при понижении цен.
— Мудрено излагаешь, Шаргин.
— Ничего мудреного. Текущее столетие радикально уре́зало списки аморальных позиций, понял?.. Вот и соображай.
— Ясно: ты релятивист. Нет для тебя ни разумного, ни доброго, ни вечного.
— Что там разумно, что вечно, про то одному господу богу известно, а добром на Руси испокон веку ни хрена не деялось.
— Но? И почему?..
— По кочану. Умельцев много, а работников нет.
— Мрачный ты тип, Шаргин. Не знаючи, не поверишь, что за тобой девочки бегают.
— Они за кем хошь побегут, ежели в модных сапожках… Не одну пару скормил, знаю…
— Ну вот! Любовь и сапоги!.. И как тебя совесть не зазрила, Шаргин?..
— При чем тут совесть, ежели ей один хрен, что я, что дворник Силантий…
— Ты что же, хотел, чтобы ей было еще и не все равно?.. Ничего ее выйдет, Шаргин! Какой мерой меряешь, такой и тебе отмерят. А то ишь ты: сам урезан дальше некуда, так дайте над чужим стыдом покуражиться?.. Ты феномен, Шаргин. В смысле — фрукт. Губитель нравственности и разрушитель устоев.
— Чего? Где они, твои устои? Что разрушать-то?.. До меня по всему кувалдой прошлись, кругом одни дребезги…
— Ты говоришь так, будто сожалеешь… Обычно из-за падения нравов страдают высокоодухотворенные натуры, разные там взыскующие гармонии, но чтобы сукины сыны были недовольны!.. Или крайности и в самом деле сходятся, если об одном скорбят и совестливые, и глумливые, и те, для кого мораль — звездное небо, и те, для кого она — белизна ближнего, которую тянет изгадить?..
— Вроде Ивана завел… Тот и пьяный в сиську все про совесть да про Льва Толстого.
— Ничего не поделаешь, каждый несет ношу в размер души.
— Совесть!.. — Курослепа наконец задело: голос отвердевал злобой. — Было время, а теперь, чтобы кого совестью попрекнуть, нужны предпосылки, понял?..
— Не понял.
— Свободная воля!..
— И опять же не дошло.
— Скажем, я Лев Толстой, у меня имение, прислуга, девки перед глазами, и всякая от меня зависит, так?.. Ну, по молодости лет начудил с одной. Вопрос: почему меня совесть заела?..
— Его заела.
— Его, его! Так почему его заела, а у меня от тех же делов — ни в одном глазу?..
— Разное воспитание, а?..
— Он власть имел над той девкой, в о л е н был и не удержался — потому и совесть! А я ни над кем не волен и сколько бы ни чудил, мои дела всегда будут мельче — происхождением. Уж не говоря, что и девкам моим чуть тепленько, сколько им ни толкуй насчет совести. Списки урезаны и для них тоже!.. Равноправие. Все одинакового размера — и отбойный молоток, и кирзовый сапог, и совесть.
— Что на это сказать… Направление мыслей безусловно крамольное, но скребешь ты последовательно. Больной вопрос, а?.. Чувствуется знакомство с предметом и личная обеспокоенность — основа всякого творчества. Двинь ты по этой части, из тебя, как минимум, вышел бы Оноре де Бальзак. Но ты…
— Что я? Что ты знаешь обо мне?.. Вот и не тявкай, понял? — От буйно вскипевшей злобы лицо Курослепа посерело и напряглось, как в ожидании нападения.
Нерецкой оторопел:
— Что с тобой, любезный?.. Из-за чего сей эмоционально-интуитивный отклик, как выражаются театральные дамы?..
— «Мог выйти»! Тоже мне профессор!.. Из тебя вышел?.. — Напряжение спало, он больше не ждал нападения. — А если я не хотел, чтоб вышел?..
— Дело хозяйское. По мне так зря.
— «По мне»! Дослужился до желтых шевронов и наставляешь уму-разуму?.. А по мне, все твои шевроны вместе с твоей головой — как гром на Камчатке, понял?.. «По мне»! Так и тянет выставить фигуру!..
— Что делать, каждый хочет быть замеченным. Вот и ты тоже — потому и окрысился.
— «Окрысился»! Как бы ты, умник, запел, посади тебя в мою шкуру — чтоб по-людски ничего не давалось, а все с вывертом, с унижением, с переплатой!.. — Он произнес это с надрывом обиженного и немного извинительно, самую малость.
Курослеп собирался прибавить что-то еще, но волнение, как видно, мешало собраться с мыслями. Нерецкой продолжал играть молча. Разговор сорвался с наезженной колеи, слова обрели вес и значение. «Чем это я его так пронял? Дискуссия проходила в привычном ключе, с чего бы ему рвать рубаху?.. Теперь продолжать тему себе дороже: всякого рода ущемленные предрасположены замыкаться в ненависти к тем, кому имели неосторожность раскрыть потаенное… Пусть думает, что сразил меня горьким словом».
Доигрывали как по обязанности, сухо оповещая скорее не друг друга, а бильярдные шары: кого из них, каким образом и в какую из шести луз намереваются закатить.
В общей сложности, как выразился Мефодич, Нерецкой проиграл двадцать пять рублей. Из них маркер получил трешник «на бутылку», остальные Курослеп вознамерился немедленно пропить в ближайшем кафе и объявил об этом не без умысла.
— Угощаю!.. — Он глядел на Нерецкого чуть насмешливо, как бы прощупывая, что оставил в нем финал разговора, и явно не ожидал, что приглашение будет принято. Да и сам Нерецкой в душе дивился своему согласию на такое продолжение встречи в бильярдной. По-видимому, все дело в его теперешнем состоянии: предощущение скорого свидания с Зоей, во-первых, склоняло к терпимости, благорасположению ко всему на свете, вот и шевельнулось желание загладить причиненное Курослепу огорчение, а во-вторых, вызывало безотносительное ко всему сиюминутному неприятное беспокойство, глухую тревогу, как будто и беспричинную, однако понуждающую к каким-то разговорам, движениям, усилиям. Остаться наедине с собой казалось все равно что погрузиться в безвременье, где не будет завтра. Чтобы время двигалось, нужно двигаться самому, нагружать себя делами, имеющими точно обозначенную длительность, протяженность во времени.
«Что ты знаешь обо мне?..» — укоряюще звучал в голове Нерецкого яростный выкрик. Знал он и в самом деле немного и совсем ничего из того, что оправдывает совместное сидение за бутылкой вина.
В бильярдной говорили, что Курослеп объявился в городе несколько лет назад и начал скромно — слесарем на заводе торгового оборудования. По его словам, место выбиралось с расчетом поступить на вечернее отделение подведомственного техникума. На первом курсе вышел в бригадиры, потом — в мастера и, наконец, оседлав какую-то выборную должность, получил направление в заместители директора товарной базы, по слухам — «вершины мечтаний всякого торгаша». Потолкавшись на вершине ровно столько, сколько нужно, чтобы разобраться «что к чему», он, если верить тем же слухам, первым делом подсидел патрона, да так основательно, что тот вернется из мест отдаленных на пятнадцать лет старше. Ко времени окончания техникума Курослеп занимал директорское кресло и числился «в резерве руководящих кадров». Кажется, отличный разбег для карьеры, и вдруг он делает непонятный финт — переводится на должность начальника мастерской по ремонту кассовых аппаратов. Место разве что не пыльное, и только. Какой-то проигравшийся интеллектуал пустил мстительную байку, будто Курослепу «голос был» — услышал вещее слово и решил обмануть судьбу, но скоро понял, что принял за пророчество злонамеренный наговор, и теперь локти кусает. Злопыхатели попроще уверяли, что не Курослеп ушел с базы, а «его ушли», потому как брали временно, до подыскания «подходящего кадра».
«Что тут от истинных причин, что напридумано, одному Богу известно, — размышлял Нерецкой. — Возможно, и «ушли» Курослепа… Отсюда и злобность — обидно: считал себя пригодным для «руководящих постов» и вдруг убедился, что никаких достоинств за ним никто не признаёт. И не призна́ет — имей он хоть гербовые бумаги на сей счет. Не так уж мало, чтобы возненавидеть бренный мир».
В кафе у него обнаружились знакомые — билетерши из соседнего кино «Сатурн», Нинель и Манечка. Обеим было крепко за тридцать, обе мелко кудрявились по новой моде и огненно рыжели по старой, обе вместе с макаронами в томате доедали краску на губах. Пособив распить бутылку коньяка, они оживились и помолодели. Промокнув комочком бумажной салфетки морщинки в углах рта, из деликатности предварительно придав ему форму куриной гузки, Нинель доверительно поведала о страсть интересном фильме, который собираются показывать в их кинотеатре.
— Знаем мы ваши фильмы!.. — благодушно отозвался Курослеп. — Соберутся деятели с мозгами набекрень от всяких систем и теорий и давай котлету наизнанку выворачивать, а ты гляди как баран!.. Детективный, что ли?..
— Наш.
— Про что в кине-то?..
