Екатерина Шпиллер - Рома, прости! Жестокая история первой любви
— Ма-а! Я хочу мяса. Я уже пять раз хочу мяса! — захныкала Аська.
— Ничего, перебьешься, — мрачно ответила мать.
— Юль, ты извини, конечно, но на самом деле Аське надо бы… А то все эти сосиски…
— Да? А кто это у нас на вырезку заработал?
— Почему обязательно вырезка?
— А что, костями ребенка кормить, как собаку? Лучше уж сосиски!
— Так что, у нас вообще на мясо денег не хватает?
— А у нас ни на что денег не хватает… И, кстати, — Юлька будто вспомнила нечто важное, — где это ты пропадаешь в последнее время? Денег не прибавилось, значит, дело не в работе?
— Я… Я к маме захожу… — с Ромы мигом слетела вся его решимость и уверенность. Он почувствовал себя виноватым.
— О!..
— Ты пойми, пожалуйста: она совсем сдала. Ей так трудно!
— Зато мне легко… — прошептала Юлька. Было такое впечатление, что сейчас она пустит слезу. Не такой реакции ждал Рома. Криков, упреков, выяснений отношений, но не слабости.
— Мам! Ты что — плачешь? — Аська протянула ручки к Юле. — Не плачь, все в порядке, я покушала, спасибо!
— Правда, Юль, что случилось-то?
Юля обняла дочку, поцеловала ее в лобик и отправила в комнату играть. Когда она вернулась в кухню, вид у нее уже был вполне боевой — ни слезинки в глазах, никакой слабости. Она крепко взяла себя в руки и была готова к нападению. Роман приготовился к обороне.
Юлька оперлась обеими руками о стол, как оратор на трибуне, наклонилась к мужу и зашипела ему в лицо:
— Представляешь, эта шлюха Ритка Катаева, то есть Гаврилова, вцепилась, как клещ, в Макса. Они встречаются и шляются по подъездам и подворотням, обжимаются…
— Ты откуда знаешь?
— Знаю! Следила, ходила за Максом, все видела! Давно Роман не был так ошеломлен, он ушам своим не верил!
— Ты сошла с ума?
— Я его сестра, а он, между прочим, еще несовершеннолетний! Ему восемнадцать только в декабре… И я должна…
— Да ты что, в самом деле! Макс — не пацан, чего ты боишься? За его добродетель?
— А за все! И за душу, и за здоровье. Он ей что — игрушка, что ли? Или вибратор?
— О, Господи… Что ты несешь, Юля! Как ты можешь лезть, ты — тем более ты? Никто в такие дела не должен вмешиваться, в результате только хуже, в любом случае хуже… — Ромкино лицо исказила гримаса досады и раздражения: кому он это говорит? Кому он вынужден объяснять, где право, где лево? Юлька тем временем как-то странно смотрела на мужа.
— Не хочешь ли ты сказать, что если бы тогда никто не лез… не вмешивался… у нас бы все было иначе… К примеру, нам не обязательно было бы жениться…
Какая неожиданная для нее мысль! Хотя наверняка не спонтанная, а выношенная. Как и для него, впрочем…
— Возможно. Мы бы не чувствовали такой необходимости доказать себе и окружающим, что мы правы, а все остальные — сволочи.
— Да мы ничего не доказывали, мы же просто любили, — растерянно сказала Юля.
— Без посторонней «помощи» и любовь могла закончиться вовремя.
Юльку передернуло от таких слов.
— Вот оставь Макса в покое! Пусть все идет своим чередом. Со зрелой дамой он хоть гадость никакую не подцепит…
— Я думаю, как раз наоборот…
— Хватит! Лучше пуговицу пришей. И, ради Бога, зелеными нитками!
Алена сидела в машине и ждала Романа. Она припарковалась напротив его конторы, через улочку.
Алена не знала, когда Ромка освобождается, и на всякий случай приехала аж в три часа.
Моросил сентябрьский дождик. Алена включила «дворники»… По стеклу катились грязные капли. «Пора мыть тачку, — подумала Алена. — Или это уже дожди в Москве такие? Как мы живы-то еще?..»
Уже прошел час. И чего, спрашивается, приперлась? Дурная голова…
Впрочем, чего лицемерить-то? Причина есть и вполне серьезная…
Два дня назад они с Сашкой заезжали к Володе, отчиму Юльки, обсудить одно весьма любопытное коммерческое предложение. Они сидели в Володиной комнате (эх, классную хату купил он год назад: каждому домочадцу — по комнате плюс громадная гостиная и пятнадцатиметровая кухня), разговаривали, мужики курили, и вот из-за этого Алена и вышла на кухню подышать — ну, не выносила она дыма, сама так и не закурила, и от дыма ее просто тошнило. Так вот: вышла она на кухню и совершенно случайно услышала разговор, доносившийся из комнаты Макса. В этой роскошной квартире кухня находилась как бы в центре, и отсюда можно было наблюдать и слышать жизнь во всех комнатах. А Людмила Сергеевна и Макс в пылу своего разговора не заметили, как Алена вышла в кухню.
— Кто эта женщина, Мася? Я просто хочу знать.
— Ма, она — прекрасная женщина, умная, добрая, красивая, чего тебе еще нужно?
— Юлька мне орала в трубку какие-то ужасы… Что у нее сын, вроде, твой ровесник?
Макс весело захохотал.
— Ой, сестра моя совеем свихнулась, чтоб она была здорова! Если мне шесть лет, то да — мы с ее сынишкой ровесники.
— Значит, ее сыну шесть… А ей?
— Ну, я же говорил тебе — они с Юлькой вместе учились, вот и считай.
Голос Людмилы Сергеевны слегка дрогнул:
— Сынуля, тогда ей действительно многовато. Тридцать два…
— И что?
— Она… у нее нет мужа?
— Чего ты спрашиваешь, ма? Юлька ж тебе все доложила. Увы, она пока что замужем за другим. Пока что!
— Не пугай меня! — вскрикнула Людмила Сергеевна.
— Это Юлька меня пугает! Ей что, совсем делать нечего?
— Она за тебя очень переживает.
— Она от безделья с ума сходит, и ты прекрасно это понимаешь. Может нормальная сестра так беситься из-за любви брата?
— Согласись, твоя любовь… не вполне нормальная…
— Всякая настоящая любовь не соответствует никаким нормам!
— Я тоже обеспокоена… Макс вздохнул.
— Ма, ты извини меня, конечно, но ведь ты тоже постарше папы…
— Нет-нет, не надо! — Людмила Сергеевна вдруг так эмоционально это произнесла, что Алене даже стало ее жалко: совершенно очевидно, что в свое время женщина сильно перекомплексовала по этому поводу. А чего, спрашивается? Алена прислонилась к блестящей кафельной стене и боялась шевельнуться.
— А почему, «не надо»? — требовательно спросил Макс.
— Потому что все было иначе… И вообще, у нас вовсе не такая уж большая разница в возрасте.
— Что было иначе, не понимаю… И получается, что вся разница в «разнице»? Все, хватит, мама! — голос Макса зазвучал жестко. — Я не хочу больше вести этот дурацкий разговор не по существу и не по делу.
— Ты ее знаешь всего ничего… — пролепетала Людмила Сергеевна.
— Вот и дайте нам время.
— Юлька орет…
— Пусть орет. Ты не обращай внимания. Вот Ромке с Аськой туго приходится. Роман совсем лицо потерял, весь синий… А ты живи спокойно, с мыслью: твой сын счастлив, он любит и любим.
— Вы-таки добьете меня своими Любовями, дети мои, — с горькой усмешкой сказала мама.
Алена на цыпочках вернулась к деловым мужчинам и деловым разговорам. Правда, толку от нее в тот день было чуть… Ибо в голове у Алены помещались только слова: «Ромке туго приходится, совсем лицо потерял, весь синий…»
«Может, она его уже догрызла, допекла?» — с тревогой подумала Алена, поглядывая на часы. Тут как раз Роман и вышел, кутаясь зябко в ветровку и напяливая на голову какой-то жуткий картуз. Алена засигналила что есть мочи. Рома вздрогнул и задергал головой туда-сюда. На этой улочке машин было мало, и он быстро увидел знакомый «опель», тем более, что Алена энергично махала ему из окна.
Рома радостно улыбнулся ей и быстро подбежал к машине.
— Привет, Аленка! А ты что тут делаешь?
— Тебя жду, милый! Не мокни, давай в машину! Рома удивленно и покорно сел рядом с ней на мягкое сиденье.
— И сними свой идиотский картуз! — Алена резким движением сорвала его с Романа и забросила на заднее сидение.
— И… зачем ты меня ждала?
— Эх ты, джентльмен хренов! И это вместо слов «наконец, дорогая!»? — улыбнулась Алена, заводя машину.
До встречи с Ритой Макс был вполне доволен своей юной жизнью. Ему повезло родиться в хорошей семье: папа — умный, оборотистый, деловой, и при этом — добрый и веселый человек. С ним всегда легко и просто.
По части «душевности» — мама. Более чуткая, нервная и даже рефлексирующая, она дала Максу ощущение хрупкости и в то же время необыкновенности жизни. Во всех ее проявлениях. Небо серое, хмурое? Но, когда дождь, так хорошо думается и мечтается! Поссорился с другом? А как сладко будет примирение! Не можешь простить? Вспомни, как он помог тебе тогда, когда ты остался совсем один, помнишь? У тебя замечательный друг! И ты — замечательный, раз нашел такого человека и подружился с ним!
И так во всем. Это не просто оптимизм, это, скорее, страстная любовь к жизни и всему живущему на этой земле.
При этом мама бывала жесткой и очень требовательной в плане как она выражалась, «нравственного чувства». Только с высоты этого чувства и никакого другого — страха, обиды, не дай Бог, мести — оценивались поступки. Такая мама…
