Мухаммед Хайкал - Зейнаб
С каждым днем росла эта любовь в душе Зейнаб. Теперь она даже не смотрела на Ибрахима, как мы обычно смотрим на понравившегося нам человека. Напротив, она опускала глаза долу, чтобы в сердце своем созерцать его образ, тот идеальный образ, который она сама создала. Природная девическая стыдливость останавливала ее, удерживала от необдуманного шага. Она часто сидела в одиночестве, погруженная в мечты. Иногда она вдруг спрашивала себя, действительно ли Ибрахим — тот человек, о котором она грезит, и сама себе отвечала: «Да, это он!»
Душа ее была так переполнена чувством, что она уже не могла думать ни о ком, кроме Ибрахима. Не было минуты, чтобы образ его не представал перед нею. Она словно наяву видела, как он, ласково улыбаясь, страстно простирает к ней руки, чтобы обнять ее. И тогда кровь приливала к ее щекам, трепет овладевал всем ее существом, жарко пылало ее лицо. Ей хотелось броситься к нему, обнять его. В такие мгновения она забывала обо всем. А на поле обычно держалась замкнуто, была неразговорчива. Она трудилась не разгибая спины, с нетерпением ожидая перерыва, когда сможет наконец присесть рядом с ним и другими феллахами в тени деревьев, принять участие в общей беседе, украдкой взглядывая на любимого, а потом броситься на землю и погрузиться в мир своих грез.
В конце концов Зейнаб так измучилась, что решила открыть Ибрахиму свое сердце. Она выждала удобный момент. Трудясь без устали, она закончила свой ряд раньше других, еще до полудня, и поспешила туда, где в стороне от других феллахов стоял Ибрахим. С каждым шагом, приближавшим ее к нему, она чувствовала, как в ней растет стыд, который останавливает, сдерживает ее, так что она уже не знает — идти ей вперед или повернуть обратно. Вдруг земля зашаталась у нее под ногами, перед глазами поплыли радужные круги, окружающий мир будто померк перед ней. Она, как слепая, повернула вправо, потом влево, ничего не видя, ничего не понимая.
Очнулась она, когда уже была совсем близко от Ибрахима, который стоял в толпе феллахов возле дерева. Он и сестра Зейнаб тотчас подошли к ней. Ибрахим спросил, что с ней случилось, Зейнаб не ответила, только по щеке ее медленно скатилась слеза.
Ибрахим взял ее за руку и повел к пруду, а сестре велел оставить их вдвоем. Когда они дошли до пруда, Ибрахим вновь осведомился, что же с ней стряслось, и новая слеза скатилась по ее щеке. Она опять была близка к обмороку. Он быстро принес воды и, взяв ее руки в свои, ласково спросил:
— Что случилось, Зейнаб? Признайся мне. Я сделаю все, что ты хочешь!
Не понимая, что происходит, феллахи все же безропотно подчинились распоряжению и остались на своих местах. Ждали они долго и вновь начали было беспокоиться, но всякий раз, когда сестра Зейнаб порывалась встать, ее все же удерживали. Потом феллахи принялись готовить пищу и раскладывать ее, по обыкновению, перед соседями, чтобы отобедать всем вместе, обнаружив тем самым свое стихийное понимание социализма.
Зейнаб немного пришла в себя, но, увидав рядом Ибрахима, вновь чуть не потеряла сознание. Он поддержал ее, обрызгал ее лицо водой. Наконец она открыла глаза, как бы очнувшись от долгого сна. Встретив взгляд друга, устремленный на нее с нежностью и состраданием, Зейнаб обвила его шею руками, не в силах более владеть собой. Ибрахим привлек ее к себе, и она словно впала в забытье. Так они сидели до тех пор, пока Ибрахим не услышал, как кто‑то из батраков зовет его. Он постарался привести Зейнаб в чувство и медленно повел ее назад. Он усадил ее под дерево и поручил присмотреть за ней детям. Время, однако, не терпит, а работа не любит небрежения. Ибрахим позвал всех поскорей обедать, приказав не тревожить Зейнаб. С нею осталась только сестра. Некоторое время Зейнаб как будто спала. Потом она поднялась, вроде бы успокоенная и умиротворенная, наскоро поела и вместе с сестрой и подругами принялась за работу. Но все- таки она не совсем оправилась от пережитого потрясения. Бросая рассеянные взгляды на зелень посевов, она трудилась машинально, будто во сне.
С этого дня нежные девические мечты покинули Зейнаб. Все ее надежды, вся красота мира были отданы Ибрахиму. Она смотрела на солнце, луну, звезды и поверяла им свою тайну. Встречаясь с Ибрахимом наедине, она, не в силах побороть застенчивости, опускала очи долу, но сердце ее сладко сжималось от неизъяснимого блаженства. Счастье заставляет человека забыть об окружающем, целиком отдаться ему, и единственное, чего хочет счастливый человек, — это чтобы ощущение счастья длилось вечно.
А Ибрахим, с того самого момента, когда он, направляясь к пруду, взял Зейнаб за руку, почувствовал, как ее страсть будто заразила его. Когда он взглянул на ее прекрасное лицо, бледное от потрясения, а она обвила его шею своими руками, и он прижал ее к себе, то почувствовал величайшее наслаждение. Какое блаженство ждет человека, которому выпадет счастье обладать ею!
В эти‑то дни Зейнаб и услышала впервые разговоры о своем скором замужестве. Но счастье, переполнявшее ее, не оставляло места для дум о ком бы то ни было, кроме Ибрахима. Настала самая счастливая пора ее жизни, все окружающее радовало ее, природа смотрела на нее взором влюбленного. На чистом небе сияли яркие звезды надежды, душу теснили восторг и ликование. Во всем находила она отрадную красоту, которой и сама была любезна. Каждое мгновение суток было заполнено счастьем: она либо видела Ибрахима, либо мечтала о нем. С улыбкой встречала она каждый новый день, и день этот спешил к ней, чтобы заключить ее в объятия. У каждого завтра был свой соперник, который, забрав свою долю счастья, уходил в небытие. Всем им улыбалась Зейнаб, получая ответные улыбки. Ничто не могло потревожить ее счастья.
О Хасане Зейнаб услышала, когда уже осень сменилась зимою, когда ночь подстригла крылья у дня и в жизни феллахов наступил безмятежный покой. Дни тяжкого, непрерывного труда окончились. Пришло время, когда феллах мог отдохнуть, на краткий срок отдаться тихим радостям и утехам: мальчик мечтал о новой одежде, юноша — о женитьбе, отец радовался, глядя на своих детей. Разбросанные в летнюю пору по просторам полей семьи теперь все были в сборе. Зейнаб не придавала значения слухам и толкам о том, что ее скоро выдадут замуж, она всей душой отдалась могучему чувству, овладевшему ее сердцем. Любовь не терпит соперников — она дает нам достаточно счастья, чтобы забыть обо всем, кроме возлюбленного.
Но вот отошли в прошлое короткие зимние дни. День, не в силах долее сносить гнет ночи, отвоевал у нее свои попранные права и теперь стремился утвердиться в них, как это нередко бывает и у людей. Появился народ и на полях. Феллахи, памятуя о хлопке, уводили скот с зимних пастбищ и распахивали клеверные поля. Глубоко вспаханная земля открывала солнцу свое чрево. Еще оставшиеся в живых зеленые стебельки клевера тянулись к небу, унылые и печальные, увядая на глазах, и, не дожидаясь рокового лемеха, умирали от горя. Однако землепашец отделил от них часть их подруг, чтобы после того, как они увянут и высохнут, получить от них семена. Так кончили свои дни поля зеленого клевера. Земля глядела на мир угрюмо, будто оскорбленная тем, что ее обнажили. Она словно сердилась на человека, который растоптал ее красоту в погоне за богатством. Но вскоре земля вновь преобразилась. На ее просторах протянулись ряды хлопка и канавки с живительной влагой. Уже через несколько дней из земли проклюнулись изумрудно‑зеленые ростки, и лица всех — и господ и батраков — засветились радостью. И мир, казалось, засмеялся вместе с ними или, может быть, над ними. Таков нерушимый и вечный процесс ежегодного обновления земли. Начался он задолго до того, как мы появились на свет. И процесс этот будет продолжаться, когда нас уже не будет в живых.
Феллахи радуются первым росткам хлопка, потому что в хлопке видят они всемогущую силу, способную разрешить любую житейскую трудность. За хлопок они выручают деньги. А сколько разных нужд накапливается в семье ко времени продажи хлопка! И еще одно следует помнить: множество разных растений засевают вместе с хлопком, с ним рядом они растут, развиваются, крепнут. Время их сбора часто совпадает со сроками, когда и хлопковый куст дает свои плоды. Но прежде всего заботится феллах о хлопке — этом всесильном повелителе Египта.
И теперь Зейнаб опять услышала разговоры о том, что ее собираются выдать замуж за Хасана. Об этом говорили уже ее близкие. Казалось, в течение зимы, когда все живое замирает, замерли и эти слухи, а с приходом весны они ожили и неудержимо проникают из дома в дом. Как ни пыталась Зейнаб забыть о них в своем уединении и постоянных мечтах об Ибрахиме, постепенно яд отравлял и ее душу. Она противилась этому, старалась отогнать от себя мрачные мысли, шла в поля, чтоб порадоваться красоте весеннего мира. Часто бродила она среди сочных лугов или сидела под сенью огромных деревьев. Птицы населяли их раскидистые кроны, и на Зейнаб лились дивные песни, казалось, воспевающие любовь. И Зейнаб, упоенная своей любовью, не думала о том, как могуч человек, что его рука в течение веков изменила мир, созданный творцом; ей казалось, что мир существует лишь для того, чтобы ей, Зейнаб, парить в нем, как птице, на крыльях любви.
