Александр Кабаков - Старик и ангел
Кузнецов уже пришел в состояние абсолютно бесстрашное, а последняя ссылка на Бога его просто взбесила — в силу определенных перемен, которые произошли с ним за последние лет пятнадцать.
— И чему же вы служите, господин офицер? — спросил он, чувствуя, что бешенство овладевает им, давит изнутри на грудь. — Родине, как вы сказали? Родине, что ли, нужны доносы и слежка, придуманные шпионы и вредители?!
— Старых книг начитались, Сергей Григорьевич, — отсмеявшись, спокойно ответил Михайлов. — Какие доносы, какие вредители? Вы, простите, из ума выжили, что ли? Двадцать первое столе-тие полным ходом идет, вы на сто лет отстали… А ФСБ — это Федеральный Союз Бессмертных, если хотите знать. И вам теперь узнать это — самое время, мне кажется. Вы уже переходите в наше ведение…
Кузнецов все сильнее задыхался от ненависти. Было чувство, что грудь сейчас лопнет, проломленная изнутри.
Полковник Михайлов вырвал иглу из своей вены, встал с кровати и, сильно сгибая руку в локте, зажимая прокол, подошел в кровати Кузнецова.
— Ваша жизнь продолжится бесконечно, Сергей Григорьевич, — сказал он. — И изменится в лучшую сторону. Вы умрете для всех ныне живущих, но это не должно вас огорчать слишком сильно — ведь вам никто не дорог по-настоящему. А на самом деле вы станете бессмертным. Одним из нас — бессмертных и служащих бессмертию.
С этими словами он вырвал иглу и из вены Кузнецова.
В эту же секунду открылась дверь палаты и вбежала медсестра, похожая на жену Сергея Григорьевича, если бы он женился удачно, а не на Ольге.
— Вы что же творите, больной?! — закричала она на Михайлова, и тот мгновенно оказался в своей постели. — Напишу на вас докладную завотделению, живо пойдете на выписку!
Она склонилась к Кузнецову и, быстро налаживая капельницу, прошептала: «Не волнуйся, миленький, тебе нельзя волноваться… успокойся, миленький…»
Тут Кузнецов разглядел наконец, что это не новая жена его, которая не похожа на старую, Ольгу, а просто медсестра, посторонняя женщина.
Очень, следует признать, симпатичная женщина.
— Он сказал, что я умру, — по секрету сообщил Сергей Григорьевич медсестре на ухо. — Умру и потому стану бессмертным… Так я понял… Он не бомж, он полковник… А что говорит врач?
— Спите, больной, — так же тихо ответила медсестра. — Какой еще полковник? Тут никого нет, мы к вам пока второго не подселяли…
С тем она и ушла.
А Сергей Григорьевич Кузнецов огляделся и увидел, что он лежит в двухместной палате, но вторая кровать чисто застелена, банка его капельницы наполовину пуста, а потолок покрашен белой водоэмульсионной краской и очень высок.
Он напряг зрение, чтобы разглядеть какую-то тень, скользнувшую в вышине, но не разглядел, прикрыл глаза и уснул.
Во сне он принялся подводить итоги. Во-первых, потому что слова насчет смерти и бессмертия все же произвели на него впечатление, а перед смертью, как он знал, принято подводить итоги, чтобы вся жизнь промелькнула перед глазами, как говорится. Во-вторых, он вообще привык подводить итоги дня, недели, месяца и так далее — его логический, аналитический склад ума и образование требовали систематизации всего, а что есть итоги, как не систематизация жизненных событий?
Итак, думал во сне Кузнецов, какие параметры жизни мы имеем перед ее окончанием — или даже после этого окончания по гипотезе полковника Михайлова? Что главное?
Глава седьмая
Первая попытка подведения Кузнецовым С.Г., пациентом второй кардиологии Градской больницы № 5, жизненных итогов
Первым пунктом шли рождение и раннее детство в гнилом бараке.
Это начало биографии следовало бы, по прямолинейной логике, оценивать как неудачу, как потерю времени на старте, но Сергею Григорьевичу, одаренному аналитику, прямолинейная логика была несвойственна и наяву, а уж во сне тем более. Любой объект исследования, предмет или событие, профессор Кузнецов рассматривал с учетом максимального количества факторов, что и позволило создать его знаменитый метод расчета рамных конструкций, так и названный — «многофакторный метод Кузнецова». Впоследствии метод был развит автором до «теории расчета конструкций рамного типа с учетом факторов, количество которых конечно» и под этим названием строго засекречен и поощрен Государственной премией (закрытая часть списка лауреатов).
Именно такой метод анализа событий его жизни утвердил Сергея Григорьевича в том, что и сам барак, и непобедимый долгие годы барачный запах, и даже прозвище «гегемон» были положительными проявлениями судьбы.
Впрочем, судьбу с некоторых пор профессор называл просто Богом, чему никак не мешал научный, рациональный склад ума и глубокое знание всех дисциплин цикла теории упругости. Вот один известный ученый когда-то заявил, что он в гипотезе существования Бога не нуждается, а профессор Кузнецов С.Г. примерно годам к пятидесяти жизни и двадцати пяти научной деятельности стал нуждаться. Потому что никак картина мира и даже взятой узко прочности материалов и конструкций не завершалась в его представлениях без введения такого понятия, как Создатель, а иначе простейший вопрос «почему?» в любой момент все разрушал.
Так вот, барачное свое происхождение в упрощенной схеме жизни — а для любого исследования, хоть миллион факторов учти, схема берется всегда упрощенная, наука вообще имеет дело с упрощенными схемами, а неупрощенной жизнью занимается искусство — Кузнецов обозначал словом «рогатка». Подобно многим людям сухих научных занятий, Сергей Григорьевич любил давать всему названия, казавшиеся ему удачно метафорическими…
«Рогатка» вот почему: он считал, что нищее, убогое начало жизни как бы натягивает, напрягает все возможности, заложенные в человеке, и потом выстреливает этого человека в общество, которое таким, выстреленным, пронизывается сразу доверху, до верхних разреженных слоев. А ответ на вопрос, до каких именно высот взлетает посланный, зависит от упомянутых возможностей и соотношения этих возможностей со степенью их предварительной натянутости… Словесное изложение получается невнятным, но в терминах теории упругости и формулах профессор Кузнецов мог бы сформулировать вполне прозрачно — просто руки не доходили.
Итак, «рогатка» выстрелила, и выстрел дал результат, в связи с чем можно было переходить к пункту второму итогов биографии: к отрочеству и юности, отмеченным целеустремленным и успешным началом научной деятельности. Тут все было абсолютно ясно, так как картина ничем не затуманивалась и не усложнялась ввиду полной поглощенности героя прямолинейным движением.
Сложности начинались при переходе к пункту третьему — к перерождению юного ученого и превращению его в равнодушного служащего при академической науке, с подлинными интересами вздорными и пустыми вроде КВНа и тому подобного. Объяснению эта метаморфоза не поддавалась никакому, кроме единственного: Господь исправлял свою ошибку. Первоначальные возможности Он дал недостойному и счел справедливым замедлить вертикальный взлет, превратить его в плавный и скучный набор карьерной высоты. Пьянство и женщины, странная, будто во сне, женитьба и прочие общеизвестные способы одолеть даже самые благоприятные обстоятельства, разрушить даже самую прозрачную перспективу стали тормозить движение, а после и вовсе превратили его в почти горизонтальный крейсерский полет. Среди названного наиболее сильными были второй и третий способы самоубийства, которые вместе и составили еще один, ужаснейший итог жизни: неизведанность любви. Но об этой моральной и биографической патологии личности Сергея Григорьевича Кузнецова следует беседовать отдельно, а теперь сосредоточимся исключительно на несчастливом браке.
На этом месте и прежде размышления Сергея Григорьевича Кузнецова о прошедшей жизни всегда прерывались, начинали сбиваться, как-то бурлить и в конце концов переходить просто в плохое настроение. И во сне произошло то же самое, от чего он сразу проснулся.
Он был в палате по-прежнему один. Капельница, видимо, исчерпалась — во всяком случае, иголки в его руке не было, а стойка с бутылкой, укрепленной вниз горлышком, исчезла.
Настроение испортилось еще во сне и теперь ничего не оставалось, как продолжить раздумья о неприятном.
История взаимоотношений Кузнецова с женщинами на поверхностный взгляд была не слишком оригинальна: он был долго и несчастливо женат, при этом имел любовниц, иногда одновременно двух и даже трех, бывали и мгновенные случайные связи… И черт его знает, чего только не бывало. Однако, в отличие от многих, он в разгар этой своей активной деятельности иногда вдруг задумывался — что же это?! Зачем? И это вот любовь? Вряд ли… Он вспоминал свое детство-«рогатку», когда ко всему, что связано с так называемой любовью, он испытывал доходившее до тошноты отвращение, и признавал, что был тогда прав. Теперь на собственном опыте он убедился, что в так называемой любви есть много барачного, гнилого, осклизлого, причем не только в физических проявлениях, но и в душевных. Однако, увы, отвращение ушло вместе с детством и ранней молодостью и сменилось бешеным, неудержимым интересом, неутолимой жаждой.
