Питер Хёг - Дети смотрителей слонов
Многие обыкновенные датчане, даже на Финё — в основном это взрослые, но есть среди них и молодые, — придерживаются точки зрения, что из всех унижений и оскорблений, которые выпали на их долю, жизнь — всё-таки самое страшное. Иначе обстоит дело с пациентами «Большой горы». Каждому из них случалось терять всё, так что они как будто лучше понимают, что, может быть, стоит — хотя бы раз в году — немного порадоваться тому, что ты живой.
Именно этот spirit[7] и привлёк графа, и поэтому он по большей части на стороне пациентов, но именно сейчас, в разговоре с Тильте, ему трудно быть на этой стороне.
— Рикард, — продолжает Тильте, — мы прекрасно понимаем, что Баскер — шустрая собака. А Петрус — непоседливый ребёнок. Но ты хочешь сказать, что нельзя было обойтись без двух полицейских в штатском, плюс радионаблюдения, плюс этой лечебницы, охраняемой, словно лагерь для военнопленных, чтобы с ними справиться?
Граф согласен, он тоже об этом думал.
Тильте делает то, что в Любительском театральном обществе города Финё называют «искусственной паузой».
— Представь себе заголовки газет, Рикард.
Тильте научилась этому у нашей прабабушки при некоторых обстоятельствах, к которым я позднее вернусь, и чувствуется, что в этом она уже поднаторела — её слова звучат ещё более зловеще и неотвратимо, чем в общежитии, в комнате Ханса.
— «Граф помогает полиции незаконно удерживать детей священника в заключении». Как, на твой взгляд, это будет выглядеть, Рикард?
Граф думает, что выглядеть это будет не очень хорошо. Наркоманы, которые освободились от зависимости, унаследовали дворянский титул, замок, два поместья и пятьсот миллионов, очень трепетно относятся к своему доброму имени и репутации.
Так что теперь мы добрались до сути дела.
— Нам понадобится твоя помощь, — говорит Тильте. — Чтобы выбраться отсюда. Нам обязательно нужно проверить, не оставили ли мама и папа чего-нибудь дома.
В это мгновение всё существование графа находится под угрозой, да и с голосом у него тоже плохо. Остался только какой-то хриплый шёпот.
— К вам тут посетитель, — говорит он.
Мы выходим на террасу «Большой горы». На солнышке сидят пациенты в купальных шапочках с проводами, и мы киваем им и улыбаемся — мы слишком хорошо воспитаны, чтобы обращать внимание на тот факт, что в такой шапочке ты выглядишь так, как будто у тебя в голове, скорее всего, вообще нечего измерять.
Если уж быть точным, выходим на террасу только мы с Баскером и Тильте, граф же пытается одновременно двигаться вперёд, заламывать руки и падать на колени перед Тильте.
— Это невозможно, — лепечет он. — Не просите меня об этом. Я не могу помочь вам убежать отсюда. Я потеряю всё.
И тут я делаю шаг вперёд. Этот приём мы с Тильте разработали вместе. Она — палач, а я при этом вроде как медсестра.
— Ты не мог бы раздобыть большие кухонные ножницы? — предлагаю я. — Чтобы разрезать эти браслеты.
Граф замолкает. Тильте берёт его за руку, я — за другую.
— Вас не выпустят за ворота, — говорит он.
Мы смотрим в сторону ворот. В сторону закрытого шлагбаума, бдительной охраны, видеокамер, проволочного ограждения. Тут даже Гудини пришёл бы в уныние.
— Рикард, — говорит Тильте. — Что там Кавалеры Голубого луча говорят? Про дверь.
— «Двери не существует», — отвечает граф. — «Продолжайте стучать».
Рикард Три Льва возглавляет Орден Кавалеров Голубого луча на Финё, это ложа духовно ищущих, которую он сам организовал и члены которой каждый вторник встречаются в поместье Финёхольм, где они занимаются картами таро, нумерологией и пытаются установить прямой контакт с умершими с помощью пения и танцев, придуманных графом Рикардом, и одеваются они в такие костюмы, которые дадут сто очков вперёд купальным шапочкам экспертов по мозгу, а те, кто считает, что такому сборищу под предводительством графа место исключительно в закрытом психиатрическом отделении больницы Финё, пусть лучше попридержат язык и отойдут подальше, если мы с Тильте находимся поблизости, потому что Рикард пребывает в духовном поиске, он наш друг и, как я уже говорил, почти член семьи.
— Красиво, — говорит Тильте. — «Двери не существует. продолжайте стучать».
Мы помогаем друг другу поддерживать графа и всячески демонстрировать ему свой оптимистический настрой. Пребывая в таком расположении духа, мы уходим с террасы и попадаем в большую комнату. Где застываем на месте. Потому что за столом перед нами обнаруживается одно из главных препятствий на пути человечества к светлому будущему — Анафлабия Бордерруд, епископ Грено.
♥
Многие в такой ситуации застыли бы на месте и опустили руки. Но это не про нас. Лишь на миг возникает ощущение, что мозг и тело не взаимодействуют, но потом мы медленно и спокойно подходим к столу.
— Фру Бордерруд, — говорит Тильте, — как мы рады вас видеть!
Анафлабия Бордерруд — одна из немногих известных нам личностей, про которых сразу же можно сказать, что к ним настоятельно рекомендуется обращаться на «Вы». Так что разговор Тильте начала правильно. Но мы прекрасно понимаем, что в данной ситуации одного хорошего начала недостаточно.
В отношении физического развития Анафлабия Бордерруд вполне может сравниться с нашим братом Хансом. Но взгляд её не устремлён к звёздам, он направлен на того, с кем она говорит, и взгляд этот мог бы с успехом быть востребован на лесопилке Финё — для роспуска древесины самых твёрдых пород. К тому же её обычное выражение лица таково, будто она хочет уведомить вас, что более не в состоянии слушать всякую чушь.
К сожалению, никуда ей от этого не деться — особенно после знакомства с нашим семейством.
Именно Анафлабия Бордерруд два года назад возглавила назначенную министерством по делам церкви судебную комиссию, которая рассматривала дело моего отца, и когда отца полностью оправдали, она была не согласна с принятым решением.
Так что когда Тильте сейчас говорит, что мы рады её видеть, то, к сожалению, нет никаких сомнений в том, что радость в данном случае — исключительно наша привилегия.
— Мы тут случайно оказались на Финё, — говорит Анафлабия Бордерруд. — С моим секретарём Верой.
Не знаю, устраивает ли датское епископальное общество на Рождество какое-нибудь театральное представление. Если да, то полагаю, было бы страшной ошибкой давать в нём Анафлабии Бордерруд главную роль. Потому что более бездарной актёрской игры — когда она делает вид, что эта наша встреча случайна — мы с Тильте и Баскером не видели никогда, даже если вспомнить представление дачников в нашем местном клубе в последнее воскресенье июля, а эта их постановка вообще-то считалась самым жалким зрелищем из всего, что можно увидеть в любительских театрах.
— Я слышала, что разыскивают ваших родителей, — говорит. Анафлабия Бордерруд. — Мне очень жаль.
Из-под стола доносится ворчание Баскера. Он, конечно же, чувствует, как епископ переживает из-за пропажи наших родителей, но неприятнее всего ей то, что из-за этого пришлось отправиться на Финё, который для неё вовсе не Гран-Канария Дании, а что-то среднее между Алькатрасом и Новой Гвинеей — Богом забытое место, населённое каторжниками, охотниками за головами и их потомством. Это-то и обижает Баскера, поэтому он и недоволен.
— А как так получилось, — спрашивает епископ, — что вы здесь?
Мы сохраняем полное спокойствие. Но на самом деле вопрос производит глубокое впечатление на Тильте и на нас с Баскером.
Вопрос этот она задаёт вовсе не потому, что считает наше заключение в корне неправильным: будь её воля, на окнах были бы ещё и решётки, а вокруг разгуливали бы ротвейлеры. Она не понимает, почему мы оказались именно в «Большой горе». И нам становится ясно, что полиция и Бодиль не всё ей рассказали.
И тут Тильте наклоняется над столом, к епископу и Вере-секретарю. Вера ещё не совсем старая, ей, наверное, лет тридцать, и взгляд её твёрд, как скорлупа грецкого ореха. Тильте понижает голос и шепчет женщинам:
— Я тут навещаю Питера.
— Он что, наркоман? — шепчет епископ в ответ.
Она думает, что шепчет. Но голос её, очевидно, разрабатывался в больших, неотапливаемых церквях с высокими сводами, и даже когда она, как сейчас, старается говорить тихо, звучание его наводит на мысль о том, что, возможно, она использует ту самую технику, которая применялась в Новом Завете, когда надо было воскрешать мёртвых.
Тильте кивает. Её лицо абсолютно серьёзно.
— За ним ещё и всякие правонарушения, — сообщает она.
Епископ и секретарь ничуть не удивлены. Для них это сообщение вовсе не неожиданность. Не то что для меня. Я на время теряю способность действовать.
— Разве сюда помещают детей до шестнадцати? — спрашивает епископ.
