Григорий Диков - Пастух
Все шире расступаются камыши, освобождают место для воды. А на водной глади, из черной глубины, прорастают кувшинки да лилии. Прямо на глазах поднимаются на толстых стеблях со дна и раскрываются — одна, другая, третья. «Что за чудо! — думает Нил. — Ведь солнце на закат идет, скоро ночь, а они раскрываются, будто утро!»
Вдруг видит он, как из глубины что-то большое и белое быстро-быстро вверх идет, все в серебряных пузырьках. Это лилия-царица со дна поднимается — огромная, величиной, наверное, с лодку. Как на поверхности оказалась — стала распускаться. Разошлись в стороны нежные лепестки, и увидел Нил, что внутри цветка сидит красивая молодая женщина. Вся нагая, укрыта лишь длинными распущенными черными волосами, и глаза у нее закрыты, будто у спящей, а на голове корона из зеленых речных стрекоз с красными глазами.
Нил вперед подался, чтобы лучше такое чудо рассмотреть, да сухая веточка под его ногой хрустнула. Стрекозы на короне ожили и взлетели, стали кружиться в теплом воздухе, крыльями блестеть и звенеть тонким звоном, будто серебряные колокольчики. Вздрогнула женщина, открыла огромные зеленые глаза и посмотрела на Нила. Тот узнал ее и ахнул: «Катерина Львовна, ты ли?!» А она ничего не отвечает, только кивнула слегка и улыбнулась. Потом медленно встала во весь рост и руку к нему протянула — иди, мол, ко мне! А на второй руке у нее дите сидит, годовалый младенец, и тоже ручки к нему тянет.
Вскочил Нил и не знает, что ему делать. И хочется к ней бежать в воду, и боязно.
Тут перед ним, в последних лучах закатного солнца, что-то блеснуло в осоке. Присмотрелся Нил — а это крестик серебряный, на суровой нитке. Бросился он на колени, схватил крестик, да тот с нитки соскользнул и в песке снова затерялся. Видать, нитка порванная была.
Нил руками в песке шарит, хочет крестик найти. Голову поднял — глядь, а лилия-царица уже далеко от берега отплыла, точно ее ветром сносит. Стоит на этой лилии нагая Катерина Львовна и молча рукой его к себе подзывает, только теперь без улыбки, а с тревогой на лице. Бросил Нил крестик искать, разбежался по берегу и прыгнул в воду. Плывет вслед за лилией, да так трудно ему, будто не в воде плывет, а в меду. Руки-ноги его не держат, вниз вязкая жижа засасывает. Хочет крикнуть: «Катерина Львовна постой!» — а слова наружу не идут, в горле застревают. Стал Нил тонуть, барахтается, кричит уже под водой, а вместо крика изо рта идут у него зеленые пузыри и вверх поднимаются, а Катерина Львовна уплывает на чудесной лилии все дальше.
Тут Нил с кровати упал и проснулся. Видит — снова он в своей комнате, ветер занавески колышет, и солнце уже почти закатилось. Видать, сон ему такой приснился, с перепою-то. Умылся Нил холодной водой, простокваши из погреба выпил и сел бумаги писать. А Филимошке сказал тем временем вещи собрать в дорогу, в ящики уложить, и лошадей в коляску запрячь.
Как ночь спустилась и луна взошла, Нил письма дописал, запечатал и на столе оставил. Забрал деньги, которые в доме были, запер комнату на ключ и во двор спустился. Подходит к коляске, на приступочку залез и внутрь глянул, чтобы проверить, все ли готово для долгого путешествия. А там брат, белобрысый келарь! Сидит и зло так из темноты глазами зыркает.
— Куда направляешься на ночь глядя?
Нил по сторонам оглянулся — нету ли кого, не слышит ли кто. И шепотом брату отвечает:
— Сон мне приснился только что, про Катерину Львовну. Будто она меня к себе кличет. Хочешь верь, хочешь нет — а я точно знаю, что ей без меня худо. Вот тебе ключ — иди в мою комнату и на столе письма возьми. Там распоряжения на ближайшее время. А я пока в Высоцкое съезжу, за три недели обернусь. Хоть украдкой, да посмотрю — что у нее за жизнь. Может, она в болезни или в нужде, или кто ее обижает…
Не успел договорить, а брат ему в ответ:
— Дурак! Ему баба приснилась, он и побежал! Ты ж днем спать лег, да в жару, да с перепою. Вчера небось опять к цыганам ездил? Тут и не такое привидится. Да и сам подумай, как тебе в Высоцкое ехать, тебя же сразу узнают. Или ты Ефимом Селивестровым представишься, как в пашпорте? Дескать, вот он я — воскресе из мертвых, аки Лазарь?
Нил обиделся:
— Не твоего монашеского ума дело, что-нибудь придумаю. Про меня уже все в Торбееве позабыли, авось не узнают… И лет уже сколько прошло.
Сказал так и крикнул, чтобы от брата избавиться поскорее:
— Филимошка, черт, давай ящики неси скорей, едем!
Тут брат белобрысый из коляски выпрыгнул — резво так, не по сану. Подскочил к Нилу и руками ему в горло вцепился. Нил хрипит, силится руки от горла отнять, да брат его не отпускает и шипит в ухо:
— И думать забудь! Уедешь — тебя быстро от строительства отодвинут, и меня с тобой. Пока дело не кончено, ты никуда отлучаться не должен. А тем паче в наши края возвращаться — схватят тебя, дурака и спасать будет уже некому. Думаешь, тебя там позабыли? А ты их позабыл? Всех ведь помнишь, всех обидчиков поименно. И они тебя тоже помнят; как объявишься в деревне — сразу донесут, и прямая тебе дорога в Сибирь. Понял?
Сказал так и разжал руки.
Нил на колени повалился, кашляет, ртом воздух ловит. А брат быстро гнев на милость сменил, гладит Нила по голове и приговаривает:
— Эх, пропадешь ты без меня! Ты вот что — возвращайся теперь к себе, ложись в постель и выспись хорошенько. К утру, глядишь, хмель выветрится, и все на место станет. И я, пожалуй, обратно в монастырь пойду — мне тоже выспаться надо.
Насилу Нил отдышался, хотел что-то брату сказать, смотрит — а того и след простыл. Видать, действительно отправился восвояси, в монастырь. Тут Филимошка как раз на двор спустился с ящиками. Нил ему приказал коней распрячь, а ящики обратно в комнаты снести. Филимошка, конечно, удивился, но спорить не стал и все сделал, как велено.
На следующее утро проснулся Нил поздно. Сидел на кровати, думал долго. А потом кликнул Филимошку, дал ему десять рублей и послал цветов в лавке купить, самых дорогих. Принес Филимошка цветы в красивой бумажной обертке, Нил их в кувшин с водой поставил, а сам сел за стол и написал полицмейстеру длинное письмо. Сперва извинился за беспорядок, который учинил у него в доме. А потом попросил встречи по вопросу личного свойства. И намек сделал — мол, видя вашу счастливую семейную жизнь, понял я, что годы уже и меня склоняют к заведению собственного домашнего очага. Об этом и хотел бы я поговорить с вами и с дражайшей вашей супругой. Поставил подпись и булавкой к письму расписку приложил на четыреста рублей, что ему полицмейстер оставил в удостоверение долга. И с Филимошкой отослал.
13. Огонь
Прошло лето, в сентябре зарядили дожди. Да такие сильные и частые, что все вокруг размокло и потекло, и большие работы в монастыре встали, хоть и немного оставалось до завершения. Рабочие сидели в сарае, а некоторые по домам отправились, кто был из соседних деревень.
В последний день сентября рабочие, что в монастыре остались, повесили на шестом ярусе главный колокол, 420 пудов весом. Нил в честь этого всех артельщиков зазвал в кабак на пристани, с час с ними посидел, а после встал, извинился и в коляске своей уехал. Да не прямиком к себе, а сперва к полицмейстеру завернул на чай. Месяцем раньше Нил попросил руки Ларисы Дмитриевны. Та целую неделю проплакала, а потом все же согласилась. Видать, не сладко ей было в отцовском доме, если за мужика решила замуж идти. Объявили помолвку, и стал Нил к свадьбе приготовления делать, с будущим тестем о приданом рядиться.
Весь остаток вечера они с полицмейстером просидели, две бутылки хересу выпили и в конце концов ударили по рукам.
К дому Нил подъехал уже ближе к полуночи. Едет и думает, как ловко он придумал с полицмейстером замириться. Теперь они одна семья, и никто в городе уже не посмеет на него сверху вниз смотреть. Одно дело — богатый мужик, а другое — зять полицмейстера.
Вот и дом показался в конце улицы. Глядит Нил, а у ворот татарин стоит, кровельщик из артели, с ноги на ногу переминается. Увидел татарин коляску и навстречу побежал, машет Нилу руками:
— Айда, башлык! Идем скорее что покажу, беда случилась! — И ведет Нила в монастырь.
Зашли они в церковь, татарин Нила под барабан завел и на стену показывает. Видит Нил, что пошла по стене трещина, снизу до самого верха, сколько взгляда хватает. И широкая такая — на уровне пола ладонь можно просунуть.
Бросились Нил и татарин наружу, полезли по лесам, смотрят — а трещина ведь еще и сквозная, почитай до купола колокольню разрезала. Видать, поплыла земля от дождей, не выдержала веса колокола.
Нил татарину строго-настрого запретил про трещину другим сказывать, рупь пообещал дать, а сам домой вернулся. Разделся, лег в постель, попытался заснуть — а сон все нейдет. Всю ночь так проворочался, а с раннего утра старшего каменщика из постели поднял и к колокольне привел. Что, мол, делать будем?
