Григорий Диков - Пастух
Нил ее слушает, головой кивает, а сам слугу знаком подзывает — иди, мол, сюда вино закончилось. Раз слуга вино доливал, другой, — а потом Нил бутылку забрал с подноса и стал с ней по саду ходить, себе и Ларочке подливать. Льет в хрусталь шипучее вино и дивится, как преобразилась полицмейстерова дочь. Вот уже и худоба ее кажется привлекательной, и веснушки на длинном носу не пугают…
Ларочка меж тем четвертый бокал опустошила, сама того не замечая. Раскраснелась, стала громче говорить и смеяться. И уже не прячет больше глаз, а глядит на Нила дерзко и весело. Сам Нил тоже захмелел: сюртук расстегнул и барышню за талию приобнял. Увел ее в самый дальний угол сада, за густые кусты сирени, и стал там Ларочку к себе прижимать — поцеловать хочет. Ларочка ему шепчет:
— Что вы, Ефим Григорьевич, не шутите! Что, если папенька с маменькой увидят?
Нил ей в ответ:
— Не бойтесь, Лариса Дмитриевна, не увидит никто! — И ближе придвигается к ее лицу. Ларочка глаза закрыла, губы подставила и больше Нила от себя не отталкивает — покорилась.
Вдруг сзади голос раздался:
— Не смейте!
Нил обернулся и видит: стоит напротив него юноша, в студенческой форме и в круглых очках в железной оправе. Это был полицмейстера двоюродный племянник; он в Казани учился и приехал к дяде погостить на неделю.
Юноша весь от злости и от своей смелости красный, кулаки сжал, дрожит и кричит:
— Вы — подлец! Не смейте трогать Ларису Дмитриевну! Отпустите ее немедленно!
Нил барышню отпустил, к студенту повернулся и говорит:
— Ты на кого тявкаешь, щенок? — И в грудь его впалую толкнул легонько пятерней. Студент толчка не ожидал и назад повалился, а Нил последний глоток шипучего вина сделал, прямо из горлышка, и зашвырнул пустую бутылку в глубину сада. И обратно к дому пошел, покачиваясь.
Студент вдогонку за ним бросился. У столов догнал, за рукав схватил и кричит: «Мужик! Скотина!» Крикнул — и сам смелости своей испугался. Но виду не подает: задрал повыше острый подбородок, кулачки сжал и смотрит на Нила вызывающе.
Нил как про мужика услышал, рассвирепел, схватил серебряный поднос с закусками да как хвать студента по голове! Тот на траву упал, голову руками прикрывает. А Нил уже рукава засучивает, чтобы драться.
Музыка прервалась, дамы с барышнями закричали и в стороны разбежались, а мужчины стали между Нилом и студентом, чтобы драки не допустить.
Больше всех хозяин, полицмейстер, суетится:
— Ради бога, Ефим Григорьевич! Я даже не знаю, что на этого юношу нашло, мы поговорим с ним обязательно, очень строго поговорим! Пожалуйста, пройдемте в дом! — И знаками другим гостям показывает, чтобы студента увели с глаз прочь.
Нил на веранду дома зашел за хозяином, но оставаться не пожелал.
— Я, хоть и мужик, простого происхождения, не вам чета, но гордость имею. Мне в этом доме нанесено оскорбление, и я более здесь оставаться не намерен.
Полицмейстер руку Нила поймал, заглядывает в глаза подобострастно и просит за племянника прощения. Да только Нил не на шутку разобиделся и поучает полицмейстера при жене:
— Вы, господа, привыкли на нас свысока смотреть и такому же высокомерию учите своих детей. Этот ваш племянник в Казани ходит в университет и оттого почитает себя выше и образованней меня, думает, что может мужиком называть. А вы спросите-ка, откуда у его отца деньги на эту учебу? От меня, от простого рязанского мещанина Ефима Григорьевича Селивестрова. Брат вашей супруги еще в прошлом году занял у меня четыреста рублей и до сих пор не отдает.
Жена хозяина стала было возражать, за брата заступаясь, да Нил ее не слушает:
— Знаю, у всех обстоятельства, все так говорят и слезно просят отсрочить. Вот и муж ваш также у меня в должниках, а я терплю и про долг ему не напоминаю…
Тут уж пришло время удивляться жене полицмейстера. Как только это Нил сказал, полицмейстер густо покраснел и стал громко кашлять, будто ему в горло что-то попало. Однако жена слова Нила расслышала, со стула вскочила и на мужа глазами сверкнула:
— Какой долг, почему я не знаю?!
Развернулась и побежала внутрь дома, в комнаты. И полицмейстер за ней следом бежит и что-то на ходу бормочет в оправдание.
Нил сообразил, что сболтнул лишнего, цилиндр взял и быстро на улицу вышел, ни с кем не попрощавшись. Идет к дому, от выпитого покачиваясь, и думает о том, что только что произошло: «Вот незадача, жене-то он не сказал. И что на меня нашло сегодня, зачем про долг ему напомнил? Все их шипучее вино, будь оно неладно…»
12. Сомнение
После того случая Нил на три дня из города уехал, по строительным делам. Когда вернулся — прямо с пристани направился в монастырь, стройку осматривать. До заката по лесам лазил, а как солнце зашло — отправился пешком домой. Только вышел за монастырские ворота, глядь — а там его белобрысый келарь ждет, в тени за старой липой. Пошли они вместе по темным пустым улицам.
Идут, Нил тихо вполголоса пересказывает, как он на днях у полицмейстера со студентом подрался. А келарь головой качает и скрипит:
— Дурак ты, братец, буянить, а еще паче того на людях про долги вспоминать. Что на тебя нашло? Ведь не простой человек, власть ему дадена и чин. Вот теперь иди к полицмейстеру и как хочешь мирись…
— Как же я помирюсь с ним? Дело-то уже сделано. Разве долг ему простить…
— Этим не обойдешься, — отвечает келарь. — Ты так его еще больше уязвишь, самолюбие уронишь, а это для нашего дела опасно. Ты придумай, как бы так его к себе расположить и привязать, чтобы уж он вовек не отвязался. Тебе в нынешнем положении без полицмейстера никак не обойтись.
Весь вечер Нил думал, как бы с полицмейстером помириться, да так и не придумал. Когда совсем стемнело, взял коляску с кучером и поехал в трактир на пристань, а оттуда к цыганам. Вернулся только под утро. Сел на кровать, кликнул слугу, Филимошку, приказал себя раздеть и сапоги снять. И прежде чем Филимошка правый сапог стащил, уснул крепким сном.
Когда проснулся, солнце уже шло на закат. В комнате было жарко, толстая муха жужжала и стучалась в оконное стекло. Нил только задремал снова, как вдруг из открытой двери повеяло прохладой и сырым ветром с Волги, заколыхались легкие занавески. Нил приподнялся и утер со лба пот; ему вдруг захотелось искупаться. Встал он с кровати и, как был, в рубахе и босиком, вышел на двор. Прямо за домом начинался крутой обрыв, спускавшийся к ивняку около Волги. Соседей не было слышно, собаки не лаяли, город в этот жаркий предзакатный час будто вымер. Быстрым шагом пошел Нил вниз по тропинке, чуя запах болиголова, которым берега в низине у реки поросли.
Наконец блеснула впереди тягучая, блестящая под закатным солнцем гладь воды. Нил оглянулся и, никого не увидев, сбросил с себя рубаху. Сложив рубаху под кустом, зашел по грудь в прохладную зеленоватую воду, оттолкнулся ногами от песчаного дна и поплыл к небольшому островку, который был отделен от берега протокой.
Плыть пришлось с полверсты. Через некоторое время остров приблизился, и Нил уже различал низко склонившиеся к воде ветлы и камыши, которыми густо заросло мелководье. Между камышами к берегу острова вел узкий извилистый проход.
Наконец ноги Нила коснулись дна, и он побрел, раздвигая руками камыши. Вышел из воды и сел на берегу. Отдохнув немного, поднялся Нил и направился в глубь острова; однако очень скоро заросли ивняка и ольхи стали совершенно непроходимы, и он повернул назад. Когда вернулся на то место, где, как ему казалось, вышел на берег, прохода уже не было видно: перед ним стояла сплошная стена высоких камышей, а сверху, звеня, вились тучи комаров.
Нил стал беспокойно озираться по сторонам, припоминая, где же вышел на берег. Бросился назад в воду и попробовал найти путь к реке наугад. Вот вроде стало глубже, и камыши поредели, — но нет, не проход это, а просто глубокая яма, а за ней снова густая стена камышей. Вот слева что-то блеснуло — нет, снова не то, не река, а окно воды. Так и бродил он, не находя пути, — может, полчаса, а может и больше. Руки изрезаны осокой, комары кусают лицо и шею, все тело зудит, ноги дрожат и дышать тяжко. Выбрался наконец Нил обратно на берег и повалился на сухой песок — все лучше, чем среди камышей блуждать, силы тратить.
Лежит на песке и смотрит на непроходимые заросли, думает, как бы найти дорогу и куда подевался проход. Вдруг камыши перед ним зашевелились, как живые, и расступились, будто кто-то их руками раздвинул. Наконец Волга показалась. Только теперь того берега не видно, будто вода разлилась и затопила все вокруг, насколько глазу видно. Один только островок остался. А солнце низко-низко над водой висит, красным шаром, и все вокруг розовое сделалось — и небо, и облака, и вода.
