Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт
Большой пункт
о моральном оскатинивании Фурмана А. Э.
Максикушка, ты весь переборщился и заблудился в своих мыслях касательно меня!
Ведь это вы, государи мои, постоянно требуете, чтобы я устроился на работу, готовился в институт и т. д., – во мне же все это не вызывает ни капельки энтузиазма и только капельку сонной мечтательности, как в детстве:
«Я буду учителем истории (физики, физкультуры, еще чего-то), ах!..»
«Я буду трактористом (журналистом, путешественником, хемингуэем)… А-а-аххх!..»
И потому ясно, что ни одним из вышеперечисленных я не стану на данном этапе своего проживания, разве что на следующей неделе, пожалуй.
А поскольку из всех нас – меня и вас – только вы хотите протолкнуть меня в одно или другое место, пожалуйста, займитесь этим делом со всей страстью и мощью, а я помогу вам всеми имеющимися силами.
НО САМ-ТО Я С КАКОЙ СТАТИ ВДРУГ ЗАЧНУ ПОТЕТЬ НА ЭТУ ВАШУ ИДЕЮ?
Проблема моих семейных отношений так же пуста и неспособна быть разрешенной. Деньги. Как ты понимаешь, любая зарплата, меньшая чем у родителей, полноправным членом семьи ни меня, ни тебя не сделает. Да и вообще идея такого «семейного членства» для меня сомнительна: надо любить и уважать человека, а не его деньги. А здесь в лучшем случае родители станут гордиться моей зарплатой, но не мной. Это старая история, и у Вас, товарищ Макс, начисто отсутствует социальное понимание происходящего, что впоследствии может отразиться на значимости Вашего творчества для трудящихся масс.
Про куртку я подозреваю, что Вас, господин, снедает черная зависть к моему японскому приобретению, ибо разве не замечали Вы, что до того ходил я в замусоленной и продуваемой холодным ветром штормовке? А разглядывали ли Вы, господин, мои разнообразные брюки? Эх, да чего там…
Но, в самом деле, зачем же рождаться на свет? Я думаю, все-таки не для того, чтобы потом деньгами расплачиваться за этот акт с кем бы то ни было. А расплата творчеством… Вряд ли здесь можно попрекать кого-то, и бездельем тоже, а? Но время я считаю с точностью до дня, по крайней мере.
Немножко резкое продолжение
Так что имеете Вы в виду, говоря о моем нечестивом падении?
В какие такие РУКИ мне пророческим голосом предлагается себя взять? И поведение мое аморально, не так ли?
Понимаете ли, сописник мой, я ведь ТОЖЕ ЗНАЮ, ЧТО ХОРОШО и ЧТО ПЛОХО! И мне кажется, я не вовсе гад – настолько, чтобы выбирать более или менее постоянно плохое вместо хорошего.
Так что же?
Для алиби не хватает, как мы говорим, ДЕЛА. Оное же, понятно, должно иметь после себя некие материальные проявления, могущие быть предъявленными в качестве оправдания и доказательства действительно происходящего ДЕЛА: картины, романы, статуи и, наконец, просто ДЕНЬГИ (некоторыми они и вовсе приравниваются к ДЕЛУ).
Факт: перечисленных продуктов у меня не имеется.
Следовательно, обозначенного ДЕЛА, могущего служить оправданием многих поступков, не прощаемых в обычных обстоятельствах, у меня,
Фурмана А.Э.,
1958 г. рождения,
нет.
Хм-м.
?
Кстати, можно ли отсутствие продуктов труда определять как состояние лени, духовной или любой другой?
Тогда получается, что древние, и ныне мертвые уже, охотники, вышедшие на поиски добычи – предположим, мамонта, – и не нашедшие ни первого, ни второго, в результате чего племя их и семьи остались голодными, – что эти самые могучие и умелые охотники есть обыкновенные ленивые обезьяны, которым лень даже поискать себе пищу. Но, придя к своей пещере, они еще и съедят долю детей, стариков и жен, оставшуюся с прошлой – удачной – охоты, а также пожрут ягоды и съедобные травы, собранные детьми и женами. Ленивы ли они? Эти могучие и умелые охотники?
Завтра снова отправятся они в далекий путь, вынюхивая и выслеживая уходящие стада, погибая и возвращаясь калеками. И так они будут уходить, пока не вернутся с добычей: послезавтра или через тысячу неведомых нам дней их исчезнувшего календаря.
ЛЕНИВЫ ОНИ, УМЕРШИЕ УЖЕ ОХОТНИКИ?
А вдруг они так и не встретили добычи, и племя погибло?
Ленивы ли они, могучие?
Эх, сударь!..
Радуйся маленькому – тогда и большое придет.
Максикушка, а одна из твоих аксиом чудовищно не верна: что нельзя обижаться на того, кто желает тебе только добра.
«Услужливый дурак хуже врага» (но это не про тебя!).
А разве твой отец не желает тебе добра?
Мучить же себя мыслями я не перестану: это чертовски мазохистски приятно.
Но я пока бессилен, ты прав, чтоб я сдох!
Да! Совсем забыл! Из библиотеки я вчера уволился, поругавшись с компанией тамошних девушек и тетушек.
Но ТЫ не отчаивайся, я скоро поступлю еще куда-нибудь!
Зато видишь, какие толстые письма я получил возможность писать.
Желаю тебе хорошо себя чувствовать и не унывать!
Пиши.
Фур
Фурман – Андрею Максимову
26 декабря 1976
Я нахожусь в почти забытом уже моим телом состоянии прозрачности после бессонной ночи и раннего бодрого подъема: петрозаводская Наташа улетела сегодня в 8 утра, в связи с чем нам пришлось вставать в половине шестого и мчаться по темным, задуваемым вьюгой и белесо-мерцающим улицам, задевая многочисленными этюдниками и авоськами о скользящие юзом первые и вторые троллейбусы. Аэродром же Быково, хоть и отвратный по сути, был замечателен и даже красив, наполняя грудь пульсирующей неверной тревогой, всегда возникающей в подобных местах-разлучниках. Это всё дела.
Вот проблемы.
Кстати, я благодарен и по-всякому приветствую проявленное тобой терпение в отношении моих разнообразных и часто весьма непривычно для нас резких высказываний и суждений.
Ты молодец, что так благодушно настроен, не обращая внимания на мои наскоки и тональности, а я прошу прощения за проявленное мною некоторое хамство.
То, в чем мы расходимся, с моей стороны выглядит так: все окружающие действительно имеют веские основания сомневаться в наличии у меня какой-то реальной и впечатляющей цели или пути. В частности потому, что я пока только говорю и даже болтаю, а не судят одних победителей, как известно. Я не победитель, признаю это и не обижаюсь особенно на людей. Но, дорогой мой, ты-то неужто не понимаешь, что победителями не рождаются, а рано или как угодно поздно становятся.
Я вполне понимаю и сочувствую моим родителям и тетям, которые считают мою жизненную позицию неправильной и нехорошей. Естественно, они не принимают моих заверений и завираний, что я готовлюсь быть так или иначе хорошим и удовлетворительным. Они просто старые и узкие человечки.
Но, древоподобный товарищ мой, будет ли для тебя откровением такое: я тот, кто называется художником, я верю в свою силу и могущество проявить ее одним из образов, созданных моей рукой в будущем, я не хочу пропасть даром и постараюсь стать победителем, в том или ином виде признанным обществом или его представителями, – во всем этом я уверен процентов на 75–80 – и это, мне думается, немало.
Вот основа моего проживания.
Мне почти девятнадцать лет.
Я вовсе не считаю свои теперешние дни подготовкой к чему-либо, к какой-то деятельности и подвигу, так же как и не называю мою жизнь ДЕЛОМ. Но я совсем не думаю, что я сейчас падаю куда-то, оскотиниваюсь и вот-вот сломаюсь.
Вы же мне постоянно досаждаете и щиплете своими ужасными прогнозами и пророчествами, лишаете меня душевного равновесия и уверенности в себе, никакой другой уверенности при этом мне не давая. Я допускаю, что я не прав, а правы вы, но в том и дело, что я не замечаю твердой уверенности в собственной правоте у вас самих. На разговоры вас хватает, но когда человек погибает, беседы, мне кажется, не спасут.
Все, и я тоже, хотят быть благородными и мудрыми героями, спасающими друга от смертельной опасности, но когда опасности нет и спасать некого, т. е. не от чего, – остается таковую придумать, ибо жажда славы и чести владеет всем телом, от шерстинки на макушке до нестриженого ногтя на мизинце левой нижней ноги.
Но ведь все не так, не правда ли?
Ты, в общем-то, догадываешься, что я не совсем плох, наверное?
Самое важное (с чего я и начал): мама, папа и тетеньки в мои силы не верят вовсе – это ладно. Но ведь и ты всерьез требуешь, чтобы я дал тебе уверенность в моих силах!
Значит, сам ты в меня не веришь? Хочешь верить, но не можешь. Именно это звучит в твоих письмах. Печально, конечно, но изменить здесь что-либо можешь только ты сам.
Ты говоришь, нужна цель в жизни. Смешно! Как тебе ее оформить для показа – завернуть или поставить в вазу? Это все та же история. Ты ведь, в сущности, сейчас уже хочешь видеть меня победителем для укрепления своей веры, – потому что ты стоишь сегодня выше меня на пьедестальной лестнице на небо, а я еще даже не взобрался на нее, похаживая в самом низу.
У тебя в решении нашей спорной проблемы, от которой остался теперь один только вопрос о твоей вере в меня, есть возможность выхода, выгодного нам обоим: поверить в мои ВОЗМОЖНОСТИ, в мое будущее. И укреплять во мне эту веру.
