Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях
Жучили Евпатия, который явно несдержанно ведет себя за столом — аж за ушьми трещит! берковец ходячий! — увеличивая, таким образом, постоянный Общий Вес, из-за чего кто-то должен за него отдуваться, сидеть без сладкого.
Имели место Страсти по Елисавет Воробьевой — «Пресветлый образ»:
«Он вошел, и в классе сразу как-то посветлело…
О, ты прекрасен, возлюбленный мой, ты прекрасен!..»
(Илья с изумлением обнаружил, что песнь посвящена о. Учителю, Илье свет Борисычу).
Радовало глаз изящное эссе Федотовой Капитолины: «Убожество интеллектуальной культуры в Древней Руси».
Наконец, было большое Откровение Ратмира «Лесные богатства. Экономический обзор», к сожалению, перегруженное цифрами и написанное на гимназическом арго.
Илья подошел к окну. Идти походом не особенно хотелось. На улице — слякоть. Шелег пополам с гешем. И девушка стоит рядом, белый свитер, тонкое лицо. Синеглазка. Хорошо так стоять, прижавшись лбом к холодной слюде окна, а руки положив на горячую батарею. Девушку звали Лиза Воробьева, и была она из тех, кто обязан был овладеть компьютером. Да пошто он ей, постылый?! Грубый шлемофон на изящной головке, руки вечно в смазке… Ей бы пластику там какую-нибудь, мелодекламацию, возникновение из пены… Хотя, кто ее знает, резонно подумал Илья, ведь снаружи снежно и сложно. Вот подкрадется сейчас сзади Евпатий да и рявкнет: «Сто рупьев, отче! Помните у тонкого охальника Ивана Алексеича, старче?..»
И мы едва… схватить ее за… в непродолжительном времени перейдя через границы…
10Электричка объявила: «Платформа Нижний Нос», открыла, зашипев, бронированные двери, выпустила их и ушла. Только лязгнули, клацнули колеса, мелькнула кольчуга кондуктора на последней площадке, и стальная махина уползла за поворот.
Они спустились с пустынной заснеженной платформы и грозной боевой колонной влились в Лес. Ратмир и его ратники были в тяжелых, дубленой кожи куртках, и у всех на левом рукаве пониже плеча была вделана металлическая пластина — «щит пращуров» с начертанным знаком «XV».
Илья двигался как бы в обозе, опираясь при ходьбе на сложенный меховой зонтик, захваченный на случай весьма возможного снеграда. Было неожиданно привольно и хвойно. Толкотня, суматошное движение, скрип шагов и визг полозьев, крики каюров, набеги, смог, стресс, пик и все, все, все — остались дома. Вкусно пахло смолой, которую никто не лил на тебя сверху, несусветно бранясь. Стукнешь зонтиком по стволу — сыплется снег.
Цепочки полузаметенных песцовых следов — отпечатки трехпалых лап и бревна хвоста. Веточка игольчатая хрустнет — и снова тихо. Славно!
Докучал немного только известный уже подшефный мальчик-гридень из младшей дружины, тоже напросившийся в поход, обещая хорошо, тятенька учитель, себя вести. В основном он двигался рядом с Ильей, чинно держа его за рукав, но время от времени принимался вдруг скакать с резвостью меньшого братца, норовя сколупывать с коры застывшие прозрачные капли — так называемую «жуйку» и совать, немытую, себе в рот, прикладывать к снегу ухо, по храпенью разыскивая под сугробами впавших уже в спячку снежных червей-зимничков и складывать их в тут же найденную ржавую консервную банку с обрывком этикетки «…сайРа с ею».
Так что Илье приходилось хватать его сзади за шарфик и погонять перед собой.
По обеим сторонам тропы тянулись причудливо изогнутые, стелющиеся над снегом корявые стволы берез, карликовые осокори, низкие кустарники, замерзшие болотца, поросшие торчащим из-подо льда папирусом — привычная подмосковная топь, зябкие хляби. Дикий зеленый шум побегами пробивался сквозь снег — Илья сорвал, с хрустом разгрыз дольку, выдохнул родимый отпугивающий запах…
Попадались гигантские валуны, вынесенные и отполированные ледником еще до Второкрещения. Выбитые на них узловатые знаки, праписьмена — «черты и резы» — никто прочесть не мог, хотя, говорил, в полнолуние на Антиоха Зимника они оборачиваются в православную речь.
Стояли над лесом в обжигающем ледяном воздухе радужные столбы Верного Сияния. Миновали горелое неживое дерево, увешанное дощечками с пожеланиями — очередное «Древо Плача народного» (в основном, по обычаю, желали, чтоб у соседа пеструха сдохла да песцы нестись перестали). Здесь тропа разветвлялась. Слева тянуло жилым духом, подгоревшей кашей, вареным топором, казалось, даже доносится поскрипывающая музыка сушащихся на морозе портянок — заимка была близко. Сюда и повернули. Мальчик оживленно принялся вспоминать, как Патриарх, скитаясь в снежной пустыне, питался, как известно, котлетами из снежевики с грибным соусом.
«И нам велел!» — облизываясь, бубнил егоза.
Скоро из-за деревьев показалась заимка — бревенчатая избушка с узорными ставнями, резными воротами, плоской крышей с загнутыми кверху краями, на которой лежал деревянный раскрашенный крылатый чешуйчатый зверь с усами, вьющимися кольцами. Пряничный домик! На кольях изгороди — скукоженные от мороза, припорошенные черепа.
— Ветеран, значит, живет, — удивился Илья. — В такой глуши!
— Три черепа — то есть Полный Кавалер, — с гордостью пояснил мальчик. — Мало что ветеран, еще и инвалид! Ногу ему отгрызло.
Хозяева — старик со старухой — уже вышли на крылечко и смотрели из-под руки на приближающуюся колонну.
Десятиклассники, скандируя:
«Железные снега
Мели им в лицо,
Но они прорвали Кольцо врага
И взяли Яйцо!» —
промаршировали через ворота на подворье.
Старички радостно приветствовали их двуперстием, подъяв указательный и средний палец рогулькой — как бы казали громовержцу «козу».
Старушка была маленькая, в нарядном черном плюшевом жакете, личико имела сморщенное и ласковое. Старичок, как и подобает отставнику, находился в кальсонах и гимнастерке с медными пуговицами, на которую наспех накинул епанчу. Обут он был в калошу на босу ногу (правая калоша, как отметил Илья, по лесному обыкновению на левой ноге), другая нога оказалась деревянной, с костяными инкрустациями и потертым темляком за «храбрость». Вид на диво бравый. Выправка чувствовалась легендарная. Усы у него вились, спускались колечками — в точности, как у резного зверя на крыше.
Ратмир стащил с головы шлем-шишак, поклонился:
— Здравия желаем до ста двадцати лет! Принимайте гостей, бабушка Пу! Простите капитан, что нарушили распорядок, — шли мимо, решили зайти.
— Да что вы, внучатки, такое говорите, да мы ж вас всегда ждем не дождемся… Радость-то какая! Проходите в избу скорей, замерзли небось, — заголосила старушка.
Старичок сурово откашлялся и отчеканил:
— У нас на Юго-Западе так бают: «Незваным гость придет когда — похуже будет он жида». Но вы у нас гости жданные, желанные… Эй, эй, мерзляк, — возмущенно обратился он вдруг к Илье. — Р-разберись там, подтяни брюхо! Одно слово — ополченье!.. Ну ладно, слушайте и внимайте: спр-рава по одному в горницу — бегом марш!
Ратмир и его собратья оживленно и привычно рассредоточились по двору и дому. Хозяйство было основательное — теснились множественные: сараи, амбары, клети, вешала с вялившимися песцовыми щупальцами, поленницы дров, высились бревна, составленные конусом для просушки. За домом виднелась расчищенная от снега делянка, где под навесом в особых корытцах-грезаэрках вызревали грибки.
Хотя Илья всегда держался вдали от нюханья (слава те, Яхве, иже еси на Руси!) — не тянуло, он, тем не менее, слышал, что в грибах надо было понимать, разбираться. Существовали приметы, когда и где искать их, как не спугнуть, накануне чего срезать. Таинство грибной ловли. Ходить по!..
Поговаривали, что кое-кто, быстрый разумом, не чурается богопротивно выращивать их на укромных плантациях. Таковые (и сами шустряки, и плоды трудов) вроде бы подлежали беспощадному корчеванью. Однако же, вот они, пожалуйста, цветут себе, распускаются…
— Вторая и третья «звездочки» — воду таскать, Евпатий со своими огольцами — дровишки бифуркоцать! — весело скомандовал Ратмир. — Остальные множества — кто во что горазд!..
Илью Ратмир повел в дом. Было натоплено, пахло свежевымытыми полами. Тикали ходики. На стенах салфетки с вышитой надписью: «Хранись сей дом от шумных сивонистов». Старинный тихогром стоял в углу, чернел ободранным полированным боком. Когда-то носили его по Руси на спине с крюковым пением — люди поклонялися… Девочки на кухне уже вовсю шинковали, месили, сновали в погреб и обратно с соленьями и маринадами, уже что-то, аппетитно шкворча, лежало на печи.
Илья, отец учитель математики — был представлен хозяевам. Бабушка Пу робко подала ладонь дощечкой, улыбчиво мелко кланяясь.
Старичок Филемон Ахавович по-гвардейски щелкнул деревяшкой и пренебрежительно буркнул, что поставлена Москва без математики, на том стоит и стоять будет.
