Александр Ласкин - Дом горит, часы идут
Тут немного и надо. Прибавил доброжелательное слово, и ситуация уже не безнадежна.
С этих пор Бак под защитой его определения. Уже не просто еврей, а “симпатичный еврей”.
Такой молодец этот Коля. Косой взгляд еще не задел знакомого, а он уже пытается ему помочь.
Наверное, дело в том, что для него нет чужих. Пусть отношения далекие, а он ощущает ответственность.
Причем за евреев переживает больше всего. За самых бедных и за самых богатых.
Ведь тем, кто их не любит, все плохо. Не только когда много денег, но когда их совсем нет.
То есть когда нет, возникает подозрение, что есть. Якобы дырявые карманы лишь для отвода глаз.
Есть такая формула: “двести лет вместе”. Это, согласитесь, не то же, что “столько-то лет сообща”.
Трудно не заметить тут каверзу. Ведь бывает, что рядом, а на самом деле врозь.
Люди в коммуналке существуют бок о бок. Порой разозлятся и что-нибудь подсыплют в кастрюлю.
Конечно, Коле ближе “сообща”. Тем более что в Лизином доме именно так и живут.
Его тесть, Максим Калиновский, белорусско-литовского происхождения, а теща Генриетта – из многочисленной фамилии Бинштоков.
Ну а Лизин дед, Лев Моисеевич, не просто еврей, а еврейский публицист. То есть еврей не только по крови, но и по занятиям.
Хотя дом большой, но уж очень много представителей. Не ровен час, кого-то задеть.
Нет, не задевают. В одной комнате становятся на коврик у иконы, а в другой надевают талес.
Видно, при такой очереди одного доктора недостаточно. Ведь обиженных много, и говорят они на разных языках.
У житомирских мудрецов есть такая фраза. Не исключено, что родилась она по сходному поводу.
Как вы помните, изречение умных мыслей – это ритуал. Палец указывает на обитель высшего авторитета, а затем наступает время итогов.
Вот и сейчас палец поднят, борода взлетела вверх, а глаза сверкают так, будто узрели истину.
“Любишь жену, – утверждают палец, борода и глаза, – люби и ее родину”.
На эти темы Лизин дед переписывался с Иваном Аксаковым. Пытался втолковать ему, что мир лучше войны.
При этом помните, что это Житомир. В других городах дома в ряд, а тут в окружении сада и воздуха.
Если окно открыто, то яблоки чуть не нависают над рукописью. Сколько раз, переполненные зрелостью, они утверждались посреди листа.
Как вам этот аргумент? Лев Моисеевич с удовольствием присовокупил бы его к своему посланию.
Одно дело – размышлять об органической жизни, а другое – наблюдать, какая она сочная и спелая.
Можно было бы сказать – округлая, если бы эта округлость так быстро не исчезала во рту.
3.
Лиза писем не писала, а делала приписки. Считала, что правильней не начать, а продолжить.
Покажет лицо и быстро спрячется. Останется довольна тем, что дала о себе знать.
Впрочем, двух-трех фраз вполне достаточно. Сразу видишь ее чистую улыбку.
Есть люди, которым буквально все представляется необычайно существенным.
Такое природное любопытство к жизни. Готовность откликнуться на всякий ее привет.
“Не помню, писал ли он, что мы крестили девочку. Тебя, Маня, записали крестной. Крестным хотели записать Ваню, но поп забыл, можно ли крестить брату с сестрой, и не хотел справляться. Пришлось записать кого-нибудь другого. Записали Будянского. Здесь такая славная, маленькая, изящная церковь. Она так живо напоминает мне вас, мои родные. По-прежнему вы по субботам ходите в Подольскую церковь?”
Как естественна она в своей вере. Потому речь такая непринужденная, что здесь для нее все родное.
Для ее деда суббота – время одиноких бесед с Богом, но сейчас она с теми, кто беззаботно проводит этот день.
Нет, сперва, конечно, заутреня, а затем все, чего ни попросит душа.
Она не могла бы стать в такой степени русской, если бы Коля хотя бы немного не ощущал себя евреем.
Причем каждому это нетрудно. Будто национальность не тяжелая обязанность, а лишь один из вариантов судьбы.
Муж и жена как бы перемигиваются. “Если ты как я, – словно говорит он, – то, конечно, и я как ты”.
“Я сегодня бросил тебе письмо и шлю другое, – больше года назад писал Коля матери. – Дело в том, что мы с Лизой будем немножко венчаться…”
Вот-вот – немножко венчаться. Словно предупреждая о том, что излишняя серьезность тут ни к чему.
Сперва забыл написать об этом. Ведь женитьба – дело настолько естественное, что можно о ней не упоминать.
Все же о семье своей избранницы сказал. Ведь “немного венчаться” способны только жители черты оседлости.
Это не только о свадьбе, но и о том, что жизнь станет больше. Что ко всем известным ему языкам прибавится еще один.
Странная, надо сказать, речь у евреев. Сочная, как дыня, темная и густая, как мед.
Шипящих столько, что громкий разговор похож на шепот. Будто это говорится не всем, а только тебе.
Теперь Коле придется ходить на их праздники. Он будет чувствовать себя неуютно среди седых бород и широкополых шляп.
Пища у евреев тоже непонятная. К уже упомянутым дыне и меду надо прибавить хрен и морковь.
Почему же Блинов доволен? Потому, что узнавать что-то о жизни – это и значит жить.
Коля и прежде был не безразличен к этому народу. Он из числа тех православных, которым легко зайти в синагогу.
Интересно же, что там. Как на плечи набрасывают покрывало, а потом бьют поклоны.
Вернее, это русские бьют поклоны, а евреи словно колеблются на ветру. Стараются попасть в ритм молитвы.
“Я сегодня вечером, – пишет Коля, – ходил в еврейскую синагогу. Здесь замечательно богато и красиво… к тому же поют не хуже, чем в опере”.
Такое вот человеческое любопытство и в то же время художественный интерес.
В мире существует еще много чего примечательного.
Украинцы тоже отличаются по части пения. Так что сразу после синагоги Коля идет на концерт.
“В четверг собираемся на концерт малороссийского кружка, который будет дан в зале артистического общества”.
Вот сколько всего. Если же нет других впечатлений, то отправляешься в суд.
Тоже, надо сказать, зрелище. Правда, обвиняемый отклоняется от пьесы и вносит слишком жизненный тон.
Коля так и пишет: “Свою жизнь разнообразим различными предприятиями: сегодня были в окружном суде и слушали интересное дело”.
Больше всего в нем от зрителя. Есть, знаете ли, такая категория публики, которой не наскучит ходить в театр.
Всегда найдется что-то любопытное. Если не актеры или декорации, то примечательные пуговицы на костюме героя.
Так что браво, пуговицы! Хотя бы вы существуете так, словно бездарность не окончательно взяла верх.
Коля радуется буквально всему. Голосу кантора, песне “Ой, вишенка, черешенка”, тихо посапывающему присяжному заседателю.
Во всем проявился Божий мир. Даже к той минуте, когда заседатель открыл глаза, Бог имел отношение.
4.
Блинов не только прирожденный зритель, но великий оптимист. Для него клопы пахнут коньяком.
Все потому, что он не останавливается на чем-то одном. Выбор предполагает вычитание, а ему милее сложение.
Сразу после женитьбы Коля поступил на инженерный факультет Женевского университета.
Так что впечатлений прибавилось… Прекрасное озеро, новые друзья, вдоволь немецкой и французской речи.
Как ни существенна перемена места, все же важней всего перемена действия.
Одно дело – переезд в другой город, а другое – вступление в боевую организацию.
Можно было стать просто эсером, а его потянуло к радикалам. Не туда, где тепло, а туда, где действительно горячо.
Если знать Колю, то поступок естественный. Ему хотелось не только быть полезным, но сделать это как можно скорей.
К тому же Колю интересовали механизмы. Его просто хлебом не корми, а дай что-то разобрать и сложить.
В боевой группе ему предназначалась роль инженера. До терактов его не допускали, но бомбы получались на славу.
В эту работу он ушел с головой. Мог описать механизм адской машины так же подробно, как устройство молочной бутылочки.
Вроде одно противоречит другому, но испытание соски и бомбы происходило на близком расстоянии.
После еды Ирочка сразу засыпала. Что касается бомб, то тут спокойствие было исключено.
Вообще-то тут не только бомбы испытывались. Речь шла о том, насколько безумие под силу швейцарской природе.
Только что было тихо, и вдруг стало тревожно. Словно наши обстоятельства вторглись в чужую жизнь.
Возможно, взрывали не просто так, а как бы предупреждая: так, как с этим кустом или деревом, будет с каждым, кто захочет помешать эсерам.
Если человек беспомощен перед юрким шариком, то природе все нипочем. Стряхнет призрак катастрофы и сияет, как прежде.
5.
От Колиной поддержки Гершуни разомлел. Не только наедине, но и при других демонстрировал свою симпатию.
Удивительно, конечно. На фото видно, что к Григорию Андреевичу так просто не подступиться.
