Леонора Каррингтон - Слуховая трубка
— Что-то вроде христианского психолога, — ответила Джорджина. — Результат, Святая Цель, как столоверчение по Фрейду, — жуть и сплошной обман. Стоит его изъять из нашей клоаки, и он потеряет всякое значение, поскольку уже не будет единственным среди всех мужчиной. Столько женщин в одном месте — это просто беда. От скопления яичников хочется вопить. Все равно что жить в пчелином улье.
В этот момент наш разговор был прерван — на пороге появилась миссис Гэмбит с корзиной картошки. Я искренне надеялась, что она не слышала, о чем мы говорили.
— По крайней мере, два члена нашего сообщества отлынивают от утренних работ. — Она приложила руку ко лбу, словно ее мучила нестерпимая головная боль. — Возможно и так: все буду делать я, а вы только сидеть и сплетничать. Все возможно. Но для вашей же пользы я не должна позволять вам потакать лени и распрощаться с и без того крохотным шансом спасти душу. Душа живет настойчивостью и трудом. Но разве назовешь этим высоким словом ваши капризные чувства, которыми вы подменяете свою бессмертную сущность?
С болезненной улыбкой она повернула в сторону кухни. Джорджина, отступая, показала ей в спину язык. Но мы, тихо разговаривая о погоде, все же отправились вслед за ней.
— Сегодня в пять часов Движения в мастерской, — бросила через плечо миссис Гэмбит. — Опоздавшие в обычном порядке лишатся ужина.
— Что за движения? — спросила я у Джорджины, но та только состроила омерзительную гримасу. Миссис Гэмбит услышала мой вопрос и, остановившись, поставила на пол корзину с картошкой.
— Лучше вам сразу узнать о Движениях. — Она повернулась ко мне. — Тот, кто не понимает их значения, никогда не постигнет сути Внутреннего Христианства. О Движениях нам в прошлом поведал Некто в Предании. У них множество значений, но я не вправе вам их раскрывать, поскольку вы только что прибыли. Назову одно очевидное: это эволюция всего организма под воздействием особых ритмов, которые я воспроизвожу на фисгармонии. Не ждите, что сразу все поймете, — просто приступайте к делу, как к любому дневному заданию.
Я не осмелилась спросить, являются ли Движения гимнастикой. Пришла в волнение и принялась кивать. А ведь хотела только склонить голову и при этом принять умный вид. Но голова сама собой нервно задергалась, и я не без усилий прервала череду кивков.
Джорджина пихнула меня и что-то сказала, но я не расслышала, поскольку забыла слуховую трубку в маяке. Джорджина начинала мне нравиться, она показалась мне веселой. Наверное, вращалась в светском обществе, прежде чем родные сочли ее выжившей из ума и решили убрать из дома. Должно быть, она вела увлекательную жизнь. Мне захотелось, чтобы она мне об этом рассказала, что она потом и делала неоднократно.
На кухне мы расселись вокруг большого, отмытого дочиста стола и стали чистить овощи. Те, кого здесь не было, видимо, получили другие задания. Здесь же вместе с миссис Гэмбит нас оказалось пятеро: распорядительница, Джорджина, Вера ван Тохт, Наташа Гонзалес и я. Миссис ван Тохт, которую я никогда не могла решиться назвать по имени, производила сильное впечатление. Она была толста, настолько толста, что лицо ее и плечи были одной ширины. И на этом необъятном морщинистом пространстве словно растворялись мелкие черты — хитроватые глаза и поджатые губы.
Наташа Гонзалес тоже была не их худеньких, но по сравнению с миссис ван Тохт казалась совсем малышкой. Волосы она укладывала в пучок. А поскольку в ней текла индейская кровь, волос у нее было больше, чем у всех остальных, и мы этому сильно завидовали. Бледно-лимонный оттенок лица свидетельствовал о больной печени. Глаза с тяжелыми веками напоминали чернослив.
Все работали и одновременно разговаривали, но поскольку я ничего не слышала, то сосредоточилась на чистке фасоли. Фасоль в этой стране довольно грубая — прожилки с каждой стороны толстые, словно веревки. Мы трудились около часа до того, как произошел странный инцидент. Наташа Гонзалес вылила мне на колени овощи вместе с грязной водой и вскочила, воздев руки и выпучив глаза. Застыв, она простояла не меньше двух минут, а затем рухнула на стул, закрыла глаза и уронила голову на грудь.
— Слышит голоса, — прокричала мне на ухо Джорджина. — Когда это случается, ей кажется, что на ней появляются стигматы и что ее откармливают к Пасхе. — Несмотря на обморочное состояние Наташи, ее губы поджались, словно она услышала, что о ней говорили. Миссис ван Тохт сердито посмотрела на Джорджину и поднялась приложить к Наташиной голове мокрое кухонное полотенце. Миссис Гэмбит что-то равнодушно сказала, но я не услышала.
Через некоторое время чистка овощей возобновилась. Когда часы пробили двенадцать, все пошли перед ленчем прогуляться по саду. Мне же пришлось отправиться переодеться, поскольку мне на колени вылилась большая кастрюля воды. Я очень надеялась, что не подхвачу простуду. Анна Верц удобно растянулась в шезлонге и вещала сама себе.
В тот день я пришла на Движения в мастерскую ровно в пять. По стенам стояли стулья, но, кроме них и фисгармонии, там больше ничего не было. Мы молча сидели, пока не появилась миссис Гэмбит и не встала рядом с инструментом. Я, чтобы ничего не пропустить, предусмотрительно взяла с собой слуховую трубку. Мне было очень тревожно.
— Сегодня мы начнем с Изначального Ноля, — объявила миссис Гэмбит, проведя ладонью по лбу. — Среди нас новенькая, которая еще не имеет опыта подобной работы, и ради нее я проведу демонстрацию Изначального Ноля. — Она несколько мгновений помолчала и, словно настраиваясь, поглядела в пол. А затем принялась круговыми движениями растирать живот и одновременно другой рукой постукивать себя по голове. Я вздохнула с облегчением: нечто подобное я делала в детском саду, и мне не составило труда повторять движения за ней.
Покончив с демонстрацией, миссис Гэмбит села за фисгармонию и накинулась на инструмент с такой величайшей энергией, какую было трудно ожидать от женщины ее хрупкой конституции. Вздымались и падали не только ее кисти, локти и плечи, она подскакивала на стуле, словно гарцевала на механической лошадке. Мы следовали ее примеру, каждые десять кругов меняя на животе руку. Занятие не требовало много усилий, но я обрадовалась, когда оно подошло к концу.
Миссис Гэмбит повернулась на сиденье и еще до того, как я успела приложить к уху трубку, обратилась ко мне.
— А? — переспросила я.
— Мариан Летерби, — повторила она, — первые движения по часовой стрелке. Пожалуйста, внимательно следите за Мод Уилкинс, она справляется с большинством упражнений.
Мы повторили то же самое четыре раза, и всякий раз фисгармония играла громче.
— Теперь все встают — выполним номера четыре и пять. А вы, Мариан Летерби, будьте любезны, подойдите ко мне, займите место рядом и смотрите на остальных. Примете участие в следующий раз.
Я послушно повиновалась и следила за тем, как остальные проделывали нечто такое, чего мне никогда бы не удалось повторить. Единственное, что было понятно: они стояли, как аисты, на одной ноге и опасно раскачивались. Затем последовали серии подергиваний, когда руки разлетались в стороны, а головы так энергично вертелись и вращались, что я подумала: женщины вот-вот открутят себе шеи. В следующую секунду случилась беда — я начала хохотать и не могла остановиться. По лицу катились слезы. Я прикрыла ладонью губы, надеясь, что остальные решат, будто я не смеюсь, а плачу, будто у меня какое-то тайное горе.
Миссис Гэмбит оборвала музыку.
— Миссис Летерби, если вы не способны контролировать чувства, будьте добры, покиньте помещение.
Я вышла и, устроившись на ближайшей скамье, смеялась, смеялась, смеялась. Я сознавала, что веду себя неподобающе, но ничего не могла с собой поделать. На меня даже в молодости время от времени нападали бесконтрольные приступы смеха, и каждый раз на людях. Однажды, помнится, такое случилось в театре, куда я пришла со своим приятелем Мальборо, тогда меня едва не пришлось выносить на руках, и все потому, что какой-то мужчина в черном сюртуке встал и прочитал чрезвычайно драматическое стихотворение. Не могу припомнить, почему меня так разобрало: то ли это было что-то нервное, то ли стихотворение показалось мне комичным. Такое впечатление, что Мальборо присутствовал всякий раз, когда меня одолевали припадки — он называл это маниакальным смехом Мариан. Всегда потешался, когда я становилась всеобщим посмешищем. Воспоминания натолкнули меня на мысль: как он проводит время в Венеции? Постоянно плавает на гондолах и, может, в компании своей увечной сестры? Возникал еще один вопрос: что же с ней такое, если за тридцать лет дружбы с Мальборо я не видела не только ее саму, но даже и ее фотографии? Что-нибудь уж очень впечатляющее, например две головы. С двумя головами он не стал бы ее брать кататься на гондоле, если только не сажал за марлевый занавес. Только не прозрачный, а очень плотный.
