Изабель Фонсека - Привязанность
Хотя она могла отказаться от белого хлеба, как наставлял ее диетолог, и избегать Интернет-кафе, не в ее силах было отделаться от наваждения и перестать следовать той нити, что, казалось, вела ее все глубже внутрь лабиринта, а отнюдь не наружу. Чары разрушило только вынужденное прерывание, и это прерывание обеспечила Филлис.
Мать Джин решила наведаться к ним в гости — и Джин, великодушная на расстоянии в девять тысяч миль, поощрила ее в этом. Может быть, дело было в ее новом одиночестве, но она хотела повидаться с Филлис; разумеется, она воздержится от ребяческих вспышек раздражительности — в конце концов, провоцируемых в основном критикой Филлис в адрес Марка.
В отсутствие Марка она начала строить планы в связи с предстоящим визитом матери. Она представляла себе долгие прогулки по побережью. А что потом? Она поведет мать в старую ромовую винокурню, где теперь устроен музей. Они пойдут в знаменитый ботанический сад, в котором Джин сама еще не бывала, и в Центр разведения в неволе «Beausoleil»[21], где запущен проект по спасению пустельги, о котором она читала в «Le Quotidien»[22]. Делегация любителей птиц из Британии и Америки пыталась увеличить популяции пустельги — когда центр открылся, этих птиц оставалось всего четыре пары. Они кормили их с рук предварительно убитыми мышами, помещали их яйца в инкубатор, а со временем собирались вновь выпустить этих птиц в их наследственную среду обитания — в джунгли Сен-Жака, которые сами убывали и остро нуждались в сохранении.
Центр разведения в неволе «Beausoleil»: это то же, что отель «Beausoleil», только более точно названо, думала Джин. (Она пыталась привести в порядок заметку о хорошо известной, хотя и трудно доказуемой, связи между отпусками, проведенными за рубежом, и плодовитостью.) Колеся по острову, она выясняла, можно ли раздобыть для Филлис дневные пропуска в большие отели, где ту баловали бы и всячески развлекали. Ей стало понятно, почему туристам не хотелось покидать этих территорий, доставлять воду на которые стоило очень дорого, — там они проводили неделю или две почти нагишом, лишь опоясываясь полоской ткани перед едой, и даже бассейны там были подобны саронгам, обернутым вокруг наполовину погруженных в воду баров.
Потом надо было разобраться со всеми этими купонами: танцевальные классы и спиннинговые вылазки, пляжный буфет и коктейли у бассейна, прогулка при лунном свете на банановой лодке и сёрфинг на закате с воздушным змеем фристайл, состязание стил-бэндов[23], съехавшихся со всего острова, и конкурс караоке в детском клубе, лимб и бинго, румба с ромом, а также, разумеется, обслуживание номеров — фирменные Сесилии и Седрики, Рангуламы и Ришабы, подавальщики полотенец и официанты, спасатели и тренеры по фитнесу, а еще, первые среди мужчин, — инструкторы по дайвингу, включая неотразимого Амаду, сына Аминаты. Такова, во всяком случае, была картина, полученная Джин от Аминаты, у которой было множество глаз и ушей по всему острову, причем у всех была перспектива носить ту или иную униформу. И даже если Джин иногда ощетинивалась, это был вид, который соответствовал ее зарождающемуся ожиданию всеобщей порочности. Если этим занимался Марк, то почему не все остальные?
Ей надо было спросить у Амаду, безопасно ли пожилым людям заниматься дайвингом; Филлис понравились бы карнавальные краски кораллового рифа, эмбриональная невесомость подводного пловца и ободряющее соседство широкоплечего гида наподобие Амаду, Посейдона на полставки, омываемого синевой морского мужа. Она рассмеялась, представив себе свою мать в крошечном водном костюме и маске с кошачьими глазами, в ластах с подушечками, как у котенка. Когда она наконец отыскала Амаду в промежутке между дайвинговыми заплывами к рифу, тот заверил ее, что не допускаются к нырянию только клиентки беременные или те, кто подозревает у себя беременность. Очевидно, приезжие женщины входили в категорию багажа, за который каждый всегда должен отчитываться. И неожиданно, подумала Джин, до сих пор обескураживавший вопрос, задаваемый в аэропорту: «Вы сами упаковывали эту сумку?» — обретал свежую поэтичность и значение. Абасс, еще один сын Аминаты, работал на таможне, и Джин слышала, как самых привлекательных девушек похищают прямо из иммиграционного зала. У таксистов над хищниками-конкурентами имелись два решающих преимущества: они были парнями с машинами и, подобно команде круизного лайнера, получали первые фишки. Если семья Аминаты охватывала всю арку опыта, получаемого на Сен-Жаке, то ее дочь Айссату, медсестра в госпитале, стояла у тупикового конца радуги и наблюдала растущее распространение венерических заболеваний: старомодных болезней, нового рода сувениров, привозимых из отпуска.
Отъезжая от отеля Амаду, Джин размышляла, можно ли написать о рисках для здоровья, сопровождающих сексуальную либерализацию, без того, чтобы звучать как стандарт 102. Пакеты услуг для участников свадебных путешествий были стандартными предложениями во всех крупных отелях, но некоторые обслуживали одиночек — молодых и не очень молодых западных женщин, подыскивающих себе партию. Безумно беззаботные, они насыщались до отвала, прежде чем начать беспокоиться о собственных свадьбах. По пути домой она завернула в салон.
Амината — приводившая в порядок волосы Джин, что было частью ее приготовлений к встрече с Филлис, — рассказывала ей все о дикости британок и, особенно, австралиек. Салонные сплетни всегда служили для Джин источником ничем не отягощаемых развлечений, но сейчас, когда она сидела с неудобно запрокинутой головой и беспокоилась, как бы не повредить нервные корни, идущие от спинного мозга (она однажды написала колонку о радикулопатии, заполучаемой в парикмахерских креслах), оказалось, что ей больше ничего не хочется знать о чьих-то сексуальных злоключениях. У нее не было ни малейшего желания выслушивать от Аминаты в равной мере легкомысленные оправдания клиторотомии и полигамии; ей стало нестерпимо ее неумолимое презрение к туристкам, которое порой трудно было отличить от простого расизма. Она едва не сказала Аминате, что лучше бы ей держать в узде своих буйных сыновей, а не поливать грязью тех девиц, которых они драли, — тех же самых, кого она обирала у себя в салоне, иногда в один и тот же день.
Но она сожалела о появлении в себе этой новой строгости. Ей хотелось сохранить свою веселую подругу и осведомительницу, хотелось иметь возможность привести к ней в салон Филлис: та ею была бы очарована. Амината напомнила бы ей, как и Джин, их любимую домоправительницу в шестидесятых-семидесятых годах, Глэдис Уильямс из Южной Каролины, чьим собственным стилем прически был блестящий черный шлем парика. Филлис понравился бы и сам этот маленький салон, с его розовыми стенами с цветами, накатанными по трафарету, и соответствующими розовыми раковинами.
Насчет же офиса-дома у Джин не было сомнений: ее мать его возненавидит. Осмотрится вокруг и решит, что они перебрались сюда из экономии. На самом деле Джин была так очарована бывшим офисом рудника с его филигранным портиком в стиле викторианской железнодорожной станции и рядами плетеных из ротанга скамеек, что сразу же решила его купить. Но теперь она видела его глазами матери: колдобины, изрывающие подъездную дорогу по всей длине; разбитая брусчатка; потрескавшаяся штукатурка стен, зеленая от плесени; паутина ползучих растений, охватывающая почти все здание; жестяная крыша, устраивающая овацию стоя всякий раз, когда стучит дождь.
Для Джин этот звук — усиленный ливень — навсегда связался с послеполуденными занятиями любовью, что случилось единожды, когда им, в первый же день их пребывания в этом доме, повезло быть застигнутыми грозой внутри, а не снаружи, и они знали, что никто не их потревожит, пока она будет длиться. Это громогласное приветствие развеселило их как раз в тот момент, когда они закончили втаскивать все коробки и вещевые сумки, — это заставило их почувствовать себя по-настоящему сухими, ощутить себя в безопасности, дома. Подчиняясь этим многообещающим новым домашним богам, они сразу же разыскали еще не застеленную кровать с пологом на четырех столбиках, бросившую якорь в альковной глубине Bureau du Directeur[24].
Затем Марк выбежал в мягкий и размеренный дождь, чтобы сорвать манго, которое они с изумлением обнаружили через окно. Ножа они не нашли, так что вгрызались в необычайно пахучую мякоть плода, кожура которого, как он выразился, «подобна закату». Потом они высунулись в окно, прямо в дождь, чтобы смыть с лиц сок. И почувствовали себя более чем очищенными. Именно тогда, угрюмо подумала Джин, они впервые назвали этот офис, а заодно и весь остров, хорошим местечком.
Но Филлис сразу увидит, что это вовсе не дом, и ничуть не порадуется тому, что тебе не надо ходить в офис, поскольку ты в нем просыпаешься. Она будет думать о том, что на протяжении многих лет Марк и Джин предпочитали таскать свою маленькую дочь по всему третьему миру, кипятя воду и отягощая свой багаж средствами от диареи и насыщенными ионами порошками с фруктовым запахом, а потом он добровольно пошел на урезание зарплаты, чтобы жить здесь, в этом офисе. Какой смысл заниматься рекламой, если не в том, чтобы делать деньги?
