Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана
Роза считала, что нет ничего более постыдного, чем иметь греховную кровь, и в ее семье так полагала не только она. Роза была гордостью семьи, которая, как она часто повторяла, пользовалась определенным уважением в Ричмонде и его окрестностях. Иногда к ней с Боем в Парадиз приезжал погостить кто-нибудь из ее многочисленных братьев и сестер. Братья были добрые малые – привозили с собой херес и угощали сигаретами машинной набивки в оловянных портсигарах со своими инициалами, выгравированными в верхнем правом углу. Трудились братья в Хобарте – кто служил клерком, кто учительствовал. Впрочем, снобизма им было не занимать, как собакам блох. Но они этим никого не обижали. Просто это было частью их натуры. Альберт, старший, служил священником. Бою больше по душе пришелся Розин брат Ольстен, которого все называли Рутом. Роза сказывала, что Рут сочиняет музыку, и, может, так оно и было, хотя многое из того, что Роза рассказывала о своей родне, было правдой лишь наполовину, о чем Бой однажды узнал от Джека Роча, своего дружка-птицелова, столкнувшегося с Рутом в доме у Боя с Розой. «Музыку сочиняет, ври больше! – сказал Бою Джек. – Шурин твой подвизается тапером в «Синем доме», в Хобарте. Сиживал я там как-то вечерком, и тогда он так надрался, что одной из девиц Матушки Дуайер пришлось подпирать его, чтоб он не грохнулся со стула, пока давил на клавиши». Даже Рут был подвержен семейной слабости. Он любил потягивать херес и обсасывать состояние дел у всяких богачей: какой тяжелый год выдался у О’Конноров в Бенхэме, как Бербери собираются расширять свое хозяйство, и так дальше, – пускаясь в пространные разглагольствования, по семейной привычке, о мире, где к пианисту, играющему по вечерам в портовом борделе Хобарта, не испытывают ничего, кроме презрения.
Говорю вам, непростое это дело – тонущему малому смотреть в глаза семейной правде. Потому как для меня смотреть на все это – то же самое, что признаться вам, будто я одновременно кинорежиссер, киномеханик и зритель, да и потом, не скажу, что я вправе раскрывать семейные тайны в моем положении, а я оказался в полном дерьме. Любовь к правде – семейная черта, объединяющая Льюисов и Козини, предмет их гордости, и они этим кичатся, хотя сами нет-нет да и кривят душой. Возможно, я несчастный дурак, если обращаю внимание на такие вещи, но я вижу то, что знаю, и что знаю я, знаете и вы; а вижу я то, что Розины сестры, как и сама Роза, были ослепительно рыжеволосы, хотя в их жизни, как и у Розы, наступила черная полоса, тем более очевидная, что от былого девичьего веселья в них не осталось и следа. Бой научился их уважать, хотя так и не полюбил. С возрастом они стали более нетерпимы и набожны. Подобно Розе, они превозносили респектабельность, которую приравнивали к образованности, и изъяснялись довольно манерно, что очень забавляло Боя. За чаем – а ритуал этот проходил хоть и не без изысканности, но, в общем, как-то чопорно и непременно в общей комнате – они складывали губы трубочкой, выпячивая верхнюю вперед в форме галочки в совершенно безнадежных попытках наполнить объемом свои плоские гласные, и старались говорить на пол-октавы выше в сравнении с тем, как они обычно разговаривали на кухне. Но слова их оседали на пол и расползались по всей комнате, подобно сдувшимся воздушным шарикам. Они обсуждали знакомых священников и совершенно незнакомых епископов, и все же главным предметом их бесед был Ричмонд и те его обитатели, вместе с которыми они выросли. О некоторых они отзывались с большой симпатией, а о других, например о Прокторах, местных булочниках, – с не меньшим презрением. И выглядело это странно, поскольку хотя те же Куэйды считались злопыхателями, каких поискать, они при всем том были помешаны на этикете и полагали, что ежели на стороне и позволительно перемывать косточки кому бы то ни было, то поносить кого бы то ни было на людях неприлично. А вот о Прокторах – особенно об их старшем сыне Эрике, ставшем главным булочником в городе, которого все называли не иначе как «Рохля Проктор», – они высказывались с нескрываемой неприязнью. Это вызывало у Боя недоумение, пока раз вечером, после пары бутылок хереса и нескольких стаканчиков виски, Рут не рассказал Бою, как однажды, когда они были еще детьми, Куэйды пожаловали с фермы в Ричмонд на воскресную службу; они ехали на подводе по главной улице, а за ними шлепала по пыли ватага мальчишек во главе с Рохлей Проктором, и эти сорванцы орали им вслед: «Каторжники! Каторжники! Каторжники!»
– Зачем же они так? – полюбопытствовал Бой, когда Рут поведал ему часть истории.
– Ну, – отвечал Рут, – разве можно горше оскорбить семью гордых вольных поселенцев?
Иногда по ночам Гарри слышал, как его мать плакала во сне, и удивлялся – что же такого плохого ей могло присниться.
Хотя Роза много рассказывала о своих матери и отце, ее правда отличалась от правды Рута, который был на десять лет ее старше, к тому же она едва их помнила, поскольку ее матушка, Джесси Куэйд, умерла от чахотки, когда Розе было три года. Отец Розы Джордж счел, что не желает обременять себя заботами о Розе, троих ее старших братьях – Эдди, Альберте, Руте и двух старших сестрах – Селии и Флоре. Так что детей Джесси взяла к себе ее сестра Эйлин с мужем, известным только под именем Тронс, у которых своих детей не было, и они воспитали их как родных. А Джордж подался на материк и через четыре года вернулся с новой женой – девицей по имени Лил Уинтер. Прошло два года, и Джордж с Лил поняли, что детей у них не будет. И, не имея возможности обзавестись собственными чадами, они принялись взывать к Эйлин с Тронсом. Джордж божился, что хочет забрать детей обратно, как будто он и впрямь был им отцом, хотя все знали – если он и был таковым, то лишь во плоти, но не в душе. Через несколько месяцев он объявил Эйлин с Тронсом, что забирает Розу к себе. Мальчики ему были не нужны, как, впрочем, и старшие сестры, только Эйлин с Тронсом он в этом не признался. «Поглядим, как Лил сживется с Розой, и если меж ними все сладится, заберем к себе и остальных», – сказал он Эйлин. Он здорово огорчил Эйлин: ведь она всем сердцем прикипела к детям, особенно к Розе. И понимала: Джордж никогда не вернется за другими детьми. Ему с Лил Уинтер была нужна милая дочурка, только и всего. Роза просидела в двуколке рядышком с Джорджем всю дорогу, пока лошадь, еле плетясь, с трудом тащила их из Ричмонда в Бельрив, и всю дорогу заливалась слезами.
«Что же ты плачешь? – спрашивал Джордж. – Ведь ты едешь домой, разве нет?»
И, прижимая ее к себе, Джордж улыбался: она и впрямь была милой девчушкой.
Когда Джордж ввел ее в дверь дома, Лил тоже улыбнулась: «Какая милашка! Да у нее твои глаза, Джордж!» Роза и сама это хорошо знала и расплакалась еще громче. Однако после возвращения дочери Джордж пить так и не бросил – они с Лил вконец разругались, а потом решили уехать из Тасмании, понося ее за все свои беды.
«Мы исчезнем, и никто никогда не узнает, что сталось с нами и девочкой, – сказал Джордж, – да и Эйлин с Тронсом больше не будем докучать».
Они уже купили билет на пароход до Сиднея, но за день до отплытия, вечером, к ним нагрянул дядя Тронс и потребовал Розу обратно. Эйлин, считавшаяся духовной опорой семьи, обладала необыкновенными способностями. У нее на правом указательном пальце вдруг выскочили бородавки – она узрела в этом знак, что с Розой может случиться неладное, и велела Тронсу пойти и забрать Розу обратно. Джордж такому повороту не обрадовался, но он был под мухой, а Тронс был здоровее – они сцепились на кулаках, и Джордж потерпел поражение. Лил обливалась слезами, но поделать ничего не смогла, кроме того, что швырнула в Тронса вазу, но промахнулась. Роза всхлипывала всю обратную дорогу до Ричмонда, сидя рядом с дядей Тронсом в его двуколке. Но когда они не остановились в Ричмонде, а двинулись дальше на восток, она перестала плакать. И бросила горевать, почувствовав, что здесь что-то не так, поскольку двуколка медленно катила дальше по изрытой колеями проезжей дороге в сторону Порт-Артура. Тронс направил двуколку в глубь дикого, поросшего густым лесом полуострова Форестир, и, когда Роза огляделась по сторонам, то увидела, что громадные деревья, вплотную подступавшие к узкой дороге, поглощали ее целиком у них за спиной, а над ними сияли луна и звезды. Тронс правил все дальше – к Орлиной Шее, узкой полоске земли, соединяющей большую Тасманию с полуостровом Тасман. Там, под длинными предрассветными тенями огромных древних миндалей, размещались офицерские казармы, ветхие полудеревянные, полукирпичные постройки, являвшие собой последние остатки некогда печально известного «собачьего рубежа» – длинной, во всю ширь Шеи цепи с сидевшими на ней полуголодными злобными псами, науськанными рвать на куски всякого каторжника, дерзнувшего бежать из штрафной колонии в Порт-Артуре; и в этих уединенных военных бараках, превращенных в убогие жилища, обитали Костелло, семейство давних друзей Тронса – они-то и спрятали у себя Розу.
