Джоди Пиколт - Хрупкая душа
— Нормально.
— Если мы можем тебе чем-то помочь… — Конец предложения растаял как дым.
Я улыбнулся, как будто меня это нисколько не задело. Как будто мог шутить над самим собой, а не просто служить посмешищем.
— Вам что, заняться больше нечем? Вы же не во Флориде.
Отсмеявшись, ребята разошлись, и я остался в раздевалке один. Первым делом я врезал кулаком по железной дверце своего шкафчика, распахнув его настежь. Оттуда вылетела бумажка — еще один мой портрет, только теперь с пририсованными ушами Микки Мауса. Внизу была приписка: «Мир тесен».
Вместо того чтобы переодеться, я отправился в диспетчерскую и схватил с полки телефонную книгу (там хранится целая стопка). Я просматривал рекламные объявления, пока не нашел нужную фамилию — фамилию, которую слышал множество раз в ночных роликах: «Роберт Рамирез, адвокат истца: Потому что вы достойны лучшего!»
«Да, достоин, — подумал я. — И моя семья достойна».
Я набрал номер.
— Здравствуйте, — сказал я. — Я бы хотел назначить встречу.
В своем доме я исполнял обязанности ночного сторожа. Когда вы обе уже спали, а Шарлотта только укладывалась, приняв душ, я должен был погасить везде свет, запереть двери и совершить последний обход помещения. Пока тебе не сняли гипс, ты спала на диване в гостиной. Я уже выключил было лампу в кухне, когда вспомнил об этом, подошел и, подтянув край одеяла к твоему подбородку, поцеловал тебя в лоб.
После я заглянул к Амелии и наконец пошел в нашу спальню. Шарлотта, обернувшись полотенцем, чистила зубы у зеркала в ванной. Волосы у нее еще не высохли. Подкравшись сзади, я коснулся ее плеч и обернул одну кудряшку вокруг пальца.
— Мне так нравятся твои волосы, — сказал я, наблюдая, как прядь снова заворачивается в спиральку. — У них как будто есть память.
— Не то что память — разум! — сказала она и тряхнула кудрявой гривой.
Склонившись над раковиной, она тщательно прополоскала рот, а когда распрямилась, я ее поцеловал.
— Свежее дыхание.
Она рассмеялась.
— Мы что, снимаемся в рекламе зубной пасты?
Наши взгляды встретились в зеркальном отражении. Я всегда задавался вопросом: видит ли она все то, что вижу я, глядя на нее? В конце концов, заметила ли она, что мои волосы уже редеют на макушке?
— Чего ты хочешь? — спросила она.
— А как ты поняла, что я чего-то от тебя хочу?
— Мы женаты семь лет.
Я прошел за ней в спальню и молча наблюдал, как она сбрасывает полотенце и ныряет в футболку на несколько размеров больше. Я понимаю, что тебе, как и любому ребенку, неловко об этом слышать, но мне ужасно нравилось, что твоя мама — даже семь лет спустя — стеснялась переодеваться передо мной. Как будто я не помнил наизусть каждый дюйм ее тела.
— Завтра я хочу сводить вас с Уиллоу в одно место, — сказал я. — В юридическую контору.
Ошарашенная, Шарлотта опустилась на кровать.
— Но зачем?
Я сомневался, что смогу выразить словами эмоции, которые служили мне объяснением.
— Как с нами обращались… Арест… Я не могу спустить им это с рук.
Она непонимающе уставилась на меня.
— Ты же сам сказал, чтобы мы ехали домой и забыли обо всем. Жизнь, дескать, продолжается.
— Да, а знаешь, как продолжилась моя жизнь сегодня? Весь департамент поднял меня на смех. Я теперь навсегда останусь копом, которого угораздило попасть в кутузку. Они испортили мне репутацию, а репутация — это главное в работе. — Я присел рядом, все еще полный сомнений. Каждый день я сражался во имя правды, боролся за нее, отстаивал ее идеалы — но сам подчас не мог ее сказать. Особенно, если сказать правду означало обнажить душу. — Они отобрали у меня семью. Я сидел в камере, думал о вас, и мне хотелось одного: сделать кому-то больно. Мне хотелось превратиться в человека, за которого они меня приняли.
Шарлотта подняла глаза.
— Кто «они»?
Наши пальцы несмело переплелись.
— Это, я надеюсь, нам объяснит адвокат.
Стены в офисе Роберта Рамиреза были оклеены аннулированными чеками выплат, которых он добился для своих бывших клиентов. Сложив руки за спиной, я не спеша прохаживался по приемной, иногда подаваясь вперед, чтобы прочесть сумму. «В пользу такого-то выплачено триста пятьдесят тысяч долларов». «Один миллион двести тысяч». «Восемьсот девяносто тысяч». Амелия крутилась вокруг кофейного автомата — машины с неожиданно стильным дизайном. Просто ставишь стаканчик и жмешь на кнопку, выбрав нужный вкус.
— Мам, можно я куплю чашку кофе?
— Нет, — ответила Шарлотта. Она сидела на диване рядом с тобой и постоянно поправляла гипс, соскальзывавший по грубой коже обивки.
— А чай? Чай там тоже есть. И какао.
— Я сказала, нет!
Секретарша встала из-за стола.
— Мистер Рамирез готов вас принять.
Я подхватил тебя на руки, и мы гуськом потянулись за секретаршей, которая привела нас в конференц-зал со стенами из матового стекла. Она же открыла нам дверь, но мне все равно пришлось наклонить тебя, чтобы просочиться в проем. Войдя, я сразу же уставился на Рамиреза: не хотел пропустить выражения его лица, когда он впервые тебя увидит.
— Здравствуйте, мистер О’Киф, — сказал он, протягивая руку.
Я пожал ее и представил свою семью:
— Это моя жена Шарлотта и мои дочки — Амелия и Уиллоу.
— Очень приятно, дамы, — сказал Рамирез и попросил секретаршу принести цветные мелки и книжки-раскраски.
Из-за спины послышалось презрительное хмыканье: это Амелия давала понять, что раскраски — развлечение для детворы, а не для девушек, которые уже носят пробные лифчики.
— Стомиллиардный мелок, выпущенный компанией «Крэйола», был цвета «голубой барвинок», — сказала ты.
Рамирез изумленно вскинул брови.
— Интересная информация, — согласился он и представил нам женщину, стоявшую рядом: — Марин Гейтс, моя помощница.
Выглядела она соответствующе. С черными волосами, стянутыми на затылке, и в этом костюме цвета морской волны она могла бы быть симпатичной, но что-то меня в ней отталкивало. Подумав, я решил, что виноват ее рот. Она как будто готова была с минуты на минуту плюнуть какой-то гадостью, а то и ядом.
— Я пригласил Марин на нашу встречу в качестве наблюдателя, — сказал Рамирез. — Прошу вас, садитесь.
Но прежде чем мы исполнили его просьбу, в комнату вернулась секретарша с раскрасками и протянула их Шарлотте. Это были черно-белые книжицы с надписью «Роберт Рамирез, эсквайр» сверху титульных страниц.
— Ты только взгляни, — сказала твоя мама, бросая в мою сторону испепеляющий взгляд, — уже изобрели раскраски на тему вреда, причиненного физическому лицу!
Рамирез ухмыльнулся.
— Интернет — это с трана чудес.
Кресла в этом зале оказались слишком узкими для твоего гипса. После трех неудачных попыток примостить тебя я сдался и усадил тебя к себе на колени.
— Чем я могу быть вам полезен, мистер О’Киф? — спросил адвокат.
— Вообще-то, не «мистер О’Киф», а «сержант О’Киф», — поправил я его. — Я работаю в полиции Бэнктона, штат Нью-Гэмпшир, уже девятнадцать лет. Мы всей семьей только что вернулись из поездки в Диснейленд, и вот что нас к вам привело… Меня никогда в жизни так не унижали. Согласитесь, что может быть безобиднее поездки в Диснейленд? Но нет: нас с женой арестовали, детей взяли под государственную опеку, моя младшая дочь, испуганная до смерти, осталась совсем одна в больнице… — Я перевел дыхание. — Неприкосновенность частной жизни — одна из основополагающих гражданских свобод. И эту свободу у нас бесцеремонно отняли.
Марин Гейтс прокашлялась.
— Я вижу, ваши неприятные воспоминания еще совсем свежи, сержант О’Киф… Мы с радостью вам поможем, но вы должны взять себя в руки и начать с самого начала. Зачем вы с семьей поехали в Диснейленд?
И я ей обо всем рассказал. О том, что ты больна ОП. О том, как мы покупали мороженое и ты упала. Рассказал, как мужчины в черных костюмах вывели нас из парка и сами вызвали «скорую», словно хотели побыстрее от нас избавиться. Рассказал о женщине, которая забрала Амелию, о многочасовых допросах в участке, о том, как мне никто не верил. Рассказал, что надо мной издеваются сослуживцы.
— Мне нужны конкретные фамилии, — сказал я. — Я хочу подать в суд, и как можно скорее. Я подам иск против Диснейленда, против больницы, против Управления по делам семьи. Пускай их, во-первых, уволят, а во-вторых, заставят заплатить нам за пережитые унижения.
Когда я договорил, лицо у меня горело огнем. Я не смел взглянуть на твою маму: не хотел знать, как она отнеслась к моему рассказу.
Рамирез кивнул.
— Иск, который вы предлагаете подать, относится к самым затратным, сержант О’Киф. Любой адвокат сперва произведет оценку рентабельности, и я сразу могу заявить: никакой денежной суммы вам не присудят.
