Питер Кэри - Джек Мэггс
— Что ж, я, пожалуй, пойду, — вяло сказал Джек, впервые заметив у себя разорванный чулок. — Должен признаться, мэм, мне придется объяснить своему хозяину столь долгое отсутствие.
— Просидеть всю ночь и не получить своего шиллинга? Нет, нет. Вы должны подняться к нему.
— Мне предстоит долгий путь, мэм, и у меня свои обязанности.
— Вы не можете вот так уйти. Он заставил вас долго ждать. Поднимитесь и скажите ему это. Он хороший человек, добрый. Лучше его не найдете.
— Что поделаешь, — согласился Мэггс.
— Что поделаешь, как говорила моя тетя. Пойдите к нему, сэр, иначе я сама приведу его сюда.
— Он еще спит.
— Спит? Он никогда не спит. Сейчас половина шестого, в это время он в своей комнате. Пойдемте, я покажу вам, где он. Если он что-то записывает в свою книгу, не обращайте внимания. Просто скажите: вот я и пришел, меня зовут Джон, я пришел получить то, что мне причитается за то, что вы заставили меня ждать целую ночь.
Итак, Мэггс во второй раз поднялся по лестнице. Может, так и нужно. Если делать, то побыстрее.
Глава 13
Для Тобиаса Отса познание тайны криминального ума стало навязчивой идеей. Он находил его признаки повсюду, даже в таких мелочах, как небольшие шишки на черепе карманного воришки, или в серьезных выводах Лапласа в его работе «Аналитическая теория»[5], где утверждалось, что число убийств в Париже год от года не меняется.
В Уайтчепеле, в небольшой лавочке, куда Тобиас время от времени захаживал, он покупал у ее владельца мистера Невуса то, что он называл «свидетельствами». Недавно он заплатил немалую сумму за кисть руки вора. Пальцы этой руки, за исключением уродливого мизинца, были длинными, тонкими и очень изящными, что неприятно контрастировало с тем, как грубо была отсечена эта рука, и лоскут кожи свободно тянулся за кистью, когда рука плавала в растворе формальдегида в широкогорлой банке с выцветшей наклейкой. На ней было что-то написано из арабской легенды. Разобрать что уже не представлялось возможным.
У юного писателя было припасено много всяких раритетов. В одном из ящичков шкафа, помеченного буквой «М», были записи, которые он сделал, посетив морг в Париже. На самой высокой полке, прямо под потолком лежал пакет, завернутый в тонкую, дорогую оберточную бумагу и перевязанный черными лентами, — там была посмертная маска Джона Шеппарда, повешенного в Тайборне в 1724 году.
В Тобиасе Отсе было много от ученого. Его кабинет с круглым окном и расставленными по особой системе полированными полками и шкафами, был похож на лабораторию. Здесь каждому предмету находилось свое место, даже соловьиному перышку или неподшитому листку бумаги: все хранилось на своем месте и было или перевязано ленточкой, или спрятано в отдельном конверте. В укромных уголках Тобиас Отс хранил свои «свидетельства», эксперименты, записи, наброски и заметки о персонажах, которые в один прекрасный день прославят его имя, не только как автора юморесок, но и как новеллиста, затмившего самого Теккерея. Эта тщеславная мечта не переставала теплиться и греть его душу и заставила еще до рассвета сесть за рабочий стол в то утро, когда Джек Мэггс постучался в его дверь.
Резкий, требовательный стук говорил о том, что визитер не знаком с заведенным в этом доме порядком. Тобиас быстро задвинул банку в дальний угол стола, а перед собой положил открытую энциклопедию и, взяв в руку перо, открыл записную книжку. Когда он повернул голову к двери, его поза была такой же, в какой его потом увековечил на портрете Сэмюэль Лоуренс в 1838 году. Он встречал визитера, как встречают его судебные приставы или другие начальствующие лица, умеющие тотчас сбить спесь с любого.
— Войдите.
Дверь открылась, и он увидел перед собой лакея мистера Перси Бакла.
Тобиас Отс смотрел на его забрызганные грязью чулки, испачканные сажей колени и испорченную прическу.
— Плохие новости? — спросил он. Темные глаза недобро глядели на него.
Писатель потянулся к золотому поясу своего халата и сначала развязал его, а потом, передумав, затянул потуже.
— Вернулась боль? — выразил он догадку. Но в такой час? Это озадачило его.
Пришедший сделал полшага вперед.
— Что с вашими чулками?
— Я упал, — ответил лакей и, моргая, оглянулся вокруг.
— Ради всех святых, сейчас пять часов утра.
— Время не терпит, сэр.
— Вас подняли с постели? Неужели такой добрый человек, как ваш хозяин, посылает слуг по своим делам в такое время?
Вместо ответа посетитель как-то странно сжал кулаки, продолжая держать руки по швам. Этот жест был странным и неожиданным и свидетельствовал о такой силе, которую прислуге не дозволено выказывать. Теперь Тобиас уже почувствовал страх.
— Кто-то обидел вас?
— Я прождал вас весь вечер, после того, как вы съели свой пудинг.
Лакей сделал еще шаг вперед. Тоби взял в руки самое тяжелое из того, что лежало на столе, — пресс-папье. В нем было фунта два. Им, как двухфунтовой гирей, пользовались на кухне.
— Где, черт побери, вы ждали всю ночь?
— На улице, — Джек Мэггс закрыл за собой дверь.
— На улице? Не в моем доме?
— А недавно, уже поудобнее, у вас на кухне.
— Вы дрожите.
— Я знаю.
Тобиас, продолжая держать в руках пресс-папье, предложил Мэггсу сесть.
— Какова же истинная причина вашего визита, старина? Мэггс сел на стул, но тут же вскочил и сложил свои большие руки на груди.
— Что вы сделали со мной во время ужина? Короче, сэр, именно это меня интересует.
— Ах вот оно что? Боль вернулась.
— Скажите мне, что вы со мной сделали.
Вместо ответа Тобиас попытался приложить свою руку к больной щеке Джека Мэггса, но тот отшатнулся, недобро разжав губы, показывая десны.
— Вы выведали мои секреты.
— Нет.
— Вот почему все эти джентльмены так странно смотрели на меня, когда я проснулся.
— Вы вправе получить объяснение, — осторожно промолвил Тобиас, — но для этого не надо кричать на меня. Вот я сяду на этот стул, а вы садитесь на мой. Никто не желает вам зла, даю вам слово. То, что вы назвали «странным» взглядом, было человеческой симпатией. Они были джентльменами, а вы были слугой, но они были тронуты вашим состоянием. Вы переполнены призраками, фантомами, мистер Мэггс. Именно они причиняют вам страдания. Вы знали это? Вы знаете, что в вашей голове живут домовые, как жуки в рухнувшем дереве?
— Но как вы заставили меня заговорить? — уже закричал на него Джек Мэггс, снова сев, как тогда на стул, и положив руки на испачканные колени. — Я никогда в своей жизни не говорил во сне, никогда.
— Вчера вечером вы были сомнамбулой.
— Как там это ни называется, но это было ужасно, сэр; человек чувствует, как все, что у него внутри, вдруг выставлено всем напоказ. Это в тысячу раз постыдней, чем явиться к вам в грязных чулках.
— Вы предпочитаете терпеть боль?
— Я готов вернуть себе боль десятикратной силы, если с ней вернутся все мои секреты.
Воцарилась долгая пауза.
— Вы читаете? — наконец нарушил молчание Тобиас.
— Я не невежда, если вы так думаете.
— Тогда вы, возможно, прочитаете эту гладенькую записную книжечку, которая у вашего локтя. Да, это она. Раскройте на третьей странице с конца. Она датирована 16 апреля. Там вы прочтете все секреты, которые вы мне рассказали.
Джек Мэггс смотрел на книжку, но не касался ее.
— О, сэр, — промолвил он очень тихо. — Я думаю, разумно ли будет это делать.
— Откройте ее. Читайте.
Лакей дрожал так сильно, что Тобиас Отс невольно вспомнил Фараона, лошадь своего отца, чья пятнистая шкура так же дрожала, когда его седлали. А потом, когда Джек медленно и тщательно прочитал написанные от руки две страницы, у Тобиаса Отса созрела идея.
— И это все, что я сказал? И ничего более?
— Это все.
— Тогда я был чертовски пьян, сэр, простите за выражение.
— Но призрак живет в вас, — искренне уверил его Отс. — В вас сидит существо, которое желает вам зла, живет в вас, как глист-солитер в свинье. Этот фантом причиняет боль вашей щеке.
— Я не знаю никакого фантома, сэр. Никогда прежде не знал его имени.
— Я уверен, что могу навсегда снять боль вашей щеки.
— О, сэр, эта боль мучает меня уже многие годы. Сейчас она мне как старый друг.
— Разве это по-дружески — прилюдно подвергать вас такому испытанию?
Джек Мэггс закрыл книжечку и бережно положил ее на стол.
— Я счастлив насколько могу, сэр.
— А что, если я изгоню из вашего сердца демонов, которые причиняют вам боль? Что, если я запишу все на бумаге и положу в ящик? А потом, когда мы справимся с болью, то подойдем к камину и вместе сожжем эти листки, Джек Мэггс?
— Но что вам до этого, сэр? Это моя боль, в конце концов.
— Я натуралист.
