Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь
Если бы глаза у Кунигундэ еще не были вытаращены, она обязательно вытаращила бы их сейчас:
– Вы же сказали, «в основном» и «в общих чертах» все готово!
– Так всегда говорят… это устойчивый оборот. Но сегодня и на это «в основном» уже взгляд пересмотрен. Теперь полагают, что Абсолютно Правильную Окружность из спичек можно будет считать полностью и окончательно построенной лишь тогда, когда ее проложат по всему миру. А тут еще Карл Иванович и иже с ним: он заявил, что и это не будет полное и окончательное построение Окружности – что для полного и окончательного ее построения требуется включение в проект и того света тоже. И что тот свет даже важнее, чем этот, и что…
– Погодите! – остановила словоизвержение Кунигундэ. – Какая-то дурацкая получается логика. Масштабы Абсолютно Правильной Окружности из спичек были ведь заданы изначально – с поправкой на то, что мы будем считать результат достигнутым, несмотря на некоторое несовершенство периметра… Даже несмотря на своеобразный вклад в дело построения Окружности, сделанный Японией!
– Вот именно: с поправкой, – нудно сказали мертвецы. – А теперь все поправки отменены: говорят, нельзя называть «абсолютным» то, что не абсолютно.
– Но ведь ничто же не абсолютно! – просто уже криком закричала Кунигундэ. – Тут как с горизонтом: достигнутая линия горизонта – уже не линия горизонта, но это никому не мешает пользоваться понятием «горизонт»…
– Понятием горизонта – не мешает, а понятием окружности – мешает. Карлу Ивановичу мешает.
– А почему это вдруг все так озабочены тем, чтобы удовлетворять требования Карла Ивановича? Он кто, в сущности, такой?
– Он вождь, – просто сказали мертвецы. И вздохнули.
– Его выбрали вождем? – уточнила Кунигундэ.
– Вождей не выбирают. Это вожди выбирают нас. Карл Иванович пришел с того света – весь в мехах – вместе с бабой своей, с большой буквы, тоже в мехах, и сказал: «Я ваш вождь, идите за мной». И все пошли.
– Просто каменный век какой-то! – возмутилась Кунигундэ. – И что – Редингот тоже пошел? Редингот же сам был вождь!
– Редингот не вождь, а бог – различать такие категории надо. Во всяком случае, Японский Бог. И он сказал, когда такой дележ пошел: богу, говорит, богово, а кесарю – кесарево. И освободил Карлу Ивановичу дорогу.
– А сам с чем остался?
– С чем и был – ни с чем. Остальные же, кто около него начинал, уже до этого сошли с круга.
– Как это – «сошли с круга»?
– Ну, как… Марта забеременела, Кузькина мать возжаждала земной славы, Ближний и Сын Бернар занялись поисками человеческих ценностей… Только одна Умная Эльза осталась прежней, но Редингот запретил ей покидать Японию, когда тут все это началось.
– А Деткин-Вклеткин? Мне Редингот про него тоже рассказывал… во время случайной близости.
– Деткин-Вклеткин-то… Он, вроде, потерялся в ледяных просторах – вместе с эскимосом Хухры-Мухры и Случайным Охотником. От них долго не было вестей: наверное, они замерзли насмерть. Так что Редингот оказался совсем один – и сказал всем своим: «Ну, живите как знаете, а я оставляю себе только Татьяну и Ольгу, ибо она чиста и невинна, как все дети».
– И Марта согласилась?
– Конечно! Потому что ее и Ближнего с Кузькиной матерью как раз в этот самый момент арестовывал Карл Иванович. И арестовал. За измену идее. И многих других арестовал, за то же самое. В общем, как всегда: репрессии, облавы… сами знаете! Только вот Сын Бернар, говорят, убежал и подался в партизаны. Но ведь от благородного Эдуарда не уйдешь…
– Так вот, значит, с кем благородный Эдуард спелся! – воскликнула Кунигундэ.
И добавила:
– Ну ладно…
И глаза ее, давно уже вытаращенные, сверкнули как две шаровых молнии.
ГЛАВА 32
Пейзажная зарисовка ни к селу ни к городу
Традиционный литературный прием отжил свое – это вам любой мало-мальски пристойный современный писатель скажет. Попроси такого писателя украсить выходящее из под его пера творение пейзажной зарисовкой – он тебе все глаза выцарапает. И пойдешь ты слепым по белу свету, проклиная каждую невидимую (тебе) былинку: дескать, будь ты неладна – и чтоб ты загнулась ближайшей холодной ночью! А писатель отправится за тобою следом, ухмыляясь как ни в чем не бывало и сознавая свое превосходство. Превосходство его – да и всей писательской братии – прежде всего в том, что такими ветхими категориями, как пейзажная зарисовка или портрет персонажа, они давно уже не мыслят. Чем же они мыслят? – спросите вы меня. Но в ответ на ваш вопрос я только загадочно улыбнусь и ничего не скажу. Догадайтесь сами.
Для этого достаточно взять любое сегодняшнее произведение – причем ни в коем случае не читать, а только пробежать глазами четверть странички, и все! Уверяю вас, что на этой четверти странички успеет произойти масса всего (действие, действие, действие!): дочь покинет отчий кров вместе с шейхом из арабских эмиратов, сын свяжется с наркоманами, от чего мать сляжет, потеряв память и видом своим вогнав в могилу отца, на плечах которого крупное предприятие, каковое немедленно перейдет в руки соперницы матери, на ваших глазах отравившей местное озеро испражнениями инопланетян, хранимыми ею в пуленепробиваемом сейфе с тех самых пор, когда вышеозначенная мать увела у нее из-под носа хорошенького пришельца, произведшего на свет вышеозначенного сына, чьи дружки отмывают деньги, вкладывая их в очистительные сооружения, в то время как основные доходы отдаются вышеозначенному шейху, на поверку оказывающемуся владельцем заводов, газет, пароходов, нефтяной компании, а стало быть – виновником сброса отходов производства в вышеозначенное местное озеро да еще и трансвеститом.
Что поделаешь, дорогие мои, искусство письма есть искусство ин-три-ги! Нету интриги – не дадут и денег. Вот почему те, кому нужны деньги, изо всех сил стараются, чтобы интрига была и чтобы ее было много. Но покойному автору настоящего художественного произведения деньги уже не нужны – так что он смело может позволить себе чуть-чуть урезать интригу и украсить выходящее из-под его пера творение (автор пишет его именно пером – и не из эстетства, а дабы оное творение впоследствии не вырубили топором, как девственный лес) величественным пейзажем, пополнив тем самым сокровищницу мировой литературы еще одним бессмертным описанием вечно живой природы, по которой так стосковалась душа как отечественного, так и зарубежного читателя.
Совсем недавно, кстати, автор получил закапанное слезами письмо от одного отечественного читателя, несколько лет пытавшегося найти хоть какую-нибудь пейзажную зарисовку в родной литературе. И что же вы думаете – не нашел! Даже обращение к библиотекарю не помогло, ибо библиотекарь уставился на читателя как баран, в невежестве своем уподобив читателя новым воротам (!), и вообще не мог вспомнить значений таких, например, слов, как «небо», «солнце», «дерево», «птица» и других подобных… Выветриваются из сознания современника эти простые ценности. Далее в письме читателя значилось, что отныне вся надежда у него – на покойного автора настоящего художественного произведения, который якобы один-одинешенек отвечает за присутствие матери-природы в художественном дискурсе эпохи.
Обремененный столь высокой ответственностью, покойный автор взял на себя задачу не оплошать и вот… собирается это сделать (то есть не оплошать) прямо сейчас и здесь. А чтобы у иных коварных читателей не было искушения пропустить данную главу за ненадобностью, он так умело встроит ее в повествовательную ткань художественного целого, что пропустившие эту главу навеки потеряют ориентацию в пространственно-временном континууме текста и, даже если – опомнившись! – вернутся сюда позднее, то никогда не смогут найти в ней того, что в свое время дало бы им внимательное и вдумчивое ее прочтение, ибо – будет уже поздно.
Ну, что ж…
Робкое утреннее солнце, осторожно выглядывающее на свет Божий, только начинало золотить верхушки окрестных дубов, буков, грабов, кленов, ясеней, лип, елей, ив, рябин, ольх, баобабов, а также наиболее высоких кактусов. Просыпающиеся птицы – жаворонки, ласточки, скворцы, грачи, пеночки, синицы, снегири, сороки, вороны, аисты, попугаи, орлы, ястребы-их-мать и коршуны – приноравливались к тому, как и где им взять первую ноту (до, ре, ми, фа, соль, ля, си, до второй октавы) последнего летнего дня, в то время как лесная живность – белки, зайцы, лисы, медведи, волки, кабаны, муравьи и обезьяны – либо уже приступили к своим повседневным заботам, либо заканчивали бурную ночную жизнь и отправлялись на тяжело заслуженный отдых.
На траве как общем понятии блестели капельки и капли росы, по которой еще не прошлась коса пахаря, ибо в лесах, как всем известно, не косят, а косят на полях и лугах. Что касается полей и лугов, а заодно уж и полян, долин, просек, делянок и прочих открытых взору мест, то на них тоже еще не косили, но уже собирались косить: издалека доносились песни косцов. Однако, поскольку люди (в данном случае – косцы) не принадлежат к понятию «пейзаж», не будем о них. А вот тучные злаки – овсы, ржи, пшеницы, ячмени и другие – уже совсем склонились к щедрой земле, словно шепча: «Пора, пора сжать нас – и сжать как можно крепче!» Впрочем, жнецов поблизости и в помине не было – были только косцы, о которых мы договорились молчать. Так что на задушевный шепот злаков ответить было фактически некому. Могли бы, конечно, ответить вышеперечисленные птицы (звери и насекомые – едва ли), однако они тут как-то ни при чем.
