Йордан Радичков - Избранное
Мятая шкурка валялась на камнях, как ненужная тряпка. Змея неторопливо двинулась вперед в новой шкуре, подняла голову, глянула через плечо и тут заметила ежа. Глаза у нее были мутноватые, она еще не успела скинуть с них защитную чешуйчатую оболочку. Еж не свернулся в клубок, не отпрянул. Змея подождала-подождала, юркнула в зеленую траву и исчезла. Еж подошел поближе к брошенной змеиной шкурке, пнул ее мордочкой, шкура в ответ сухо прошуршала. Он вцепился в нее зубами, сильно дернул — она натянулась. Он отбежал вбок, чтобы напасть на нее исподтишка, кинулся на то самое место, где у нее кончалась голова, несколько раз перекувырнулся в траве, а когда снова встал на ноги, увидел, что выползина лежит, распластавшись на спине; желтые чешуйки на брюхе поблескивали, освещенные солнцем.
* * *Э. С. тем временем шепнул монаху, чтобы тот спрятал платье купальщицы. Монах немедленно последовал его совету, хотя господь угрожал ему анафемой и отлучением от церкви. Дьявол все так же спокойно сидел, закинув ногу на ногу, ловил стрекоз, жевал не торопясь и сплевывал в воду жесткие крылышки. Купальщица закинула руки за голову, закручивая в пучок тяжелые мокрые волосы, монах тонул в собственной мути и, чтобы вынырнуть, стал горячо молиться, сопровождая молитву непотребными телодвижениями. Дьявол подошел к монаху и запустил ему за шиворот зеленого кузнечика, бедный монах с перепугу выскочил из-за дерева и тем обнаружил себя. Купальщица взвизгнула и плюхнулась в воду, над рекой разнесся дробный татарский хохоток — это смеялся Э. С.
* * *Когда еж перевернул змеиную шкуру брюхом кверху, он услыхал вдалеке дробный татарский хохоток, а еще до того, как хохоток смолк, кто-то совсем рядом шмыгнул носом. Обернувшись, еж увидал юную ежиху с бледными иголочками. Она стыдливо стояла в сторонке и еще стыдливей шмыгала носом. Еж, недолго думая, ринулся вперед, принялся топтать змеиную шкурку, размахивать ею в воздухе и так увлекся этой забавой, что мигом разодрал шкуру в клочья. Естественно, каждый на его месте тоже постарался бы показать себя… Он подтащил шкуру к юной ежихе, предлагая ей принять участие в игре, но та, видно, застеснялась — шмыгнула носом, повернулась и стыдливо убежала.
Еж ни капельки не обиделся, что его бросили, вновь занялся выползиной и почти весь день тренировался в различных приемах. К вечеру он даже явился в сад к Э. С., волоча выползину за собой. Э. С. поощрил его турецкими восклицаниями за то, что он сумел освежевать змею. Возможно, еж еще долго играл бы драной змеиной шкурой и таким образом навсегда одолел бы свой страх перед змеей, но та не дала ему набраться мужества — уже на следующий день судьба свела их снова.
Пчела только-только проникла в цветущий сад Э, С., мягкое жужжание стояло в воздухе, еж дремал, убаюканный солнышком, как вдруг раздалось чиханье, он открыл глаза и увидал неподалеку юную ежиху. Сон как рукой сняло, еж двинулся к ней, но так и не подошел, потому что из травы высунулась серая змеиная голова. Сверкнуло на солнце желтое горло, проницательные глаза так и впились в зверька. Он бросился на змею, но резкий удар отшвырнул его в траву. Гнев, боль, самолюбие — все смешалось воедино, и еж приготовился к новой атаке. Он слышал, как стыдливо шмыгает носом юная ежиха, но не видел ее — она была у него за спиной. Все его внимание было поглощено змеей. Она залегла в траве, громко шипела и, как плетью, размахивала хвостом. Еж двинулся на нее, следя за серой головой, прижавшейся к земле, и за хвостом, который метался влево-вправо. Пронзительные, немигающие глаза следили за каждым его движением. Еж засопел и через мгновение, будто приведенный в действие пружиной, как у заводной игрушки, ринулся вперед, змея изогнулась, чтобы отбросить его, но не успела — еж вцепился зубами в змеиное кольцо. Он и не видел толком, куда укусил, достаточно было того, что он ощутил во рту теплую, липкую струйку. Все глубже впивался он в змею зубами, а та стремительно помчалась вперед, стараясь стряхнуть с себя тягостную ношу.
Трава, густой кустарник, камни преграждали ей путь, били, хлестали ежа, но он крепко держался, всеми зубами вцепившись в свою добычу. Вдруг змея на ходу свернулась в клубок, покатилась вместе со своим врагом, таким образом оба оказались на краю лужка и вмиг разметали несколько рядов только что скошенного сена. Непонятливый шоп, косивший свой лужок, с косой в руке подошел поглядеть, кто это раскидал его сено, и перепугался, увидав сверкающие змеиные кольца, услыхав злобное шипенье. Его овца тоже подошла полюбопытствовать, в чем дело, но змеиный клубок с вцепившимся в него ежом ударился об нее, и овца, заблеяв, удрала на другой конец лужка. А змея с ежом продолжали кататься по земле. Иногда змеиный обруч ненадолго ослабевал, змея разжималась, размахивалась, точно рука, и ударяла вцепившегося в нее ежа о ствол дерева или о камень, подвернувшийся на дороге. С шумом унеслись они на другой конец лужка, сминая ряды скошенной травы, врезались в кустарник и продолжили поединок там. Еж теперь уже ничего не видел, только слышал, как трещат змеиные кольца и в нем самом тоже что-то трещит. Черная пелена застлала глаза, в ней заплясали оранжевые огоньки, засвистели автомобильные шины, придавливая его своими жестокими лапами, в ушах загудело, а в горле что-то заклокотало. Ему не хватало воздуха, он задыхался, захлебывался — словно лиса опять столкнула его в воду и ждала, чтоб он пошел ко дну или чтоб обнажилось его брюшко. Откуда-то возникли сплющенные ежи и лягушки, они были плоские, как сухие арбузные корки, плясали у него перед глазами и шуршали, как шуршит под ногами осенняя листва. Еж еле дышал, в ушах стоял гул, ему казалось, что он карабкается по какой-то черной ограде, которой нет конца. И вдруг послышался легкий звон, похожий на сладостное, мелодичное кваканье лягушек, юная ежиха с мягкими иголочками призывно шмыгала носом, и он увидел себя самого, как семенит он за матерью, а за ним следом много других маленьких ежат, и у всех мордочки красные от земляники. Он вполз в какую-то дыру, внутри было темно, но и в темноте он ощутил полукруглые стены. Это была ежовая нора — темная, но покойная, устланная мягким тюфячком палых листьев. Он с наслаждением опустился на мягкий этот тюфячок, сплющенные ежи и лягушки, похожие на сухие арбузные корки, замаячили перед входом, стали его звать, но он так устал, что был не в силах подняться и выйти к ним.
Он закрыл глаза, погрузился в темное сферическое пространство своей норы и перестал существовать.
* * *Чей-то далекий зов манил его, пытался извлечь из тьмы, и он выползал из этой тьмы, как новорожденное существо, которому предстоит впервые выйти на ослепительный свет мира сего, и ослепительный этот свет его страшит. Еж ощущал свет через зажмуренные веки. Пытался дышать — воздух каскадом камней вливался в его легкие, и он с трудом, пыхтя, выталкивал его обратно. Все у него ныло, он не мог шевельнуться, открыть глаза, взглянуть на мир. Единственной его связью с окружающим был слух, ловивший далекий зов металлических лягушачьих голосов.
Когда он открыл глаза, дело шло к вечеру. Металлический зов из болота продолжал звучать в воздухе. Еж все еще не понимал, что произошло. Оглянувшись, он увидал рядом с собой змею — огромную, рваную, мертвую. Еж больше не взглянул в ту сторону.
Два дня лежал он неподвижно, все в нем словно было разбито вдребезги, все болело и ныло. Каждый вечер он слышал, как лягушки зовут его, но только стонал и не двигался с места. Днем он слушал лай Джанки, турецкие возгласы человека в ивовом кресле, голос певицы, которая в отворенное окно пела «Как прекрасен этот мир», автомобильные гудки на шоссе, лисьи проклятья на окраинах поселка. На третий день он не выдержал, попробовал встать, лягушки звали его что было сил. К останкам змеи, облепленным огромными синими мухами, он и не прикоснулся.
Пошатываясь, еж двинулся по знакомой тропке к болоту. Собака Джанка сразу заметила его, еще когда он только вступил в гвоздику, тявкнула, подскочила ближе. Настроена она была вполне миролюбиво, ей просто хотелось поиграть с гостем, и она тронула его лапой. Еж не стал противиться, покорно лег на бок. Джанка удивилась, что он не свернулся в клубок. Оглянулась на хозяина, полаяла, делясь с ним своим удивлением. Хозяин подошел, увидал лежащего на боку ежа, поставил его снова на ноги и предложил шагать дальше. Все так же пошатываясь, еж двинулся навстречу лягушачьему зову.
Он был в полном унынии.
Человек проводил его взглядом, пока он не исчез в высокой траве, и вернулся к своей корректуре. Еж продолжал свой путь, пролез через щель в ограде, дополз до пологого склона, который вел к шоссе. На этот раз склон показался ему страшно крутым, высоким, и он то и дело останавливался, чтобы перевести дух. Наконец он все же дополз до черной полосы асфальта, лягушки кричали без устали, голоса у них были почти металлические. Еж оживился и, выгнув спинку, вступил на раскаленное шоссе. Воздух дрожал от зноя, что-то огромное заскользило по асфальту, но зной размазывал очертания этого огромного предмета. Еж услыхал липкий посвист шин, их было много, они приближались с такой пугающей скоростью, будто собрались преградить ему дорогу к металлическому зову лягушек. Еж выставил иголки, выгнул спину, впился взглядом в чудище, которое на него надвигалось. А чудище летело в дрожащем мареве со свистом, топотом, стонами, словно турецкие разбойники-кырджали минувших времен гнали закованных в цепи рабов, понукая их азиатским воем и ударами бича. Босые ноги шлепали по раскаленному асфальту, ватага турок росла, приближалась, все ускоряя свой бег, и превратилась в бешеный вихрь. Еж мгновенно свернулся в комок, ощутил удар и легко отлетел в сторону и высоко вверх.
