Фрэнк Норрис - Спрут
- Я видел картину «Труженики»,- продолжал Шелгрим,- и она нравится мне больше, чем поэма.
- Картина написана большим мастером,- с живостью отозвался Пресли.
- И поэтому,- сказал Шелгрим,- в ней сказано все. Вам нечего было добавить. Существует только один способ действительно хорошо выразить ту или иную
идею. Картина «Труженики» потому и является великим произведением искусства, что художник сумел выразить в ней свою мысль действительно хорошо.
- Я никогда не думал об искусстве в этом плане,- заметил Пресли.
Он был смущен, сбит с толку, растерян. Ему трудно было бы сказать, что он предполагал увидеть в Шелгриме, однако он был вполне готов к встрече с жестоким и грубым человеком, беспощадным и неумолимым. Вместо этого перед ним был человек, чуткий к чужим несчастьям и хорошо разбирающийся в искусстве. Общепринятые мерки не годились в применении к этому человеку. Пресли вдруг осенило, что дело, вероятно, не в том, что здесь нужны какие-то другие мерки, а в том, что существующие ничтожно узки для данного случая. Он начинал понимать, что Шелгрим не только человек огромного масштаба, но и очень широкий, разносторонний, отзывчивый, одинаково хорошо понимающий человеческую слабость запойного пьяницы, нравственную ценность замечательного произведения живописи и механику финансирования железной дороги, протянувшейся на тысячи миль, а также управление ею.
- Я никогда не думал об искусстве в этом плане,- повторил Пресли.- В ваших словах большая доля правды.
- Подобные сведения,- продолжал Шелгрим,- я предпочитаю получать из первых рук. Предпочитаю прислушаться к тому, что имеет сказать великий французский художник, нежели к тому, что вы повторяете вслед за ним.
Его речь, громкая и выразительная вначале, когда мысль, которую он хотел высказать, только еще родилась в голове, постепенно тускнела, выдыхалась, словно он утратил интерес к теме, а последняя фраза и вовсе затерялась где-то в бороде и усах. К тому же выяснилось, что временами он чуть-чуть шепелявит.
- Я написал эту поэму,- сказал Пресли,- в момент сильного потрясения. Я живу,- вернее, жил,- на ранчо Лос-Муэртос, в округе Туларе, ранчо Магнуса
Деррика.
- На ранчо, принадлежащем железной дороге и сданном в аренду мистеру Магнусу Деррику,- заметил Шелгрим.
Пресли беспомощно развел руками.
- И я полагаю,- внушительно сказал Президент ТиЮЗжд, уставив проницательный взгляд на Пресли,- полагаю, вы считаете меня отъявленным негодяем.
- Я думаю,- отвечал Пресли,- я убежден…
Он запнулся, подыскивая нужные слова.
- Поверьте, молодой человек! - воскликнул Шелгрим, стукнув толстым указательным пальцем по столу, чтобы подчеркнуть свои слова.- Поверьте для начала в то, что железные дороги строятся сами собой. Где есть спрос, там рано или поздно возникнет предложение. Мистер Деррик… разве он выращивает свою пшеницу? Пшеница растет сама по себе. Какова его роль в этом? Разве он дает ей силы расти? А какова моя роль? Разве я строю железные дороги? Молодой человек, когда вы рассуждаете о пшенице и железных дорогах, но упускайте из виду тот факт, что вы имеете дело со стихийными силами, а не с людьми. Пшеница - продукт. Чтобы кормить людей, ее нужно куда-то перевезти. Это спрос. Пшеница - один фактор, железная дорога - другой; и есть закон, которому они подчинены,- закон спроса и предложения. Люди играют тут незначительную роль. Возможны осложнения, могут сложиться обстоятельства неблагоприятные,- и даже пагубные,- для отдельной личности, но пшеницу все равно надо перевозить, чтобы кормить людей; это так же неизбежно, как то, что она будет расти. Если вы хотите возложить вину за случившееся в Лос-Муэртос на какого-то отдельного человека, то вы делаете ошибку. Вините условия, а не людей.
- Но… но…- промямлил Пресли,- вы же стоите во главе, дорога находится под вашим контролем.
- Вы еще очень молоды. Под моим контролем! Да разве я могу остановить ее? Я могу привести себя к банкротству, уж если на то пошло. Но если подходить к
дороге как к коммерческому предприятию, то от меня очень мало что зависит. Я не могу подчинить ее своей воле. Это сила, возникающая при определенных условиях, и ни я, ни кто-либо другой не волен остановить ее или осуществлять над ней контроль. Разве может ваш мистер Деррик приказать пшенице, чтобы она росла? Он может сжечь свой урожай, отдать его даром, продать по центу за бушель - так же, как я, могу привести себя к банкротству,- но пшеница все равно будет расти. Кто может остановить ее рост? Точно так же не могу остановить дорогу и я.
Пресли вышел на улицу потрясенный, не в состоянии собраться с мыслями. Совсем иной подход, иной взгляд на вещи как громом поразил его. Просто так отмести их он не мог. В них слышалась правда. Выходит, что никого нельзя винить в трагических событиях, происшедших у оросительного канала? Определенные силы, определенные условия, закон спроса и предложения: вот значит, кто враг? Нет, они не враги, потому что природа не зла. Просто совершенно безучастна в своем стремлении к назначенной цели. Значит, природа - это всего лишь гигантская машина, циклопическая сила, страшная и неумолимая, левиафан с железным сердцем, не знающим ни сострадания, ни пощады, ни снисхождения, с олимпийским спокойствием давящий попавшуюся ему на пути человеческую песчинку; и не дрогнет, не скрипнет от сознания своей причастности к гибели живого существа этот огромный механизм, состоящий из колес и шестеренок.
Он вернулся в клуб, расстроенный и встревоженный, и поужинал в одиночестве. Он был задумчив, подавлен и совершенно запутался в своих черных мыслях. Однако, когда он собрался встать из-за стола, одно обстоятельство заставило его встрепенуться и на время забыть обо всем остальном.
Его столик стоял у окна, и, поднося к губам чашечку послеобеденного кофе, он бросил взгляд на улицу. И ему померещилось что-то знакомое в фигуре прошедшей мимо молодой женщины. Неужто Минна Хувен? Молодая женщина свернула за угол и исчезла из вида, но Пресли, взволнованный необычайным сходством, в один миг выскочил из-за стола, надел шляпу и выбежал на улицу, где уже зажглись фонари.
Но как он ни искал, ему не удалось обнаружить следов незнакомки, которую он принял за дочь злосчастного немца. Бросив поиски, он вернулся в клуб, почти к этому времени опустевший, выкурил несколько сигарет, заглянул в библиотеку, где безуспешно попытался заняться серьезным чтением, и, наконец, совершенно расстроенный, усталый и измученный, почти больной, лег спать.
Тем не менее он не ошибся. Девушка, которую он мельком увидел в окно, и впрямь была Минна Хувен.
За неделю до этого, когда Минна после целого дня бесплодных поисков работы вернулась в меблированные комнаты на Кастро-стрит, ей было сказано, что мать с Хильдой оттуда съехали. Это так ее потрясло, что в первый момент она потеряла дар речи. Боннвиль был самым большим городом, который ей до сих пор довелось видеть, и теперь она не знала, что ей делать, куда бежать и как понимать исчезновение матери и Хильды. Она была в курсе того, что хозяйка собирается вот-вот отказать им от квартиры, однако они упросили ее разрешить им остаться еще на один день в надежде, что Минна найдет работу,- о чем Минна и напомнила хозяйке, но та paзразилась таким потоком брани, что девушка окончательно растерялась и больше уж не возражала.
- Извините меня,- залепетала она.- Извините! Я же понимаю - мы вам задолжали, но скажите, куда девалась моя мама. А то как я без нее.
- Я тут ни при чем! - закричала женщина.- Мне-то откуда знать?
В действительности же дело обстояло так: после того, как хозяйка припугнула миссис Хувен полицией, та решила убраться подальше от этих мест, у хозяйки же она оставила для Минны нацарапанную на клочке промокашки записку, которую эта любезная особа немедленно потеряла. А свое смущение по этому поводу постаралась скрыть грубостью и притворной обидой.
- Буду я из-за всякой шушеры беспокоиться! - орала она Минне прямо в лицо.- Не знаю я, куда твоя мать подевалась. Я только с честными людьми дело
имею. От меня слова плохого не услышит никто, плати только за комнату. А как начнут вилять, по неделе плату задерживать, тогда все! Так что проваливай отсюда! Я тебя не знаю и знать не хочу. Не хочу, чтоб про мой дом болтали, будто тут проживают девки с Маркет-стрит. А ну, пошла вон! А то полицейского кликну.
Минна выбежала на улицу. Голова у нее шла кругом. Было около пяти часов. В кармане оставалось тридцать пять центов - все ее состояние. Что же теперь?
И сразу страх перед городом - слепой и безотчетный, знакомый одним лишь бездомным, напал на нее.
Уже первые несколько дней поисков работы показали ей, чего ждать от нового мира, в который забросила ее судьба. Что с ней теперь будет? Что ей делать? Куда идти? Страшные вопросы, ответа на которые не находилось. Притом ее мучил страх не только за себя. Где мать и сестренка Хильда? Что с ними? Ведь они же совсем не приспособлены к жизни. Их ждала гибель. И ее тоже. Но мало-помалу она взяла себя в руки. Мысль, что ей будет нечего есть, что голод грозит ее матери и Хильде, казалась неправдоподобной. До этого не дойдет, конечно же нет! Как это они ни с того ни с сего станут голодать. Со временем что-нибудь подвернется, обязательно подвернется, надо только подождать. Только где ей провести эту ночь, как пережить ближайшие несколько дней. Вот о чем нужно думать сейчас.
