Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
— Что закрутилось, Сергей Николаевич? — доброжелательно полюбопытствовал генерал.
Заместитель помолчал, приводя в порядок мысли, и затем объявил:
— Пришло сообщение от резидента в Брюсселе, касающееся «восточного проекта».
— Как, еще одно? — поднял брови генерал. — Мы же на днях получили от него сообщение по тому же самому делу. Насколько я помню, там говорилось, что ван Эффен включил двух наших людей в новую группу наемников, вербуемую под «восточный проект»...
— Да, а теперь ван Эффен снова вышел на связь, — возбужденно проговорил заместитель. — Он сообщил резиденту о том, что наши люди прошли проверку, их включили в состав группы, заключили с ними контракт и даже положили аванс на их банковские счета. Послезавтра они вместе с группой вылетают в Иран. В связи с этим ван Эффен снова ставит вопрос об организации для него ухода и прикрытия, так как в случае уничтожения фабрики мафия, несомненно, его ликвидирует, как только поймет, что он ей сосватал диверсантов. Как с ним быть, Павел Иванович?
— Да пока никак, — сказал генерал равнодушно. — Когда зафиксируем уничтожение фабрики, тогда подумаем. Кто его знает, этого ван Эффена, может, он на два фронта решил поработать. Послал, к примеру, следом за нашими людьми такую сопрово-диловку, что после ее получения их сразу ликвидируют. Так что пока потяните кота за хвост, скажите, что вопрос изучается... При этом все время оставайтесь с ним на связи, чтобы он не запаниковал и не наделал глупостей.
— Но подготовить прикрытие, видимо, все-таки пора? — заметил заместитель.
— Конечно, — кивнул генерал, почувствовав, что его заместителю по каким-то пока неизвестным причинам очень дорог владелец вербовочной конторы. — Ничего не надо делать в пожарном порядке. Разработайте ему легенду, сделайте документы. Пусть он у нас поселится где-нибудь в Прибалтике — допустим, он сын латышского легионера, решивший вернуться на родину отца...
— Хорошо, будем думать в этом направлении, — сказал Сергей Николаевич.
— Думайте, голубчик, но с прикрытием не спешите, — с мягким нажимом произнес генерал. — Ска: жите, а из Мешхеда какие-нибудь известия есть?
— Ничего особенного, все на уровне слухов, — извиняющимся тоном сказал заместитель. — Сеида-бад — крохотный городишко, очень трудно вести там агентурную работу, а тем более внедрить туда нового человека. Форсировать это дело в резиден-туре боятся, чтобы не засветить наш интерес к объекту.
— В чем-то они, конечно, правы, но и наших людей тоже нельзя оставлять без прикрытия. Этот Корсаков — отрезанный ломоть, а вот ребят будет жалко...
Генерал помолчал и добавил:
— Впрочем, и Корсакова потерять не хотелось бы. В любом центре подготовки один такой кадр десяток преподавателей заменит. К тому же ему есть что рассказать. Вы, конечно, в курсе, что наши в Америке пробили его по личному номеру? Интересная у парня судьба... Так что, Сергей Николаевич, отход ван Эффену готовьте, но торопиться не будем. Договорились?
Корсаков, уже почти не прихрамывая, возвращался в казарму со своей ежедневной прогулки, когда у входа его встретил Фабрициус. Командир группы был мрачен и нервно курил. Выглядел он трезвым, хотя от него исходил крепкий запах алкоголя. Начал он с вполне безобидного вопроса, заданного, однако, каким-то неуверенным тоном:
— Ну что, Винс, как дела, как здоровье? Идешь на поправку?
Корсаков внимательно посмотрел на Фабрициуса и спросил в свою очередь:
— Новое задание, Кристоф, да? Не надо крутить, говори прямо. Если дело серьезное, я иду с вами.
— Все правильно, Винс, ты все сам понял, — с тяжёлым вздохом ответил Фабрициус. — Просто конвейер какой-то — из боя в бой, с задания на задание. Дело даже не в этом — последние операции были не очень сложными, и я не стал бы тебя беспокоить... Но теперь мне что-то не по себе. Я нюхом чую, что на сей раз нас посылают в гиблое место. Винс, предчувствие меня никогда не обманывало: задание это паршивое, и без тебя мы уж точно пропадем. Правда, можем пропасть и с тобой — все зависит от того, в какую задницу нас посылают. Так что решай сам — ты еще не совсем поправился, и приказывать я тебе не могу.
— Я же сказал — если дело серьезное, я иду с вами, — напомнил Корсаков.
— Ну, это еще не точно, это ведь только мое предчувствие, — смущенно пробормотал Фабрициус.
— Я тоже верю в предчувствия, — сказал Корсаков, подводя черту под разговором. — Когда выходить?
— Завтра в шестнадцать ноль-ноль грузимся в вертолет, — ответил Фабрициус.
— Почему такое странное время? — удивился Корсаков.
— На закате мы высадимся, будем идти всю ночь, а потом в намеченном пункте остановимся на дневку, и так несколько раз, — объяснил Фабрициус. — Я так понимаю, что днем в тех местах нас живо обнаружат, а это не радует. Нам могут и не позволить идти назад только ночью, а днем где-то отсиживаться. Ну да ладно, на месте разберемся. Во всяком случае, мы знаем точку, из которой нас должны забрать, знаем время, когда там будет ждать вертолет, и знаем расстояние до этой точки от места работы. Стало быть, нам нужно всего-навсего пройти определенное расстояние за определенное время. Зайди ко мне вечером, Винс, помозгуем над картой.
— Слушаюсь, командир, — отдал честь Корсаков.
— Спасибо, Винс, — кашлянув, сказал Фабрициус и щелчком отшвырнул окурок.
Корсаков ничего не сказал Рипсимэ о том, что уйдет с группой на задание, и день прошел как обычно: Рипсимэ сидела у Корсакова в палате, и он разговаривал с ней, отмечая в памяти все выражения ее ясного лица, все ее движения, все слова. На сей раз Корсаков рассказывал ей о тех городах, где ему пришлось побывать, а она внимательно слушала, поставив локоть на колено, а подбородок уперев в кулачок. Иногда она заливалась смехом, когда Корсаков описывал ей причудливые европейские нравы или национальные характеры, но когда он рассказывал о повадках европейских женщин, Рипсимэ замолкала и слушала с напряжением и ревнивым интересом. Когда она собралась уходить — к вечеру ей полагалось находиться в медпункте, — Корсаков неожиданно привлек ее к себе и поцеловал в щеку. Она мягко высвободилась и произнесла с укором:
— Не надо... А вдруг кто-нибудь увидит?
— А если бы никто не видел? — поймал ее на слове Корсаков. В ответ Рипсимэ повернулась и выскользнула из палаты, но на пороге оглянулась, и Корсаков увидел ее лукавую улыбку. Он только крякнул и покачал головой. Ему почему-то подумалось, что это лукавое создание, просидев немало часов на стуле в его палате, ни разу не позволило себе даже положить ногу на ногу, а тут такая улыбка, в которой и обещание, и сознание своей силы... Корсаков так и заснул, видя перед собой сияние улыбки Рипсимэ.
Наутро он спустился в оружейную комнату и стал там не торопясь готовиться к рейду: разобрал, почистил и собрал оружие, набил боеприпасами подсумки и карманы куртки, проверил походную аптечку. Перебрасываясь репликами с товарищами, он установил, что придется нести ему, а что понесут другие. Впрочем, ноша ему досталась самая легкая, потому что Фабрициус сказал:
— Ребята, на Винса навьючивать как можно меньше, у него еще нога не зажила. Раз согласился идти с нами, то пусть идет налегке.
Подбирая снаряжение, Корсаков думал о Рипсимэ, но все же не решился зайти к ней и сообщить о своем уходе, а сразу поднялся к себе в номер, когда завершил сборы. Он был один — Розе остался в подвале, набивая гранатами сумку за сумкой. Присев на койку, Корсаков со вздохом, думал о том, что нехорошо будет уйти, ничего не сказав Рипсимэ, но утешал себя соображениями вроде «нечего зря беспокоить» и «она мне не жена». Подспудно он понимал, что ему просто не хватает духу, и злился на себя за это. Между тем от Рипсимэ не укрылась суета сборов. Она слышала топот в коридорах, возбужденные возгласы наемников, лязг оружия. Зайдя в палату, где лежал Корсаков, она обнаружила, что пациента нет. Тогда она понеслась на второй этаж, полная гнева на такое вопиющее нарушение лечебного режима. Ей казалось, что достаточно просто призвать больного к порядку, опираясь на свой медицинский авторитет, и все образуется. Однако когда она приблизилась к номеру Корсакова, вся ее решимость куда-то испарилась, и она едва заставила себя робко постучать в дверь. «Да-да!» — донеслось изнутри, и она шагнула в номер. Корсаков сидел на койке и виновато смотрел на нее исподлобья. Оба в первый момент не нашлись, что сказать, а затем Корсаков с усилием хрипло произнес:
— Как раз собирался зайти к тебе, попрощаться... Мы уходим на задание.
— Пусть они уходят, но ты-то здесь при чем? Ты же ранен! — с эгоизмом любящей женщины воскликнула Рипсимэ. Корсаков уловил эту красноречивую нотку в ее возгласе и улыбнулся, несмотря на свое смущение.
— Ну как это — при чем я? — мягко возразил он. — Нас же всего семеро, каждый человек на вес золота. Притом у каждого своя основная специальность. Если меня не будет, ребятам придется очень трудно, а если они погибнут, я никогда этого себе не прощу. Так что, сама видишь, лучше идти.
