Шарлотта Линк - Хозяйка розария
«Какая радость — проболтаться целый день в доме престарелых», — недовольно подумала Майя.
Но сегодня, на десятый день пребывания в Лондоне, она уже думала о визите к прабабушке немного по-другому. О том, что она «проболтается» целый день неведомо, где, Майя уже не говорила — она и так не делала ничего другого, заполняя дни бессмысленной деятельностью, которую стыдно было так называть. Вместо того чтобы ходить по магазинам, в которых она все равно ничего не может купить и впадает от этого в еще большую депрессию, она лучше поедет к прабабушке Уайетт и проведет день среди старых вешалок, которые будут ездить ей по ушам. Она подозвала официанта, рассчиталась за тост, вышла на улицу, перешла на другую сторону, подошла к телефону-автомату и набрала номер прабабушки.
Эдит Уайетт, как и многие старики, жила прошлым, прилипнув к старым историям о войне. Она могла часами говорить об оккупации немцами Гернси. Так было всегда, сколько Майя себя помнила. Старуха постоянно жевала одну и ту же жвачку, к которой Майя не испытывала ни малейшего интереса.
Дом престарелых находился близ Лондона, в идиллической деревушке недалеко от Хенли. Большой, украшенный многочисленными архитектурными излишествами, дом, построенный еще в викторианскую эпоху, был со всех сторон окружен широкой верандой и стоял в большом, немного запущенном саду, где среди фруктовых деревьев были расставлены белые скамьи и стулья. Но старики сидели не там, среди уюта высокой травы и малиновых кустов, а рядами расположились на веранде, как голодные вороны, ждущие, что им перепадет что-нибудь съестное. Когда Майя подошла к веранде, разговоры стихли и все головы повернулись в ее сторону. С каким удовольствием она показала бы им язык.
Майя ненавидела стариков. Она ненавидела седые волосы, трясущиеся головы и слюнявые рты. Она ненавидела зрелище упадка, напоминавшее о том, как близко она сама стоит от той черты, дальше которой начинается прямой путь к неминуемой смерти.
«Жить, — думала она, проходя мимо ворон и стараясь не вдыхать исходивший от них запах старости и болезни, — я должна жить, я должна жить изо всех сил, не так уж много мне и осталось».
Мысль о том, что с Аланом она просто теряет время, пришла ей в голову уже два дня назад и без того сильно ее занимала, но теперь, вдохнув этот мерзкий запах, она поняла, что теперь эта мысль ни на секунду не выпустит ее из своих цепких когтей.
Эдит Уайетт, единственная из всех, сидела не на веранде, а в саду, в глубоком плетеном кресле. На столике перед ней стоял чайник, два столовых прибора и тарелка с печеньем. Миссис Уайетт была просто вне себя от радости от прихода правнучки.
— Наливай себе чай, — сказала она, — и возьми печенье! Ты такая худая, детка. Дай-ка я на тебя посмотрю. Никогда бы не сказала, что ты отпрыск нашей семьи. Таких красивых женщин в нашем роду никогда не было.
К счастью, от прабабушки Уайетт ничем не пахло, иначе сидеть с ней было бы невыносимо.
Майя отказалась и от чая, и от печенья. Все это находилось в посуде, из которой ели старики. Сама мысль об этом вызывала тошноту. «Кто знает, хорошо ли здесь моют посуду», — подумала она, ощутив, как по коже снова побежали мурашки.
Естественно, Эдит Уайетт хотела как можно больше узнать о Гернси, услышать все сплетни и толки, но почти все, кого она знала, уже умерли, а имена, которые называла ей Майя, были Эдит незнакомы.
— Я потеряла всякую связь с Гернси, — печально сказала она, немного помолчав. — И зачем только мы уехали оттуда? Остров был моим миром.
Как верная супруга старой закалки, она без возражений последовала за мужем, который в середине пятидесятых годов перебрался в Лондон, чтобы принять практику умершего однокашника — это был шанс, упустить который не мог ни один разумный человек. Но Эдит Уайетт так и не привыкла к жизни в Англии, и когда муж умер, она долго колебалась, не вернуться ли ей на Гернси, к детям и внукам. Но муж задолго до смерти купил им места в доме престарелых, и Эдит казалось предательством отказаться от его планов и провести остаток жизни по своему желанию. Так уж она была воспитана: жена должна следовать за мужем. По ее представлениям, этот принцип сохранял свою силу и после смерти супруга.
— Ах, как бы мне хотелось хоть одним глазом еще раз увидеть Сент-Питер-Порт, — она тяжело вздохнула. — Через две недели будет День Освобождения. Остров будет утопать в цветах. Ты тоже примешь участие в шествии, дорогая?
— В это время я буду еще в Лондоне, — напомнила ей Майя. Она сильно хотела пить, но не могла переступить через себя и притронуться к чаю. — Я не могу так скоро вернуться на Гернси!
Эдит посмотрела на Майю умными, проницательными глазами.
— Мэй рассказывала, что ты живешь в Лондоне с Аланом Шэем, сыном Беатрис Шэй.
— Да, он много лет хотел, чтобы я приехала к нему, и я наконец это сделала.
— Ты любишь его? Хочешь с ним остаться?
Майя беспокойно заерзала на стуле.
— Нам надо сначала привыкнуть друг к другу.
— Но вы знакомы уже довольно много лет. Ты уже должна была определиться со своими чувствами, — Эдит снова вздохнула. На ее взгляд, современные молодые люди слишком безответственно относились друг к другу. Они совершенно разучились строить прочные отношения. — Алан Шэй — очень добрый человек, — продолжила она, — на него всегда можно положиться.
— Ты же с ним едва знакома!
— Он много раз навещал меня и твоего прадедушку. Да и здесь был несколько раз. Он очень верный человек, он не забывает людей только потому, что они старые, больные и не могут ему ничего дать.
Майя была удивлена. Алан не рассказывал ей, что время от времени навещает прабабушку Уайетт.
«Очень типично для Алана», — подумала она, недоумевая, почему он ее раздражает. Ведь он, в сущности, очень хороший.
— Ну, ладно, — сказала Эдит. — Надеюсь, что у вас все будет хорошо. Расскажи мне о Беатрис, о Хелин. Как у них дела?
Майю одинаково не интересовала ни Беатрис, ни Хелин, да, собственно, она и не могла ничего о них рассказать.
— Не знаю, — неохотно ответила она, — наверное, у них все, как всегда.
— Господи, я сейчас словно наяву вижу их молодыми, — сказала Эдит, и глаза ее блеснули, а Майя с ужасом подумала: «Нет, только не воспоминания о военных временах!»
— Тогда, в мае сорок пятого, почти в это же самое время, больше пятидесяти лет назад… знаешь, о чем я думаю каждый раз в мае, в День Освобождения? Эта картина, как живая, стоит у меня перед глазами.
«В этом-то вся беда с вами, стариками», — нервно подумала Майя.
— Беатрис было шестнадцать, она была такая стройная и юная, — продолжила Эдит, — худая, голодная. Как все мы, она, дрожа от нетерпения, ждала, что же будет дальше. Хелин превратилась в собственную тень от страха. Третий рейх рухнул, и она не знала, что будет с ней и ее мужем. Немцы продолжали удерживать острова, но время шло, и люди все чаще спрашивали друг друга, каким будет конец. Мы продолжали прятать этого французского пленного, Жюльена, и нервничали сильнее, чем раньше. Нами овладел суеверный страх, страх, что в последний момент произойдет что-то ужасное, именно потому, что до сих пор нам везло.
