Умберто Эко - Маятник Фуко
Сон не шел, через час я услышал шаги в коридоре, открыванье и хлопанье дверей, и в последний раз (в последний из тех, что я слышал) дверь бабахнула с жутким грохотом. Лоренца Пеллегрини играла на нервах у Бельбо.
Тут я начал засыпать, и вдруг послышалось царапанье, на этот раз в мою дверь. Не было понятно, скребется ли зверь (ни кошек, ни собак в доме вроде не водилось), или же это какое-то приглашение, призыв, приманка. Может быть, Лоренца царапалась в дверь, потому что знала, что Бельбо за ней следит. А может, и нет. До тех пор я полагал Лоренцу чем-то вроде имущества Бельбо — по крайней мере в моем отношении к ней, — а кроме того, с тех пор, как я был с Лией, я стал нечувствителен к прочим чарам. Интригующие, почти призывные взоры, которые Лоренца то и дело метала в меня в редакции и у Пилада, подтрунивая над Бельбо и как бы ища во мне союзника или свидетеля, входили составной частью (так мне казалось) в некий шаблон поведения, а кроме того, Лоренца Пеллегрини умела смотреть на кого угодно с таким видом, как будто собиралась проверить его любовные способности, но при этом с подвохом, как бы говоря, «хочу тебя, но только чтобы доказать, что ты меня испугался». В тот вечер, слушая шарканье, шуршание ноготков по краске дверной створки, я понял совсем другое: я осознал, что желаю Лоренцу.
Тогда я сунул голову под подушку и стал думать о Лии. Хочу, чтоб у нас был ребенок, сказал я себе. И его (или ее) я сделаю трубачом, как только научится дуть.
57
Под каждым третьим деревом, по обеим его сторонам подвешено по фонарю, и прекрасная дева в голубых одеяниях зажигает их с помощью волшебного факела. А я задерживаюсь дольше, чем это необходимо, восхищаясь зрелищем неописуемой красоты
Johann Valentin Andreae. Die Chymische Hochzeit des Christian Posencreutz, Strassburg, Zetzner, 1616, 2, c.21К полудню на террасе появилась Лоренца и с улыбкой сообщила, что в расписании нашла подходящий поезд, который отправляется из *** в половине первого, сделав одну-единственную пересадку; она прибудет в Милан во второй половине дня. Спросила, проводим ли мы ее до вокзала. Продолжая листать записи, Бельбо произнес:
— Кажется, Алье ждет тебя и организовал эту поездку исключительно в твою честь.
— Тем хуже для него, — отозвалась Лоренца. — Кто меня проводит?
Бельбо поднялся и сказал, обращаясь к нам:
— Я отлучусь ненадолго и скоро вернусь. После этого мы сможем остаться здесь еще на пару часов. У тебя была сумка, Лоренца?
Не знаю, разговаривали ли они по дороге на вокзал. Минут через двадцать Бельбо вернулся и без комментариев принялся за работу.
В два часа дня мы нашли уютный ресторан на рыночной площади, а выбор блюд и напитков вернул Бельбо к новым воспоминаниям детства. Однако он говорил так, словно речь шла о ком-то другом. Увы, он как-то утратил дар рассказчика, который демонстрировал совсем недавно. Мы выехали засветло, чтобы успеть на встречу с Алье и Гарамоном.
Бельбо свернул на юго-восток, и теперь вид из окна машины менялся с каждым километром. Холмы ***, даже несмотря на позднюю осень, придавали пейзажу мягкость и сладость; по мере того как мы продвигались вперед, горизонт все расширялся, несмотря на то что на каждом повороте дороги вырисовывался горный пик, к которому лепилась какая-то деревушка. Но между двумя пиками открывался безграничный горизонт, простиравшийся над прудами и равнинами, как заметил Диоталлеви, добросовестно воплощавший в слова наши наблюдения. Поднимаясь на третьей скорости, мы на каждом повороте видели огромные, уходящие вдаль волнистые просторы, которые где-то на границе плато растворялись в почти зимней дымке. Казалось, что дюны собрали равнину в складки, а мы находились в самом центре гор. Впечатление было таково, словно неумелая рука демиурга придавила вершины, казавшиеся ему чрезмерно высокими, превратив их в айвовое желе с выпирающими наружу косточками, простиравшееся до самого моря или же вплоть до гребней более высоких гор.
Мы приехали в деревню, где в баре на центральной площади должны были встретиться с Алье и Гарамоном. Узнав, что Лоренца не приехала с нами, Алье, если даже и был разочарован, не подал виду.
— Наша прекрасная незнакомка не захотела поделиться с другими своими тайнами. Ценю столь необычное целомудрие, — сказал он. Вот и все.
Мы ехали — мерседес Гарамона впереди, рено Бельбо сзади — долинами и холмами, пока не увидели в закатных лучах на гребне горы странное желтое сооружение на манер замка XVIII века, от которого отходили, как мне показалось издалека, засаженные цветами и деревьями террасы, их зелень была буйной, несмотря на время года.
Когда мы подъехали к подножью горы, то оказались на заставленной автомобилями эспланаде.
— Придется здесь оставить машины и идти дальше пешком, — сказал Алье.
Сумерки уже переходили в ночь. Подъем был освещен множеством факелов, закрепленных по обочинам тропы.
Странно, но о том, что происходило с этого момента и до самой глубокой ночи, у меня остались отчетливые и одновременно весьма хаотичные воспоминания. Позже, укрывшись в перископе, я воскресил в памяти этот вечер и заметил какое-то родственное сходство между этими двумя событиями. «Вот ты здесь, — говорил я себе, — в неестественной ситуации, одурманенный едва уловимым затхлым запахом старого дерева, и думаешь, что находишься в могиле или в сосуде, в котором происходит превращение. Достаточно высунуть голову из кабины, и в полумраке ты увидишь, что предметы, которые сегодня днем были неподвижными, теперь шевелятся, словно элевзинские тени среди колдовских испарений. И такой же вечер был в замке: свет, неожиданности, подстерегавшие на пути, доносившиеся до меня слова и немного погодя запах, который, безусловно, был запахом ладана, — все сговорилось для того, чтобы убедить меня, будто я вижу сон, но не совсем нормальный, как бывает тогда, когда знаешь, что вот-вот проснешься».
Я не должен ничего помнить. Однако я помню все, только так, словно это было не со мной, а рассказано мне кем-то другим.
Не знаю, все ли то, что я припоминаю с такой хаотичной точностью, произошло на самом деле или же мне только хотелось, чтобы так случилось, но уверен, что именно в этот вечер в наших мыслях обрел ясные очертания План — так, как бывает, когда хочешь придать какую-то форму бесформенному переживанию, превращая в фантастическую реальность ту фантазию, которую кто-то вообразил реальностью.
— Наш маршрут носит ритуальный характер, — пояснял Алье во время подъема. — Это висячие сады, такие же, или почти такие же, как построил Соломон де Каус для Гейдельберга, точнее для Палатинатского курфюрста Фридриха V, в великом веке торжества розенкрейцеров. Света здесь немного, но так и должно быть: нужно чувствовать, а не видеть; наш радушный хозяин не передал в точности замысел Соломона де Кауса — сконцентрировал его на более тесном пространстве. Сады Гейдельберга воплощали собой макрокосмос, а тот, кто создал их здесь, является последователем микрокосмоса. Посмотрите на этот грот, украшенный раковинами и камнями… Несомненно, он очень вычурный. А де Каус имел в виду эмблему «Аталанты Бегущей» Михаэля Майера, где коралл — философский камень. Де Каусу было известно, что форма садов может влиять на небесные тела, потому что в них существуют знаки, которые своей конфигурацией повторяют гармонию Вселенной…
