Пётр Самотарж - Одиночество зверя
— Он назвал волшебство вслух, и оно исчезло, — быстро и твёрдо ответил Ладнов. — Верить нужно тихо, про себя, не разбрасываясь откровениями.
Наташа подумала о себе. Она не помнила, когда перестала верить в чудеса. То есть, она помнила себя только неверующей — как странно! Сама удивилась сделанному открытию и попыталась найти ему объяснение. Потом опомнилась — был день рождения, когда побежала открывать дверь на звонок, нашла на пороге подарок и поверила в его волшебное происхождение. Привязанная к подарку поздравительная записка от Мальвины показалась ей тогда вполне правдоподобной, но вот подарки под ёлкой от Деда Мороза в её воспоминаниях начисто отсутствовали. А вдруг их и не было вовсе? Наташа задумалась о родителях и не поверила самой себе. Конечно, были. На Новый Год всегда было весело, хотя её отправляли спать ещё до полуночи и не будили к главным событиям. Подарки наутро определённо случались, но под ёлкой или нет — кто знает. Да и какая разница? Она помнила тепло и радость, первый день каждого нового года казался солнечным, а родители навсегда оставались в нём молодыми.
Смутным призраком всплыл в памяти отец. Он читает ей «Незнайку», и она слушает, смотрит на его рот, на движущиеся губы, и не видит, но строит в голове то ли Цветочный, то ли Солнечный город, или переносится во внутренний мир Луны. Откуда брались картины никогда не виденного? Наверное, сама придумала. И советские мультфильмы о Незнайке и других коротышках ей не понравились — она всех их представляла иначе.
— А я и сейчас сказки люблю, — торжественно объявила Наташа с явным желанием самоуничижения перед лицом превосходящих её собеседников.
— Кто же их не любит? — удивился Худокормов. — Я всех «Гарри Поттеров» видел.
— А я их все читала.
— Молодец. Мне периодически вступает в голову мысль, но стесняюсь.
— А я не читал и не видел, — признался Ладнов. — Совсем старый стал.
— Но слышали ведь?
— Безусловно. Главное, что я обо всём этом слышал — Джоан Роулинг стала самым богатым писателем всех времён и народов. Вот, стою я перед вами — простой русский дед, скучный и не любопытный, зато очень практичный.
— Практичные люди никогда не пытаются проломить лбом стену, — возразил Худокормов.
— Спасибо за комплимент. Стараюсь.
— А вы читали книжки вашему сыну? — строго спросила Наташа, вспомнив себя.
— Сыну не читал. Занимался более важными, как мне казалось, делами — сначала вообще сидел. Внучкам читаю изо всех сил.
— Родители должны читать книжки детям, — согласился Леонид. — У нас дома вообще публичные чтения устраивались — все садились за большой стол в гостиной и тратили полчаса в день на чтение вслух.
— У вас великие родители, Леонид, — восхитился Ладнов. — Во времена вашего детства они, наверное, были такие одни на всю Москву. Мои предки отличались суровостью и непреклонностью.
— Они ведь хотели вам добра? — уточнила Наташа, напуганная личным опытом общения с родителями. Её угнетало желание матери пресекать все устремления дочери, но безразличие отца тоже отталкивало.
— Родители всегда хотят добра своим детям. Проблема в другом — их представление о благе иногда кардинально расходится с убеждениями детей, особенно подростков. Взрослые практичны, а их юные потомки мыслят великими идеями или мелочными заблуждениями — зависит от круга чтения. Вам следует понять простую истину, Наташа — они в вас души не чают.
— Мой отец спился, а мать с ним нянчится. Я бы давно его прогнала.
— Да, проблема, — Ладнов посмотрел на девушку пристально и придирчиво, словно пытался разглядеть другие скрытые свойства души. — Вы ждали от него заботы, а он предпочёл избавиться от любой ответственности, в том числе за себя самого. Но он не предал вас, просто сдался.
— Кому он сдался? Кому он нужен?
— Наверное, вы помните его другим.
— Конечно, помню.
— Да, так ещё больней.
Ладнов замолчал и задумался, ни на кого не глядя. Казалось, хотел вспомнить нечто давно забытое или сомневался, стоит ли продолжать разговор в том же ключе.
— Детские суждения категоричны и безжалостны, а ваша матушка, надо думать, надеется на будущее. Или не забывает прошлое. Она ведь вышла замуж за лучшего человека на свете.
— Какого ещё лучшего человека?
— Конечно, за лучшего. Женщины всегда за них выходят, но потом могут и раскаяться. Наш брат частенько не выдерживает испытания временем.
— А женщины?
— И женщины тоже. Человек — существо хрупкое.
— Мужчины должны отвечать за свою семью.
— Должны, — в голосе Ладнова зазвучали вкрадчивые и в то же время убедительные нотки ветерана психологической войны. — Но, уверяю вас, Наташа, пройдёт немного лет, и вы увидите ваши нынешние отношения с отцом совсем в другом свете. Я всё понимаю: он вас забросил ещё раньше, чем себя самого, оказался слабаком, когда вы ждали от него защиты и поддержки. Но я вам советую: отвлекитесь от всего плохого и вспомните хорошее. У вас же есть детские воспоминания о нём?
Наташа не стала рассказывать о чтении «Незнайки». Само слово «отец» в любом контексте её сейчас раздражало и заставляло искать другие воспоминания. Но они вдруг возникли сами, вопреки ожиданиям и совсем иные, тихие и светлые. Опять день рождения, у них дома полно соседской ребятни, и вдруг появляется с грозным рыком неизвестное четвероногое существо в шубе. Мальчики и девочки с весёлым визгом запрыгивают на диван, а самые смелые усаживаются верхом на зверя. Она кричит: «Это папа, это папа!», и довольна своей сообразительностью и изрядным бесстрашием, но всё равно побаивается — а вдруг она ошибается? Зверь казался совсем настоящим. Наташа вспомнила и сама удивилась детскому восприятию. Казалось бы, как можно принять за животное человека на четвереньках в шубе, но она отчётливо ощущала свои тогдашние впечатления: существо действительно показалось настоящим, и потребовалось время для осознания отцовской проделки. Она даже не могла сказать, снял ли он в конце концов свою временную шкуру и обнаружил ли под ней своё человеческое лицо — годы занесли песком очертания сцены. Ярким пятном оставалось появление зверя, но не его разоблачение. Законы психологии жестоки — человечность для ребёнка равна обыденности и не вызывает отклика.
— Лучше бы я не помнила его другим, — сказала Наташа и не пожалела о своей демонстративной строгости.
Она сама не понимала причин откровенности с Ладновым, но присутствие Худокормова её тоже не смущало. Отца она давно не воспринимала как близкого человека — он стал её врагом, когда занялся только своей неизвестной болью и погрузился в мутную глубину безразличия к дочери.
— Вы ошибаетесь, — мягко настаивал Ладнов. — Он гораздо лучше, чем вы о нём думаете.
— Обыкновенный слабак и предатель. Мы не заставляли его упиваться всякой дрянью до полусмерти.
— Возможно, он был в отчаянии или депрессии. Если бы он пил со школы, следовало изучать его семью и его родителей, но если он опустился уже взрослым, то рассуждать следует уже о вас и вашей матери — вы находились рядом и тоже несли за него ответственность.
— Я была маленькой. А мать вкалывает, пока он пьёт, ей некогда с ним няньчиться.
— Я уверен, вы не хотите его смерти.
— Иногда хочу.
— Вы говорите, как ребёнок.
— Я уже взрослая.
— А говорите, как ребёнок. Для взрослого ваше суждение, уж простите старика — неприлично.
— Почему неприлично? Вы же сами говорили — предательство нельзя прощать.
— Мы с вами почти незнакомы, Наташа, но уж позвольте мне откровенность.
— Пожалуйста, я разве против.
— Вы тоже его предаёте.
— Я?!
— Конечно. Ваш отец гибнет, а вы своим отношением подталкиваете его в могилу. Он видит ваше настроение, не сомневайтесь. И уходит из дома, где ему холодно.
— Можно подумать, мне там тепло!
— Если в семье холодно, страдают все. Я видел в своей жизни людей, способных подпитывать свои жизненные силы издевательствами над близкими, но, мне кажется, ваш отец не из их числа. Такого рода вампирами люди не становятся в середине жизни, их видно с детства. По крайней мере, мне так кажется. Или мне привиделось, будто мне так кажется — знаете, судить о людях вообще почти невозможно. Нужно попасть в серьёзный переплёт, поставить жизнь на кон, и только тогда из человека вырывается наружу его природа. Самая настоящая, нутряная, так сказать. И окажется он чудовищем. А проживи рядом с ним в тишине и спокойствии десятки лет — и не заметишь ничего, приличный человек. Скромняга, рубаха-парень и кто угодно ещё.
— Я бы предпочёл не узнавать характер людей столь варварским способом, — усмехнулся Худокормов.
— Вас никто и не спросит, Леонид, — очень спокойно и серьёзно ответил Ладнов. — Думаете, я когда-нибудь хоть кого-нибудь проверил? Ничего подобного. Приходило время, и они раскрывались.
