Пётр Самотарж - Одиночество зверя
Ладнов спокойно слушал оратора на своём месте и сохранял безмолвие всё время, пока слово брали другие выступающие, настроенные не менее решительно. Наташа косилась на него в ожидании разглядеть в чертах его лица признаки расстроенных непониманием чувств, но по-прежнему видела лишь отстранённость. Принимает он поражение в споре или просто не осознаёт его? Да и как понимать поражение? Если ты не смог переубедить множество несогласных, но и они не заставили тебя изменить точку зрения — проиграл ли кто-нибудь? Оставшийся в меньшинстве, разумеется, проиграл. Но почему Ладнов думает иначе? А он ведь определённо думает иначе. Не волновался и не принимался кричать на трибуне, но и сейчас сидит, словно у себя дома перед телевизором. Сколько споров пережил он в своей жизни и сколько раз оставался в меньшинстве? Наверное, чаще, чем в большинстве. Во всяком случае, так показалось Наташе — её багаж знакомства с Ладновым отличался завидной скудностью, но мнение нарисовалось само собой, изящно и незаметно, прямо из воздуха. Он спорит не ради победы, а ради заявления своей позиции. Несколько десятилетий смотрят сквозь него люди, наделённые властью карать и миловать, он смотрит мимо них и продолжает твердить постулаты своей веры. Как теперь выясняется, единомышленники тоже его не жалуют, но и они тоже не могут его поколебать. Человек готов остаться совсем один на ледяном ветру и не боится смерти во всех её многочисленных и разнообразных личинах.
Спустя некоторое время объявили перерыв, народ потянулся в буфет, Наташа проявила настырность и искусство перевоплощения в нечаянность, но смогла оказаться за столиком вместе с Ладновым и Худокормовым. Они скупо обменивались впечатлениями об итогах первой части заседания, и Пётр Сергеевич обсуждал его, как шахматную партию — называл удачные и неудачные ходы, свои собственные и его соперников.
— Вы так спокойны, — позавидовала Наташа. — Я так никогда не научусь.
— Всему научитесь, если будете достаточно часто тренироваться, — успокоил её Ладнов. — Мы с вами ведь уже обсуждали искусство диспута.
— Так ведь перед зеркалом дома не потренируешься — надо на публику выходить.
— Бесспорно. Здесь главное — не пытаться представить себя со стороны. Всегда сам себе кажешься жалким и неубедительным.
Ему легко рассуждать, он жизнь посвятил борьбе. Спорил с корифеями, философами, гэбистами, философами, соратниками и противниками. Стоял на импровизированных трибунах перед стотысячными толпами и добивался от них отклика. А Наташа в своей жизни спорила по преимуществу с матерью на предмет какой-нибудь покупки. Правда, ругалась отчаянно и время от времени добивалась своего, но разве можно сравнить такие ссоры с настоящими диспутами?
— Пётр Сергеевич, а зачем вы сейчас выступали?
— Зачем? Ясно зачем — иначе меня бы никто не услышал. Все люди выступают, чтобы их выслушали.
— Но вы же предвидели реакцию зала?
— Разумеется. Реакция одна и та же, сколько бы раз я свои идеи ни выдвигал. Видите ли, Наташа, характер у меня несносный. Меня хлебом не корми — только дай горшков наколотить вволю. Просто душой отдыхаю.
— И как же вас таким воспитали? Всё детство в драках провели? — наседала Наташа.
Она не собиралась смущать старого диссидента, а искренне желала понять историю его жизни. Сама себя она, ей казалось, знала неплохо и не испытывала уверенности в собственной решимости идти до конца.
— Я был самим тихим ребёнком на свете, — последовал решительный ответ Ладнова. — В основном книжки читал. Всё более и более разные. Хорошие книги ставят вопросы, но не дают ответов, и заставляют читать дальше в бесплодных поисках. По истечении определённого судьбой срока начинаешь читать книги вовсе неожиданные для себя самого в начале процесса.
— Что за срок?
— Время, необходимое для формирования критического взгляда на мир. Одним хватает нескольких лет детства и юности, другие доживают до глубокой старости в состоянии невинности и наивности. Лично меня стали удивлять ещё детские сказки.
— Сказки-то вам чем помешали?
— Неправильной картиной мира. Например, Карлсон, который живёт на крыше, казался мне жутко противным типом, а Малыш — его жалким рабом.
— Вы застали в детстве Малыша и Карлсона?
— Застал. А вы думали, я совсем старая развалина? Я их ровесник в оригинальном исполнении и всего на пару лет старше первого русского перевода. Это мультик вышел намного позже.
— Хорошо, так почему же они противный тип и его раб?
— Ну как же — это ведь история провокатора и влюблённой в него жертвы.
— Мне просто слушать вас страшно! — искренне воскликнула Наташа.
— Что поделать, таков я есть. Сами подумайте: этот тип с пропеллером, причём взрослый тип, в действительности представляет собой род мелкого инфантильного жулика или вора на доверие. Ребёнок впускает его в дом, он там хулиганит, жрёт чужое варенье и благополучно упархивает в окно, а Малыш один за них обоих отдувается. Но почему-то любит летучего мерзавца и продолжает с ним добродушно общаться.
— Предательство прощать нельзя — такое поведение равно соучастию, — согласился с Ладновым Леонид.
— Бедная Астрид Линдгрен — знала бы она, какие ужасы о ней думают дети в России, — сокрушалась Наташа и совсем не шутила.
— Не пугайтесь, таких детей, как я, на свете было мало раньше, а сейчас и того меньше, — тоже вполне серьёзно сказал Ладнов. — Возможно, наиболее очевидный русский антипод Карлсону появился задолго до рождения вашей несчастной Линдгрен — разумеется, «Чёрная курица и подземные жители» Погорельского-Перовского.
— Сказка о подпольщиках? — заметил Худокормов.
— О подпольщиках и предательстве.
Наташа не смогла удержаться смеха.
— Вы не смейтесь, Наташенька, — заметил ей Ладнов. — Можете вы перевести с английского «Black Pullet» или с французского «La poule noire»?
— Не могу, конечно.
— Вот видите, поэтому вам и смешно. По-русски выходит «Чёрная курочка». Оккультная книга неизвестного автора конца восемнадцатого века, предположительно офицера наполеоновской армии в Египте, рассказывает историю его участия в походе и ранения. Он попал в руки некого турка, тот привёл его в библиотеку Птолемея и показал хранящиеся там рукописи, в числе прочего талисманы и амулеты, необходимые для выведения чёрной курицы, несущей золотые яйца. Желающие находят у Погорельского ещё и много масонщины, но, в сущности, все доводы уступают перед главным, а именно моим: маленькие человечки тайно живут под землёй, то есть находятся в подполье. И уходят прочь, как только Алёша, испугавшись розог (читай — пыток) выдаёт их взрослым.
— Сказка о взрослении, — сформулировал свою позицию Леонид.
— Не просто о взрослении. Здесь взросление представлено предательством себя маленького. Волшебство есть, но оно исчезает, когда в него перестают верить.
Наташа всегда чувствовала себя глупее, чем окружающие, если те видели в прочитанных ей книгах неочевидный смысл. В «Чёрной курице» она видела только нравоучение о необходимости хорошо учиться, а не искать лёгких путей в виде подсказок и списываний. Смысл простой и понятный детям — откуда им знать о старых книгах французских офицеров и масонах? Да и зачем им знать о них, тем более сейчас? Они читают в разных возрастах Эдуарда Успенского, Джоан Роулинг и, может быть, Астрид Линдгрен.
— Алёша ведь не перестал верить, — из упрямства вставила своё слово Наташа.
— Он назвал волшебство вслух, и оно исчезло, — быстро и твёрдо ответил Ладнов. — Верить нужно тихо, про себя, не разбрасываясь откровениями.
Наташа подумала о себе. Она не помнила, когда перестала верить в чудеса. То есть, она помнила себя только неверующей — как странно! Сама удивилась сделанному открытию и попыталась найти ему объяснение. Потом опомнилась — был день рождения, когда побежала открывать дверь на звонок, нашла на пороге подарок и поверила в его волшебное происхождение. Привязанная к подарку поздравительная записка от Мальвины показалась ей тогда вполне правдоподобной, но вот подарки под ёлкой от Деда Мороза в её воспоминаниях начисто отсутствовали. А вдруг их и не было вовсе? Наташа задумалась о родителях и не поверила самой себе. Конечно, были. На Новый Год всегда было весело, хотя её отправляли спать ещё до полуночи и не будили к главным событиям. Подарки наутро определённо случались, но под ёлкой или нет — кто знает. Да и какая разница? Она помнила тепло и радость, первый день каждого нового года казался солнечным, а родители навсегда оставались в нём молодыми.
Смутным призраком всплыл в памяти отец. Он читает ей «Незнайку», и она слушает, смотрит на его рот, на движущиеся губы, и не видит, но строит в голове то ли Цветочный, то ли Солнечный город, или переносится во внутренний мир Луны. Откуда брались картины никогда не виденного? Наверное, сама придумала. И советские мультфильмы о Незнайке и других коротышках ей не понравились — она всех их представляла иначе.
