М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1
Не рассказал Поставец об устройстве бюджета, не рассказал о министре культуры Аркадии Владленовиче Ситном, который давно требует доли и причем с каждого интернационального проекта. Про себя-то он кое-что сказал и даже ругательные слова произнес, но вслух не решился. Гребут, гребут министерские работники немерено. А вы как думали? Министр сам не берет, он человек совестливый, а заместителя - не благородного Леонида, а второго заместителя, циничного Шуру Потрошилова, - выпускает на дело. А тот спуску не даст. Даром у него, что ли, на затылке восемь складок жира? В один день столько не наешь. С каждого - попрошу заметить, с каждого! - проекта получают оброк наши попечители. Вы бы посмотрели, как они в ресторане «Палаццо Дукале» кушают - одно слово: Министерство культуры, и аппетиты у них министерские. А на какие, простите, шиши построил Ситный дачу? А на Майорке Потрошилов загорает на зарплату, полагаете? Отнюдь не на нее, но используя широкие финансовые потоки, текущие помимо окошка для выдачи зарплаты. Не рассказал Поставец о том, как текут эти финансовые потоки, а текли они так. Допустим, задумывает Поставец проект, культурные чиновники дают согласие, шлют рекомендации директорам музеев; министерство выделяет из бюджета сумму на реализацию концепции, запрашивает деньги у зарубежных партнеров - в эти деньги (иностранные и бюджетные) заложен так называемый «откат». Часть денег идет, разумеется, и на сам проект, а вот другая часть - непосредственно министру. И не то чтобы три рубля просили для себя чиновники, а куда как более убедительные суммы. Галерист не рассказал этого, да и как было рассказать такое, да и кому? Уж не Леониду Голенищеву, не замминистру культуры такое рассказывать: тот и сам процент с дела имеет. Не рассказал Поставец и о немереных аппетитах кураторов, интеллигентных людей, - той же Свистоплясовой, например, или Кранц. Уже давно так повелось, что кураторы получают некий процент с выставки, но, недовольные этой малостью, они сами стали заключать договоры с музеями - в обход галерей. Не рассказал Поставец и об иностранных партнерах и об их волчьей хватке. Бюджет подняли? - спрашивает такой партнер. Подняли, отвечает Поставец. Имя моего музея (галереи, фонда, коллекции) использовали? Использовали. Согласился я (такой-то знаменитый) на сотрудничество с вашей вшивой галерей из Брянска (Самары, Владивостока, Новосибирска)? Согласился, кормилец. И под мое имя тебе финансы дали? Под твое, батюшка, под твое, отец. Так переведи мне в швейцарский банк триста тысяч на номерной счет, смерд вонючий. И не рассказал Поставец о том, как его усилиями и бденными трудами возведенный бизнес подъедает конкуренция - и не западных галеристов, и не таких же, как он, российских радетелей прекрасного, нет, отнюдь - но зажравшихся жен новых богачей. Почему, терзала его мысль, почему Лаванда Балабос, в прошлом сотрудница ночного клуба, а ныне обвешанная драгоценными каменьями особа, - почему она перестала покупать картины? Да потому, отвечал он себе сам, что от безделья и алчбы к светским занятиям она решила сама открыть галерею. А ей что стоит? У мужа, у воротилы Балабоса, попросила миллиончик-другой - и особняк отгрохала: не нашим подвалам чета. У нее а никак не у меня будет покупать картины Дупель. Вот как повернулось. А жена Левкоева? И ведь строит уже, строит огромную галерею современного искусства - из мрамора и хрусталя. Попробовала Белла Левкоева заниматься гольфом, открыла фитнес-центр, но нет - чего-то еще душа просит. И возникла посреди Москвы хрустальная галерея актуального искусства, а ты сиди в подвале, где каждый сантиметр кричит об арендной плате, выкручивай свой жалкий бюджет и так и эдак. Именно к ней, к этой вот Белле Левкоевой, хаживает теперь министр культуры Ситный - и плевать Ситному, что неграмотная она и Ле Жикизду от Джаспера Джонса не отличает. Вот так и вертись, хотелось сказать Поставцу, между кураторами, директорами музеев, банкирами, клиентами, правительством, женами воротил. И каждый норовит кусок отгрызть. И каждому дай. И каждый просит. И все им будет мало. Палец дай - руку сожрут. Заслушался бы Сергей Ильич Татарников, расскажи ему все в деталях. Главное, что понял бы историк из этого рассказа, - это то, что отрасль так называемой культуры живет по тем же законам, что и нефтяная отрасль, что и оборонная промышленность. Неужто министр топлива и энергетики М. З. Дупель может кормиться от своей отрасли, а министр культуры А. В. Ситный - не может? Что же это за дискриминация такая? Если бы Татарников участвовал в этой беседе, он бы, конечно, не упустил случая поинтересоваться: влияют ли пристрастия банкиров и махинации правительства на качество искусства? Может ли быть, чтобы аферы ежедневно проворачивались в мире - и при этом не влияли на произведения и художников? Кто платит, тот и музыку заказывает, не так ли? Ну что бы такое Поставец мог сказать ему в ответ? Улыбнулся бы вежливо, облизнул бы губы в обычной своей манере. Разумеется, не влияют, мягко сказал бы Поставец, искусство каждой отдельной страны встроено сейчас в глобальную картину искусства. Значит, поинтересовался бы въедливый Татарников, пристрастия банкиров более развитой страны влияют на провинцию? Актуальное искусство одинаково везде, ответил бы Поставец, поглядите на прогрессивных художников Китая, России, Бельгии и Штатов - все заодно. Значит, спросил бы занудный Сергей Ильич, ситуация в искусстве отражает ситуацию экономическую - интернациональные мегакорпорации, объединяющие производства многих стран. Ну да, так сказал бы Поставец, финансовая и рыночная система давно стали общими - это, если угодно, общая кровеносная система. И если искусство хочет ответить на вызов современности, оно обязано войти в систему общих договорных отношений. Сергей Ильич, человек безмерно любопытный, спросил бы: в глобализации важным фактором является дешевая рабочая сила - для того чтобы наладить массовое производство дешевых немецких магнитофонов, надо собирать магнитофоны в Сербии. Чтобы прогресс принял массовый характер, требуется удешевить производство. Если речь идет об искусстве - что является эквивалентом дешевой рабочей силы? Вероятно, само искусство? Для воспроизводства красоты в планетарных объемах следует редуцировать понятие красоты, не так ли? И в отношении России поинтересовался бы профессор. Он бы так спросил. Коль скоро количество холуев на одного начальника выдерживается в России в традиционной пропорции, то и дешевых поделок надо много. Мы традиционно обеспечиваем мир холопами, верно? Что бы ответил на это Поставец? Да и стал бы он отвечать? Впрочем, коль скоро Сергей Ильич участия в беседе не принимал, то и знать это не обязательно. Не на всякий вопрос надо давать ответ.
VI
В отсутствие Сергея Ильича разговор замер. Простившись с гостями, Поставец поспешил к своим бронированным дверям: иные гости явились на порог. Галерея актуального искусства жила той жизнью, какой в брежневские годы жила кухня в квартире диссидентов: знакомые и незнакомые приходили и выходили, что-то уносили и что-то приносили, засиживались за чаем и засыпали, напившись водки. Разница в том, что диссидентская кухня прозябала на задворках цивилизации, а галерея актуального искусства находилась в ее эпицентре.
Охранник распахнул дверь. Прибыл цвет художественной Москвы. Вошел, кутаясь в лагерный свой бушлат, подозрительный и осторожный Пинкисевич. Надо сказать, что недавнюю свою покупку, полувоенный френч, он надевал лишь за границей, а приезжая на Родину, облачался в привычное тряпье времен Беломорканала. Несмотря на гонорары, Эдик Пинкисевич производил впечатление бедного человека. Заработанные деньги он не вкладывал ни в недвижимость, ни в банки, ни во что вообще - но держал у сестры в Днепропетровске, полагая, что так надежнее. Вошел следом за ним и Дутов, рассеянный и возвышенный. Вошел и Стремовский, как всегда одетый в черное, на манер берлинских интеллектуалов. В жару и холод Стремовский одевался теперь в черные пасторские одежды, стригся коротко и держался значительно, как и подобает мыслящему европейскому интеллигенту. С некоторых пор он носил очки с узкими стеклами, и взгляд его сделался проницательным. Вслед за художниками вошла знаменитая Кранц.
- Здорово, кенты, - сказал Пинкисевич, верный тюремному жаргону, гляди, какую хавиру отгрохали. Двери, как в танке, - заметив аквариум, Пинкисевич сунул в воду руку, почесал пальцем пляшущего человечка, - здорово, Филька.
- Двери хорошие, - сказал Стремовский, оглядываясь. - Надо еще бронированные заказать. Это он? Ле Жикизду?
- Поздний Ле Жикизду, - уточнил Дутов, присмотревшись.
- Я такие вещи в шестидесятых делал, - заметил Стремовский.
- Не надо, - поправил его Пинкисевич, - не углем по штукатурке. Ты гвоздем царапал.
- Полагаю, - мягко сказал Поставец, - Москва созрела для Ле Жикизду.
