Фатерлянд - Мураками Рю

«Тойота» доехала до сплошь заросшей сорняками, огороженной металлическим забором детской площадки. Там были качели и еще какие-то полуразрушенные конструкции, а на гнилой скамейке рядом с пожилой женщиной, завернутой в одеяло, сидел одетый в шорты и кроссовки мальчишка. Они были увлечены беседой, около них, обнюхивая землю, вертелась рыжая собака. Издалека одеяло старухи напоминало турумаги — традиционную верхнюю одежду корейцев. Фонарь, освещавший площадку, то потухал, то вспыхивал вновь, создавая легкий стробоскопический эффект. Женщина порылась в своей сумке и что-то кинула собаке. Чо захватила эта картинка, она напомнила ему кое о чем.

По завершении трехлетней подготовки в Восьмом корпусе спецназа Чо был отправлен на курсы по пропаганде. Получив отпуск на три дня, он сначала отправился в Саривон, а затем, голосуя на дороге и подсаживаясь либо в армейские грузовики, либо в фуры торговцев, — на запад, к мысу Чансан. Оттуда был виден район, который марионеточное правительство Южной Кореи именовало «линией перемирия». Неподалеку, на острове Бекнён, стояли элитные части южнокорейских войск, осуществлявшие пристальное наблюдение за северной границей. На самой оконечности мыса располагался лагерь Народной армии.

Чо, разумеется, задержали и допросили: что он делает в этих местах? Он предъявил свои документы и пояснил, что хотел бы своими глазами увидеть последствия разделения, от которого страдала его Родина. Он говорил искренне, и ему поверили. Патрульные покопались в его личных вещах, попросили предъявить обратный билет, но после трех лет подготовки в Восьмом корпусе вряд ли его можно было принять за кого-то другого, представляющего опасность для Родины. Солдаты опустили его, пожелали доброго пути и рассказали, где находится единственная во всей округе гостиница.

Мыс Чансан был окутан туманом. Местность была пустынная, и от порывов морского ветра можно было потерять равновесие. В пути Чо застиг дождь, и он вымок до нитки. На сапоги липли тяжелые комья грязи. Хотя стояло лето, береговая линия была пуста, а подступы к пляжу затянуты колючей проволокой. Везде попадались таблички, предупреждающие о минах. По раскисшей грунтовой дороге Чо дошел до гостиницы. Вывеска на ней покосилась, краска совсем облезла. Постояльцев в гостинице не было — Чо узнал, что он первый гость за три прошедших недели. Трактирщик принес ему большую глиняную миску соджу, сказав, что это его согреет и придаст сил.

Пока в ванне нагревалась вода, дождь несколько утих. Откуда-то издалека Чо услышал хриплый мужской голос, поющий пхансори. Хозяин гостиницы сказал, что во время Войны за освобождение певец партизанил на юге, попал в плен и долгое время содержался в лагере на острове Чеджи, а когда начался обмен военнопленными, направился на север. Чо захотел пообщаться с этим человеком, и хозяин пояснил, что мужчина сейчас находится на незасеянном поле за гостиницей. Пхансори — что-то среднее между песней и сказанием — в Республике были запрещены, во всяком случае, Чо никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в открытую их исполнял.

Он пошел по покрытой грязью дороге, голос служил ему ориентиром. В поле на плоской вершине холма стоял полуразвалившийся сарай. Под сгнившим карнизом на низеньком топчане сидел старик и пел для мальчика, устроившегося рядом. На старике было рваное пальто, и он качался и вертелся, словно исполняя некий танец. Пхансори рассказывала про Чун Хвана, национального героя. Когда подошел Чо, старик пел о том, как Чун Хван передает Мон Ём кольцо с драгоценным камнем, а она дарит ему зеркало; молодые люди клянутся вновь встретиться друг с другом: «Сердце добродетельного мужчины сияет, словно зеркало, верность добродетельной женщины сияет, как драгоценный камень…» Про исполнителей пхансори рассказывали, что они тренируют свои голоса, специально распеваясь на морозном воздухе. Грубый и пронзительный голос старика запал Чо в самую душу — казалось, он движет облаками и благоуханным зефиром.

Пока Чо слушал, слова его покойного отца вновь всплыли в памяти и переплелись с мелодией. И тогда он понял, что хотел донести до него отец. «Нужно найти свой путь!» — вот что говорил отец. Нужно понять, как читатель будет интерпретировать для себя то, что пишет поэт или писатель. Нужно понять, что хотят те, кто находится у власти. Нужно найти свой путь…

Через год Чо написал свое первое революционное стихотворение, которое потом знали все в Республике:

Я иду по дороге к единой земле,

Руководствуясь сердцем и красной стрелой,

Я иду за тем, что мы создали за полвека,

Создали без молока и хлеба…

Если бы он написал «без риса и мясного супа», то его могли бы арестовать агенты государственной безопасности. Но он нашел верную метафору, чтобы сказать о нехватке продовольствия в Республике; страдания и борьба партии и народа занимали все его мысли, а «единая земля» действительно была для него самой важной целью. Поэзия во всех смыслах проложила для него путь. Теперь, когда он писал стихи, то слышал голос певца пхансори и видел перед собой пустынный ландшафт мыса Чансан.

— Ну вот мы и приехали, — сказала Хосода.

Машина остановилась у дверей дешевой закусочной с грязноватой занавеской «Норен» в проеме. Закусочная располагалась сразу за детской площадкой, где Чо видел старуху и мальчика. Напротив размещалось подозрительного вида заведение под названием «Мадемуазель».

— Да, выглядит не очень, но гёдза здесь делают действительно хорошо, — улыбнулась Хосода, открывая дверцу автомобиля.

— Нет, подождите! — воскликнул Чо. — Я не могу туда пойти, это запрещено.

Хосода, все еще держась за ручку, промолчала. Водитель — мужчина средних лет, — не снимая рук с руля и не оборачиваясь, спокойно произнес:

— Я думаю, с этим местом все в порядке. Прошу прощения, — продолжил он, — я понимаю, что моего мнения здесь никто не спрашивает, но… Видите ли, это здание скоро будет снесено. Наверное, Хосода-сан просто хотела познакомить вас со старой частью нашего города. Я останусь в машине. Если кто-нибудь подозрительный появится, обязательно дам знать. К тому же в это время клиентов не так много. Вряд ли возникнут проблемы.

— Хорошо, — сдался Чо. — Но не больше десяти минут. Через десять минут мы возвращаемся в лагерь.

Хосода хлопнула в ладоши, и на ее лице вновь заиграла улыбка.

Зал был маленьким и тесным, сильно пахло луком и чесноком. У стойки выстроились барные табуреты. На одном из них сидела женщина со светлыми волосами, жевала пельмени и запивала пивом. В углу приютился столик на двоих. Справа от входа на второй этаж вели узкие ступеньки.

Невысокий худой человек, приветствуя Хосоду, крикнул из-за стойки:

— Саки-тян! Что-то вы раненько сегодня, а?

Следом за Хосодой в помещение вошел Чо, а за ним — Ли с автоматом, и лицо хозяина сразу побледнело. Светловолосая женщина вскочила с открытым ртом, и кусочки непережеванной пищи упали ей на грудь. Женщина средних лет, стоявшая рядом с хозяином, вероятно, его жена, приглушенно вскрикнула и отшатнулась.

Оглядев лестницу, Ли сказал, что поднимется и проверит второй этаж. Не сняв обувь, он стал подниматься наверх.

— Стой! — крикнул ему Чо и повернулся к хозяину. — Там есть кто-нибудь?

— Сейчас никого нет, — ответил мужчина. — Постоянные клиенты из строительной компании приходят к половине восьмого; к нам часто захаживают еще несколько человек, но, если нужно, я могу отказать им. Прямо сейчас, нужно только позвонить. Так что вообще никаких проблем.

Лицо хозяина застыло от напряжения, и он потянулся было к телефону, но Хосода остановила его:

— Да не волнуйтесь вы так! Мы ненадолго.

Хозяин показал Чо и Ли на табуреты; Чо присел, Ли остался стоять.

Хосода поздоровалась с блондинкой, которая пыталась стереть пятно с одежды.

— Вот уж никак такого не ожидала! — воскликнула та. — Надо ж так пугать людей, как я только не подавилась!