Андрей Рубанов - Жизнь удалась
Машина приблизилась. Водитель отчаянно сигналил. За лобовым стеклом, в бликах закатного солнца, его лицо смотрелось бледным пятном. Капитан ощутил мрачный восторг. Набью морду, решил он. Полегчает.
Он вспомнил, что остался без пистолета. Жаль, конечно, «стечкин» – все-таки подарок, притом совсем новый. Но ничего страшного. Впоследствии отберу у какого-нибудь разбойника…
– Хуй ли ты сигналишь?! – предвкушая, заорал капитан и шагнул вперед.
– Остынь, малой, – сказал Федот. – Это председатель.
– Ему же хуже.
Капитан опять шагнул и едва не поскользнулся. Последний стакан, видимо, я взял зря. Штормит. Но опять ничего страшного: в деревне, на свежем воздухе, и пьется иначе, чем в удушливо-кислом городе, легче и свободнее. Обтрезвею через полчаса, максимум – через час…
Из авто тем временем выскочил некто полный, усатый, с багровой брыластой физиономией поедателя свинины.
– Федот! – крикнул он. – Ты опять гастроль даешь, да? Тебе прошлого раза мало, да?
– А ну-ка не повышай голос, – зычно посоветовал капитан, присматриваясь. – Ага, я тебя знаю. Ты – Тришка. Ты в «а» классе учился. А я в «б» классе…
– И я тебя знаю, – переводя дух, осторожно ответил усатый. – Ты младший Свинец. Мент московский.
– Угадал! – Капитан плотоядно хохотнул, еще раз припоминая последний стакан.
Напитки мешать вообще опасно. А мешать водяру с самогоном – это высший пилотаж. Эвона как в башке гудит. Когда тот фугас рванул на чеченской обочине – и то гудело меньше.
– Говорят, – спросил Свинец, – ты теперь вроде как председатель колхоза?
– Колхоза давно нет, – воровски ухмыльнулся Тришка в желтые усы. – Вспомнил тоже… Уж десять лет, как все колхозы кончились.
– А что есть?
– Везде по-разному. У нас вот – товарищество фермерских хозяйств.
– Но ты – один хрен за главного, так?
– В общем, да.
Капитан еще раз шагнул. Лишние полстакана продолжали отравлять мозг. Морду набить, конечно, не получится. Неприлично бить морду бывшему однокашнику, пусть он и учился в параллельном классе. Да к тому же председателю содружества фермеров…
– И что, Тришка, как оно сейчас, в твоем ведомстве? Все нормально?
– Даже лучше.
– Ясно, ясно…
Свинец помедлил. Вдруг ему захотелось взять еще полстакана, а то и стакан, и вырубиться из реальности к такой-то матери, позабыть, хотя бы на несколько часов, об убитом вчера человеке, о развороченном его черепе, о лужах стремительно подсыхающей коричневой крови, о белых пальцах, вцепившихся в действительность, в попытке удержать ее при себе, удержать себя в ней – но не получилось; ушло, окончилось, осталась только смерть, и ничего больше. Что может понимать этот, усатый, в жизни и смерти?
– Короче, Тришка, – приказал капитан. – Слушай сюда. Не дай бог узнаю я, что здесь, на моей деревне, бывает бардак, беспредел или еще какое-либо гадство. Искореню мгновенно! Ты меня понял?
– Чего ж не понять, – осторожно кивнул председатель, только теперь угадав состояние московского мента, и стал осторожно дрейфовать в сторону своего автомобиля. – Понятно все. Но ничего такого у нас нет. Живем тихо, землю пашем. Не воруем, но и не голодаем. Федот, слышишь? Давай убирай технику с дороги! И брательника своего успокой!
Капитана круто качнуло. С поля тут пришел заряд сухого снега, твердого, словно наждак. В лицо, в голую шею и грудь кидануло льдом и холодом. Самое время взять еще полстакана.
– Стоять, – приказал капитан, ежась. – Стоять, бля, на хуй. Не все ты понял. Не дай бог узнаю про малейшее непотребство, про безобразие, про неправильные движения или ходы мимо закона – приеду мгновенно. В любой момент. И – пресеку. Страшно. Кого не перестреляю – тех закрою. Навечно. И порядок установлю. Любого изуродую и сгною. Искореню со страшной силой. Учел?
– Учел, – мрачно, но относительно миролюбиво ответил председатель Тришка, плотнее запахивая телогрейку (под ней светилась белая, как положено председателю, рубаха, а также слегка засаленный галстук неопределенно-номенклатурного колера). – Учел.
Он поспешно открыл дверь вездеходки. Пронзительно взвыл стартер, заревел мотор, и бывший глава бывшего колхоза ретировался с места диалога, оставив капитана один на один с серым небом, с ледяным ветром, с собственным затуманенным разумом. Хорошо, что сзади надежно прикрывали тыл два брата и грубая гусеничная машина.
Убью любого, пообещал себе капитан. Убью любого, кто мешает жить моим братьям. Любого и всякого. Кто бы ни был – бандит, барыга, людоед, политикан, хитрожопый начальничек, шлюха в соболях, – любого и всякого.
Тут запахло луком, сапогами и соляром – это приблизились, справа и слева, братовья, подхватывая шатающееся милицейское тело под руки и увлекая прочь.
– Давай, малой, домой поедем. Все нормально.
– Нормально?..
– Нормальнее некуда.
– Налейте.
– Нальем. Как домой доберемся – так сразу и нальем. Поехали.
– Искореню.
– Конечно, искоренишь! Об чем разговор! Щас до дома доедем, нальем, и спать ляжешь. А как проспишься – искореняй себе сколько душе угодно…
Дальнейшее он не помнил. Уцелели только ощущения: тяжело шевелящаяся темнота в голове и проглатываемые порции горького. Пропали в бездонных бесконечностях, провалились и исчезли воспоминания о тех, кто погиб и выжил, о мертвых и уцелевших, и больная душа милицейского капитана, одной стороной касаясь мира живых, а другой стороной – мира мертвых, кое-как успокоилась в тот день, нашла равновесие, оттаяла и обрела пристанище в тех местах, где нет ни смерти, ни обмана. Там, где никого не убивают. Там, где все нормально.
10. С тобой Надежда
– Слушай, не мучь себя, – тихо сказала Надюха. – Проревись.
– Я в порядке.
– Перестань. В порядке она… Когда моего убили, я сутки плакала. И ты поплачь. Легче станет.
– Блин, мне знаешь, как плохо?
– Вот и поплачь.
– Не буду.
– Ну и зря.
– Слушай, Надюха… Вроде бы войны нет… Почему наших мужиков убивают?
– Мужиков всегда убивают. Так жизнь устроена.
– А как бы нам так все наладить, чтоб эта проклятая жизнь устроилась иначе?
– А никак. Все само наладится. Когда моего убили, я тоже жизнь проклинала. Мир рухнул, вокруг один ужас и все такое… Видишь – пережила… И ты переживешь. Но прореветься тебе надо.
– Обойдусь.
– Или выпей. Водки.
– Нет.
– Ладно. Тебе виднее.
– Смешно, правда? Мы теперь с тобой две кумушки-вдовушки…
– И не такое бывает.
– Вдобавок – неудачницы.
