Розамунда Пилчер - Сентябрь
С ее помощью он натянул новые клетчатые брюки. Изабел застегивала молнии, пуговицы, заправляла подол синей деревенской рубахи и вообще хлопотала так, как будто собирала ребенка в гости. Она опоясала Арчи широким атласным кушаком, нагнулась, завязала шнурки на ботинках, подала бархатную куртку. Он просунул руки в рукава на шелковой подкладке, а она повернула его к себе и сцепила застежки, отделанные золотым шнуром.
— А теперь, — она ладонями пригладила ему волосы, — ступай, поглядись в зеркало.
Отчего-то он чувствовал себя последним дураком. Культя болела, хотелось принять горячую ванну. Но он послушно проковылял к гардеробу Изабел, где в среднюю створку было вставлено большое зеркало. Он не любил разглядывать себя. В своих отражениях он видел насмешку над собой прежним — он стал худым, сивоголовым, в затрапезной поношенной одежде, на этой проклятой алюминиевой ноге.
Даже сейчас, под восхищенным взором Изабел, ему стоило некоторых усилий заставить себя посмотреть в зеркало. Но он посмотрел. И увидел, что выглядит не так уж плохо. Вовсе не плохо. Даже здорово. Узкие длинные брюки, отлично скроенные и отутюженные, имели вид по-военному лихой и шикарный. А чудесный темно-зеленый лоснящийся бархат куртки добавлял в меру старинной джентльменской элегантности и подчеркивал зелень в многокрасочной клетке брюк.
Он еще раз пригладил волосы, теперь уже сам; повернулся одним боком, другим, любуясь своим нарядом. Расстегнул пуговицу, чтобы блеснул черный атлас кушака. Снова застегнул. Встретился взглядом со своим отражением, усмехнулся — надо же, красуется перед зеркалом. Павлин!
Обернулся к жене:
— Что скажешь?
— Потрясающе!
Он протянул к ней руки.
— Леди Балмерино, позвольте пригласить вас на вальс.
Она подошла, он притянул ее вплотную к себе, прижался щекой к ее волосам — так, бывало, они танцевали молодыми в ночных клубах. Сквозь шелк халата он ощущал ее кожу, еще разгоряченную после ванны, изгиб бедра; касание мягкой, не стянутой груди, сладкий запах мыла.
Обняв друг друга, супруги тихонько переступали с ноги на ногу, раскачиваясь под музыку, которую слышали только они одни.
Он спросил:
— У тебя сейчас, в данную минуту, есть какие-нибудь совершенно неотложные дела?
— Как будто бы нет.
— Не надо ни ужин готовить, ни собак кормить, ни дичь ощипывать, ни клумбы полоть?
— Нет.
Он поцеловал ее волосы.
— Тогда идем со мной в постель.
Она замерла. Но рука Арчи продолжала скользить по ее спине. Немного спустя она отстранилась, заглянула ему в лицо. В ее темно-синих глазах блестели непролитые слезы.
— Арчи…
— Пожалуйста.
— Но как же все?
— Все заняты, и мы запрем дверь. Вывесим табличку «Просьба не беспокоить».
— А… твой кошмар?
— Кошмары — это для детей. А мы с тобой уже выросли, и никакие сны не помешают нам любить друг друга.
— Ты переменился, — озадаченно произнесла она. Ее добрый взгляд выражал недоумение. — Что с тобой случилось?
— Пандора купила мне подарок.
— Да нет же, тут что-то другое.
— Я встретил человека, который пожелал меня выслушать. На вершине Криген Даба, где только ветер, и вереск, и птицы, и никто не может войти и помешать. Ну, и я все ему рассказал.
— Про Северную Ирландию?
— Да.
— Все-все?
— Все-все.
— Про мину, и куски человеческих тел, и мертвых ребят?
— Да.
— И про Нийла Мак-Дональда? И про ночные кошмары?
— Да.
— Но ведь ты уже рассказывал это все — мне. Ты говорил со мной. Но это нам не помогло.
— Потому что ты — это часть меня. Тут нужен был посторонний человек, который отнесется объективно. Такого собеседника у меня до сих пор не было. Только родные и друзья детства, люди, которые знают меня всю жизнь. И слишком близки мне.
— Но кошмар останется, Арчи. Кошмары не уходят.
— Может быть, и так. Но теперь он остался без клыков.
— Почему ты так думаешь?
— У моей матери была такая присказка: «Страх постучался в дверь, Вера пошла открывать, а там — никого». Поживем — увидим. Я тебя люблю больше жизни, и это самое важное.
— О, Арчи.
Слезы полились у нее из глаз. Он стер их поцелуями, распустил пояс халата и просунул ладонь под шелк, лаская ее наготу. И стал целовать ее лицо и раскрывшиеся ему навстречу губы…
— Давай попробуем?
— Прямо сейчас?
— Да, прямо сию минуту, как только ты поможешь мне вылезти из этих проклятых штанов.
9
Вирджиния проснулась в пять часов и лежала, ждала, пока рассветет. Сегодня четверг. День рождения Вайолет. Она, как и обещала, позвонила вчера вечером, перед девятичасовыми новостями.
Лотти поместили обратно в Релкиркскую Королевскую клинику, сообщила она Вирджинии. Лотти нисколько не расстроена, приняла это как должное. Расстроена Эди, но ее удалось убедить, что другого выхода нет. И еще Ви позвонила в школу и попросила директора успокоить Генри, передать ему, чтобы он больше не тревожился за свою дорогую Эди. Кошмарная ситуация наконец разрешилась. И Вирджиния может об этом больше не думать.
Разговор с Ви оставил Вирджинию в смятении чувств. Главными из них были огромное облегчение и благодарность. Теперь она может, не боясь ночной темноты, спокойно лечь спать, одна в своем большом пустом доме, и погрузиться в сон, твердо зная, что во мраке за окном не затаилось мерзкое чудовище, высматривающее, выжидающее, готовое к прыжку. Лотти больше не вернется; она теперь взаперти, и с нею — ее опасные тайны. Вирджиния от нее освободилась.
Однако на душе у нее все-таки скребли кошки. Каково-то бедной Эди, которой пришлось признать, что из ее благих намерений ничего не вышло, и снова отдать близкую родственницу на умелое, но бездушное попечение персонала лечебницы? Но не может же и Эди в глубине души не испытывать облегчения — уж хотя бы оттого, что с плеч упало такое бремя ответственности, что не надо будет больше выслушивать бесконечные бредни Лотти.
И, наконец, — Генри. Вирджиния не могла отделаться от чувства вины перед ним. Она знала, как он относится к Лотти и как боится за Эди, но позвонить в Темплхолл и успокоить его — такая естественная мысль ей даже в голову не пришла. И никуда не денешься, надо со стыдом признаться самой себе, что о Генри она просто не подумала, сосредоточившись на себе и на событиях двух последних дней.
Сначала Эдмунд и Пандора. Теперь Конрад.
Конрад Таккер. Здесь, в Шотландии, в Страткрое, участник предстоящих событий. Его присутствие все меняет. И прежде всего — ее самое, Вирджинию. Словно бы обнажилась прежде скрытая и никому не ведомая сторона ее личности. Она пошла на близость с Конрадом. Это была близость по обоюдному желанию, скорее ради утешения, чем по страсти, но она провела ночь в его объятиях, от этого тоже никуда не денешься. Акт супружеской неверности; измена. Как ни называй, хоть самым черным словом, все равно Вирджиния ни о чем не жалеет.
