Пол Теру - Моя другая жизнь
— А почему ты в наркотики не влез, Пол?
— Влез-таки. Только ненадолго.
Иногда я на самом деле покуривал ганджу. У китайца покупал, официанта в клубе, или у малайца в баре на Араб-стрит. Однажды в субботу взял я у своего малайца косяк, пришел домой и закурил. Чувство было такое, будто руки-ноги газом надуты, мозги плавятся, и глаза кипят изнутри. Я уже ничего не соображал, рвал на себе одежду, по полу катался, задыхался — но с наслаждением. Казалось, я лечу, хоть иногда и страшно становилось от головокружения. Сигарета оказалась не с ганджой, а с героином. Это была моя первая проба — и последняя. Больше я к наркотикам не прикасался.
Джордж в это время «погорел в Атланте. Мой первый серьезный арест. Я ведь еще новичок был. Это во время матча Мухаммеда Али случилось, так что в городе все гангстеры собрались и все игроки».
Он был в доме у человека, за которым следила полиция. А торговля в тот день — в день боя — вяло шла, клиенты сомневались, увиливали. Полиция нагрянула — а Джордж только что согласился бумажник приятеля положить к себе в карман. А в бумажнике — отвешенные дозы.
— Отсидел месяц в атлантской тюрьме. Потом выпустили под залог.
Готовясь к суду, Джордж написал в один из северных университетов. Еще одна вдохновенная выдумка Джорджа Дэвиса. Когда положение становилось отчаянным, в нем прорезалась не только изобретательность, но и красноречие.
— Я им написал о проблемах с высшей школой. В университетах атмосфера враждебная…
Там, на самом деле черных или очень мало или вовсе нет.
— …но они черных приглашали, понимаешь? Я сказал, мол, хочу к вам. Но при условии, чтобы Джин тоже туда поехал, вместе с женой. Дали мне стипендию, стипендию Мартина Лютера Кинга. И приняли в аспирантуру, но еще и курс дали читать: «История негров».
Я это название переиначил: «История черных — американская внутренняя политика».
— А как с твоим арестом в Атланте? Это тебе не помешало?
— А я выиграл дело. И все было прекрасно. Но тут я себе подгадил. Такого натворил, что и рассказывать неохота.
— Но мне же надо знать, Джордж.
— Хе-хе, все ему знать надо. Я одного кента ножом пырнул, уж больно гнусно он обзывался. Скверно получилось.
— Он что, умер?
— Нет-нет. Но мне пришлось оттуда мотать, так что кончилась моя «Американская внутренняя политика». — Джордж сменил преподавание истории на вторую свою страсть: контрабанду кокаина. — Я снова в бизнес ввязался. Но тут Тито погорел в Панаме, так что пришлось мне новые источники искать.
— Других дилеров?
— Другие страны. Я пошел в Музей Пибоди в Гарварде; у них там самые лучшие работы собраны по кокаину. Нашел отличную книжку, «Перу. История коки, священного растения инков». Голден Мортимер, доктор медицины, издана еще в девятьсот первом.
Это был тот самый Джордж, какого я помнил со школьных времен: как он бродил вдоль полок Медфордской публичной библиотеки, шарил по ним и выкапывал самые невероятные книги.
— Прочитал я очень много. И выяснил, что кока растет в Гане, например. Везде, где кофе, заберись на девять тысяч футов — будет и кока. В мире есть четыре места, где произрастают виды, дающие что нам нужно.
Пояс поперек Южной Америки, район в Африке, Золотой Треугольник и еще один район в Индонезии, на Яве. Около сотни разновидностей. А больше всего кокаина в Африке. Так что поехал я в Гану и на Берег Слоновой Кости.
Это было в августе шестьдесят восьмого.
— Знаешь, покрутился я с африканцами — и вообще захотелось все дела бросить и остаться там. Никогда раньше не видел такого количества черных на улицах. Ходят себе как будто им и не надо унижаться. Здорово!
Но у него была жена и ребенок, и обязанности были. Поездка та обошлась очень дорого, а никакого кокаина он не нашел. Поэтому он вернулся в Штаты и тут же подался в Перу, в поисках товара, «чтобы африканское путешествие свое компенсировать». Кое-что он оттуда привез и продал с прибылью. А потом махнул в Эквадор.
— А как ты узнал про Эквадор?
— Джин в «Нэшнл джиографик» прочитал. Но я и сам знал, из того музея в Гарварде.
— Прибыльное было дело?
— О, еще как!
— А я всего полсотни в неделю получал в Сингапурском университете.
У Джорджа все шло прекрасно. Но в 1970-м его самолет вдруг совершил незапланированную посадку в Санта-Крусе, и ему пришлось проходить таможенный и паспортный контроль, на который он не рассчитывал. Он к тому времени проложил новый маршрут из Эквадора в Канаду через Венесуэлу и Тринидад. Фокус был в том, что в Тринидаде надо было потерять паспорт и избавиться от билета; а дальше брать новый билет уже без паспорта, по водительскому удостоверению, чтобы вообще не видно было, что ты из Южной Америки летишь.
У жизни продуманного сюжета нет, потому она запутаннее любого романа. Но если у вас есть к этому вкус, то вы ощущаете насыщенность и очарование сырья — из которого делается искусство — в его чистом виде. Джордж подсказал мне кокаиновое сравнение: жизнь — камень, литература — кристаллы. Столько разных событий происходит в человеческой жизни, неожиданных, противоречивых, без видимой связи друг с другом, без какой бы то ни было системы, — кажется, что во всех отдельно взятых случаях один и тот же человек проживает множество совершенно разных и раздельных жизней. Сколько разных людей, сколько разных жизней в одной-единственной, если она не слишком коротка! Но ведь все в ней происходит с одним человеком; и общая картина получается такая огромная и сложная, что ее невозможно рассмотреть, глядя на то малое, что охватывает глаз. Кто может сказать за несколько сот ярдов от дороги, что это автострада, пересекающая весь материк? В любой долгой жизни любого человека есть и логика, и гармония — и кристаллизуются они в литературе.
В Санта-Крусе, в аэропорту, перед таможенным и паспортным контролем выстроилась очередь. Пожилая негритянка, стоявшая перед Джорджем, тоже не ожидала, что окажется там; она растерялась и стала путаться, когда чиновник начал требовать объяснений. А тот так долбил свои вопросы, так ее запугал, что она вообще умолкла. Тут он вконец озверел.
— Босяк-южанин, понимаешь? И белый против черной, молодой против старухи, а про самолет наш он ничего не мог понять. И вот он той бабке говорит: «Много вас тут желающих пролезть. До чего ж вы мне все надоели!»
Джордж шагнул вперед и спросил:
— Мистер, у вас есть бабушка? — Тот уставился на него. — А вам бы понравилось, если бы с ней обращались так, как вы сейчас с этой женщиной?
Чиновник среагировал резко:
— Пройдите-ка вон туда, мистер Умник.
За эту дерзость Джорджа допросили и обыскали. «Ох до чего ж они обрадовались!»
В банке с тальком нашли три унции кокаина. «Ага! Ну теперь мы тебя взяли за твою черную жопу!»
Джордж провел три месяца в крепости Санта-Крус. «Историческое место. Там рабов держали».
После следующего ареста, на этот раз в Сан-Франциско, Джордж решил, что безопаснее будет перебраться в Эквадор. Так что подался он в Кито и совершенно влюбился в этот город — там как раз праздник Солнца проходил, — а еще и в женщину влюбился, из очень хорошей семьи. Ее родители считали Джорджа американским бизнесменом и души в нем не чаяли.
— Я вырос по службе. Ничего больше сам не возил — стал экспертом по упаковке. Заварочные машины туда завез.
Весь семьдесят первый год он прожил в Кито, пакуя кокаин и отправляя его из Эквадора. При собственном доме, при машине; жизнь в эмиграции хоть и имела темные стороны, но зато была безопасна.
А я в семьдесят первом бросил работу в Сингапуре и поехал в Англию. Жил в Дорсете, в коттедже, за который платил всего пять фунтов в неделю, меньше десяти долларов. В Сингапуре я немного денег скопил, но даже этой малости хватило надолго. Это мне и было нужно: надежная, спокойная жизнь в семье. После девяти лет в тропиках не мешало отдохнуть от впечатлений.
Я спросил Джорджа, что он делал тогда.
— Шиковал, — сказал он.
4
Тем летом мы часто встречались с Джорджем, в Медфорде или в Бостоне, по рабочим дням. И я иной раз видел, как, взглянув на нас, люди тотчас отводили глаза и строили кислые мины неодобрения, бормоча что-то; так бывает, если кто-то незнакомый плохо вписывается в знакомую картину и внушает опасения.
Все работают — а тут сидят себе на скамеечке двое, не сказать чтоб молодые, один белый, другой черный; и смеются слишком громко, и одеты кое-как, и физиономии у них какие-то подозрительные… Не иначе безработные, а может, и бездомные, того и гляди, учинят что-нибудь… Непонятны мы были прохожим; но, вероятно, особое недовольство вызывали мы своим явным безразличием к тому, что о нас думают. Такие ничем не занятые личности, торчащие на одном месте, плохо смотрятся в городском пейзаже: чем они заслужили право на безделье?
