Алексей Слаповский - Большая книга перемен
– Не надо! – твердо попросил Иванчук. – Не надо ничего говорить, очень прошу. Я, может, единственный тут, кто имеет право говорить. Но не буду. Помолчим, сделаем, что положено, и все.
– Не по правилам, – возразил Максим. – Нельзя людям рот затыкать. Не только у вас горе.
– Слушай, ты! – поднял на него глаза Коля. – Я дал слово – не тебе, а себе, я слово дал, что стерплю. Не доводи до греха.
– Он прав, – торопливо сказал Павел. – Не будем. И так все ясно.
Молча доели, выпили традиционный компот из сухофруктов.
И разошлись.
Сторожев садился с Наташей в свою машину, когда к нему подошел Павел.
Он обратился к Наташе:
– Вы разрешите мужу поехать ко мне?
Наташа посмотрела на Валеру.
– Ты будешь пить, а я буду опять рядом сидеть? – спросил Валера.
– Да. Как друга прошу.
– Никогда мы, Павел Витальевич, друзьями не были, сам знаешь.
– Слушайте, что вы все говорите со мной так, будто я ее убил?
– А не ты?
– Ну я, я, успокойся. Не хочешь как хочешь, один напьюсь.
Максим стоял неподалеку, наблюдал и слушал. Сказал:
– Может, не надо, Паша?
– Тебя не спросили!
Иванчук тоже находился рядом и тоже слышал разговор.
– Могу составить компанию, – предложил он.
– Спасибо! – обрадовался Павел. – Поехали!
– Только вместе со мной, – сказал Максим.
– Обойдешься!
– Не беспокойтесь, больше убийств не будет, – сказал Иванчук Максиму.
И поехал с Павлом в его поместье. Максим, опережая их, позвонил всем, кто был там (охранники и обслуга), и доходчиво объяснил: у хозяина горе, он приедет с неким человеком, на глаза не лезть, но без присмотра не оставлять, если что, немедленно звонить.
Павел и Коля выпили сразу по стакану, потом Павел попросил принести закуски: не хотел быстро опьянеть.
Коля начал с того, о чем не терпелось сказать:
– Надо было мне тебя не просто выгнать, когда ты появился, надо было Даше запретить с тобой общаться. Я сразу все почувствовал!
– А ты разве мог ей запретить?
– Мог. Ну, не запретить, а… Если бы как следует поговорил с ней, она бы…
– Не надо об этом, Николай. Человек погиб. Об этом надо. А ты отношения хочешь выяснить.
– Не хочу. Выясняют то, что не ясно. А мне ясно: из-за тебя моя дочь погибла. Все, других нюансов нет.
– Приемная дочь.
– Неважно.
– А что моя невеста – тоже неважно?
– Не была бы твоей невестой, не погибла бы.
– По твоей логике: не сел бы человек за руль, не попал бы в аварию. Что же, ездить нельзя, жить нельзя, замуж выходить нельзя? Чем я тебя так не устраиваю?
– Да тем уже…
– Погоди, я сам скажу! Я тебя тем не устраиваю, что Даша меня полюбила.
– Ну, это…
– Дай договорить! Со стороны – да, бедная девушка, мама больная, а я богатый. По расчету как бы. Но она все говорила открытым текстом. Ты знаешь, что она была такой откровенной, каких не бывает? Она всегда говорила правду. И мне говорила правду. И если сказала, что влюбилась, это была правда – она врать не умеет.
– Не обязательно врать. Просто человек не всегда знает, что правда, а что нет. А еще умеет себя убедить.
– Ну да, ну да, так и думал, что ты это скажешь! Постой, что-то я важное хотел… Не говори ничего!
Павел выпил, закусил квашеной капустой с клюквой (горстью в рот положил), морщился – и от кислого вкуса, и от усилия вспомнить, что хотел сказать. Вспомнил.
– Да! Вот что важно: вы все радуетесь! Вы же радуетесь все, я вижу! Не досталась этому старому подлецу, так ему и надо! А еще вы радуетесь, потому что вам теперь ее нельзя хотеть! То есть можно не хотеть. То есть можно и хотеть, только смысла нет. Поздно. Вы все ее хотели, я это тоже знаю!
– Не выдумывай.
– Она сама говорила! Говорила, что всегда чувствует, когда ее хотят. О тебе говорила, что уважает за то, что ты бы ее съел без соли, но выдерживаешь, не подаешь вида. Только иногда прорывается. Скажешь, нет?
– Не скажу. Она не врала, и я не буду. Тебе не понять! Я маму ее любил… И люблю. А она – как… Ну, как реинкарнация. Это не просто хотеть, это сложнее, я тебе даже объяснять не буду. Я этим жил. Лилей и Дашей.
– И ждал: Лиля умрет, останется одна Даша. И начал бы действовать.
Коля приподнял руку с вилкой, крепко зажатой в кулаке.
– Слушай, не дразни меня!
Тут где-то стукнула дверь. Коля оглянулся и положил вилку.
– Давай успокоимся. А то дойдем черт знает до чего.
– Вот именно, – согласился Павел. – Только ты знай: она меня всего переделала. Я другим человеком стал.
– Не верю. Никто никогда другим не становится. Хотя – бывает. Редко. Но это не про тебя.
Павел махнул рукой:
– Можешь не верить, мне все равно.
Выпили еще по одной, помолчали.
– А братика вы правда сослали? – спросил Коля.
– Вроде того. Так получилось.
– Прав Илья: если бы Даша в кого влюбилась после свадьбы, ты бы его тоже сослал. Или пристукнул бы.
– Нет. В этом и разница: сейчас не сослал бы, пальцем не тронул бы. Лишь бы она счастлива была. Я только одного хотел – чтобы она была счастлива. Говорю же, она меня переделала. То есть я сначала хотел просто, для себя, а потом понял – на все готов, лишь бы ей было хорошо. Потому что если такому человечку будет плохо, тогда вообще весь этот мир копейки не стоит! Я бы сам ее за руку отвел к тому, кого бы она полюбила! – говорил Павел и верил своим словам.
Опять выпили. Опять помолчали.
Павел начал плакать.
Плакал долго, молча, потом вытер лицо платком, выдохнул:
– Ф-фу, не могу, жуть какая-то. Жалко, Николай. Ты не представляешь, как жалко. Никого так не жалел. Двадцати лет не было девочке, ребенок. За что?
– Вечный вопрос. Нет ответа. Правда, священники умеют отвечать.
– А ты верующий?
– Да, – твердо ответил Коля.
– Священник, говоришь? – хмыкнул Павел. – Это мысль. Будет тебе священник!
Он позвонил отцу Михаилу и стал напрашиваться на встречу, готов был приехать хоть сейчас. Упирал на то, что батюшка не должен отказывать скорбящему. Отец Михаил согласился, но принять у себя не мог – приехала жена, хворает, ни к чему ее беспокоить. Павел послал за ним машину, и через полчаса отец Михаил уже входил в кабинет, где расположились Павел и Коля. Он был в цивильном – в рубашке, джинсах и кроссовках.
Иванчук тут же встал, хотел попросить благословения, приложиться к ручке.
Но отец Михаил протянул руку для обычного пожатия.
– Я без чина сегодня, частным порядком.
И Павлу тоже пожал руку.
– Не знакомы? – спросил его Павел. – Это отчим Даши. А это отец Михаил, человек большого природного ума. Присаживайтесь, отец Михаил, сделайте милость.
– Можно на «ты» сегодня, – сказал отец Михаил. – Вы водку пьете, чего мы будем церемониться?
– Что же вы тут, не священник? – спросил Иванчук.
– Я везде священник, но не всегда при службе.
– Вот я в епархию нажалуюсь, – пошутил Павел. – Выпьешь с нами?
– Не откажусь.
Павел налил ему стопку, отец Михаил, не садясь, произнес:
– Соболезную!
И выпил.
Только после этого сел, отщипнул кусок хлеба.
– Что же ты, отец Михаил, не сказал, как положено: за упокой души новопреставленной рабы божьей или как там? Не достойна, значит? – спросил Павел. – Ты, может, для этого и приоделся так? Чтобы тебя служить не упросили?
– Я и в облачении не стал бы служить. Я ведь объяснял уже, Павел Витальевич. Архимандрит Рафаил Карелин правильно высказался, помню близко к тексту: «Церковь в своих молитвах не поминает некрещеных из-за любви. Благодать церковной молитвы, которую не может воспринять некрещеный, только усугубляет его страдания. Невоспринятая благодать как бы обращается против человека: чувство потери становится для него особенно остро ощутимым».
– Не понял. Не поминает мертвых из-за любви к живым? А ее, Даши, значит, будто и на свете не было?
– Она была. Но мы же о метафизике говорим, правильно?
– Да? – удивился Павел. – Ладно, о метафизике. Про это твой архимандрит тоже что-то изрек?
– Изрек. Некрещеные в загробной жизни остаются под властью демона и в узах первородного греха как проклятия. Они – темное сокровище вавилонского царя, о котором говорится в Библии. Служить погребение над некрещеным и петь «со святыми упокой» – это значит лгать и ложью расширять власть демона над ними.
– То есть им же будет хуже?
– В какой-то мере.
– Да как же хуже, если хуже быть не может? Что хуже ада? Ты издеваешься, что ли, отец Михаил? Даша – темное сокровище вавилонского царя, дьявола то есть? Это же ни в какие ворота не лезет! Между прочим, извини, мы ее все-таки отпели. В церкви при кладбище. Там поп даже ничего не спросил.
– Я его знаю, он человек простой, доверчивый. Если люди решили отпеть, он верит, что у них есть на это право.
– А на самом деле права нет?
– Нет.
– Почему?
– Странный ты, Павел Витальевич. В Бога ведь не веришь, как я начинаю догадываться, а от Бога милости просишь. Противоречие.
– Да я хочу верить, но вы же мне и мешаете! Попы, в смысле.
