Салман Рушди - Сатанинские стихи
Джабраил взял его, повертел в руках. Когда они прощались, Пемба застенчиво протянул ей свой дар, уверяя, что это — от всей его группы шерпов, хотя было очевидно, что он преуменьшил свою роль. Это была подробная модель, включая ледяные завалы и Ступень Хиллари{886}, являющуюся последним крупным препятствием на пути к вершине, и маршрут, которым они поднимались к вершине, был глубоко прорезан в древесине. Перевернув её вверх тормашками, Джабраил обнаружил сообщение, выцарапанное на её основании аккуратным английским. Для Алли-биби. Нам повезло. Не пытайся снова.
О чём Алли не сообщила Джабраилу, так это о том, что запрет шерпы напугал её, убедив в том, что, если нога её ещё раз ступит на гору-богиню, та, несомненно, убьёт её, — ибо не дозволено смертным смотреть больше чем единожды в лицо божественного; но гора была дьявольской настолько же, насколько и трансцендентной (или, скорее, её дьяволизм и её трансценденция были одним), поэтому даже созерцание Пембиного предостережения пронзило её острой болью потребности столь глубокий, что у неё вырвался громкий стон, словно от сексуального экстаза или от отчаяния.
— Гималаи, — сказала она Джабраилу, чтобы скрыть то, что в действительности было у неё на уме, — есть эмоциональные пики в той же степени, что и физические: как опера. Вот что делает их такими грозными. Не только головокружительная высота. Хотя это и сложная, манящая уловка.
У Алли был способ переключаться из конкретики в абстракцию: путь, достигаемый столь небрежно, что сторонний наблюдатель готов был спросить себя, знает ли она вообще разницу между этими двумя состояниями; или — чаще — терял уверенность в том, что, в конце концов, эта мнимая разница вообще существует.
Алли была верна пониманию того, что она должна умиротворить гору или умереть; что, несмотря на плоскостопие, делающее невозможным саму мысль о серьёзном занятии альпинизмом, она всё ещё больна Эверестом, и что в глубине своего сердца она таила невозможную схему — фатальное видение Мориса Уилсона, так и не реализованное по сей день. А именно: одиночное восхождение.
Вот в чём она не могла признаться: что с самого своего возвращения в Лондон она видела Мориса Уилсона сидящим среди глиняной черепицы в килте и клетчатом тэмешэнте и сзывающим гоблинов. Тогда как Джабраил Фаришта не сообщал ей о преследующем его призраке Рекхи Мерчант. Между ними всё ещё оставались закрытые двери, при всей их физической близости: каждый хранил тайну своих опаснейших призраков. И Джабраил, слушая о другом видении Алли, скрыл своё глубокое волнение за нейтральными словами — если ты так говоришь, я знаю: волнение, порождённое этим очередным свидетельством того, что мир грёз начал просачиваться в таковой часов бодрствования, что печати, разделяющие эти два мира, ломаются, и что в любой момент оба небосвода могут соединиться, — то есть — что конец всех вещей совсем близко. Однажды утром Алли, пробудившись от пустого, лишённого сновидений сна, обнаружила его погружённым в давно не открываемый ею экземпляр блейковского «Бракосочетания Неба и Ада», в котором она — более молодая, непочтительная с книгами — понаделала множество пометок: подчёркиваний, заметок на полях, восклицательных и многократных вопросительных знаков. Заметив, что она проснулась, он огласил выборку этих ремарок со злой усмешкой.
— Из Притч Ада, — начал он. — Похоть козла — щедрость Господа{887}. — Она покраснела в неистовстве. — А дальше у нас, — продолжил он, — Как слыхал я в Аду, древнее пророчество, что по прошествии шести тысяч лет мир сей пожрётся огнём, истинно. Затем, внизу страницы: Придёт же сие чрез очищение чувственных наслаждений. Скажи мне, что это? Я нашёл её вложенной между страниц.
Он вручил ей фотографию мёртвой женщины: её сестры, Елены, — спрятанную здесь и забытую. Ещё одно навязчивое видение; и жертва привычки.
— Мы не говорим о ней много. — Обнажённая, она привстала в постели на колени; её бесцветные волосы закрыли лицо. — Верни её на место.
Никакого Бога не видел я, да и не слышал ничего в конечном чувственном восприятии; но чувства мои во всём открыли бесконечное. Он пролистал книгу, и Елену Конус сменило изображение Возрождённого Человека, сидящего обнажённым со скрещёнными ногами на холме с солнцем, сияющим за его спиной. Сплошь и рядом вижу я, что ангелы из тщеславия говорят о себе как о Единственно Мудрых. Алли всплеснула руками и закрыла лицо. Джабраил попытался приободрить её.
— Ты написала на форзаце: «Сотворение миропорядка. Архиеп. Ашер{888}, 4004 до н. э. Предполагаемая дата апокалипсиса — 1996». Так что время для очищения чувственных наслаждений пока что остаётся.
Она покачала головой: стоп. Он остановился.
— Расскажи мне, — произнёс Джабраил, откладывая книгу.
*Двадцатилетняя Елена взяла Лондон штурмом. Её необузданное шестифутовое тело, просвечивающее сквозь золотистую кольчужку Рабана{889}. Она всегда держалась с ужасающим достоинством, провозглашая свою собственность на землю. Город был её стихией, она чувствовала себя в нём как рыба в воде. Она погибла в двадцать один, утонув в ванне с холодной водой, её тело было напичкано психотропными наркотиками. Всякий ли может утонуть в своём элементе, давно задавалась вопросом Алли. Если рыба может утонуть в воде{890}, могут ли люди задохнуться на воздухе? В те дни Алли, которой было лет восемнадцать-девятнадцать, завидовала самоуверенности Елены. Каков был её элемент? В какой периодической таблице духов{891} можно было его найти?
Ныне, запертая в четырёх стенах больными ногами, гималайский ветеран, Алли оплакивала её потерю. Когда ты достиг высоких горизонтов, нелегко вернуться в свою коробочку, на крохотный островок, в вечность разочарования. Но её предали ноги и должны убить горы.
Мифическая Елена, девица с обложек, обёрнутая в пластиковую плёнку, была уверена в своём бессмертии. Алли, наведавшись на её апокалиптическую вписку{892}, отказалась от предложенного «сахарного кубика»{893} и пробормотала что-то об умственной ущербности, чувствуя себя не в своей тарелке, как и обычно в компании Елены. Лицо её сестры — слишком широко посаженные глаза, слишком острый подбородок, подавляющий эффект — насмешливо обратилось к ней. «Недостатка в мозговых клеточках нету{894}, — сказала Елена. — Ты можешь поберечь их немножко». Запасающая вместимость мозга была капиталом Елены. Она расходовала свои клеточки как деньги, в поисках собственных вершин; попытка, как сейчас говорится, улететь. Смерть, как и жизнь, явилась к ней присыпанной сахаром.
