Джон Апдайк - Супружеские пары
Пятница. Тяжелое лиловое небо. Редкие сухие снежинки. При виде одинокой черной машины Уитменов на асфальте под тяжкими тучами у Пайта екнуло сердце. Он поставил свой пикап у бочки для сжигания мусора и зашагал по пустой стоянке. Фокси опустила стекло. Снежинка зацепилась за ее левую бровь.
— Я думал, что Кен уехал на этой машине в Бостон, — сказал Пайт.
— Сегодня он поехал на поезде из-за плохого метеопрогноза. Залезай!
Он послушался, захлопнул дверцу и сказал:
— Кен ни на секунду не перестает размышлять.
— Почему ты его так не любишь? В чем он виноват?
— Почему не люблю? Я им восхищаюсь! И завидую: у него диплом о высшем образовании.
— Я думала, ты скажешь, что у него есть я.
Они дружно засмеялись: над ней, над собой, над всеми сразу. Покинув Тарбокс, они обрели перспективу; друзья и дома остались далеко позади, превратились в точки. Только они двое, Фокси и Пайт, были сейчас существами в натуральную величину. Только они перестали заигрывать с жизнью и позволили биологии поставить перед ними кардинальный вопрос. Кризис был им к лицу, как бархатный занавес. Она сидела за рулем боком, касаясь коленом рычага переключения передачи. Длинные ноги в желтых шерстяных брюках, волосы рассыпались по плечам пальто — русской генеральской шинели.
— Отлично выглядишь! — сказал он и похлопал ее по бедру. — После того телефонного разговора я испугался, что ты будешь сама не своя.
Она усмехнулась; ее нос и подбородок казались обструганными — так на нее подействовали предшествующие неприятности и ожидание предстоящих. На резиновой прокладке стекла выросла снежная рамка. На платформе перед складскими воротами возился с картонными коробками, выдыхая густой пар, одинокий парень в фартуке.
— Мы, женщины, умеем сохранять форму, — ответила она.
— Думаю, сомнений почти не осталось?
Она чуть заметно кивнула. Он вспомнил, как после танцев сажал в машину девушек. С тех пор минула вечность.
— Для меня — нет. Сегодня я поеду на новый тест — для окончательной уверенности. Только бы метель не помешала!
— Когда за рулем такой водитель, как ты, никакая метель не страшна. Словно застеснявшись своего смеха, он добавил: — Как странно! Мы имели девяностопроцентную гарантию — и все без толку.
— Ты сам сказал, что мы заигрались со своей удачей.
— Я очень жалею, что в тот раз ты даже не получила удовольствия.
— Я все очень четко помню: как мы перешли в спальню, как на кровать запрыгнул кот… Глупо, правда? Адюльтер — aif одни неприятности.
Он пожал плечами, не торопясь соглашаться.
— Почему же? Это способ пережить приключение, выбраться в мир, прозреть.
— Какое же знание мы приобрели, Пайт?
Он испугался звука своего имени: так она пыталась превратить эту встречу, спровоцированную отчаянием, в нормальное свидание.
— Что над Богом нельзя смеяться, — ответил он сурово.
— Я никогда не смеялась над Богом!
— Нет. Твой Бог здесь, у тебя между ног: бесформенный, робкий, ждущий прикосновения… Все в порядке, Фокс, я не жалуюсь. Просто ты слишком привлекательна. Я этого не ожидал и теперь отбрехиваюсь. Оказалось, что я тебя по-прежнему хочу. Не абсурд ли?
Она села удобнее, невольно прикоснулась к нему коленом и сразу убрала ногу.
— Тебе хотелось бы меня возненавидеть?
— Немного. Эти десять дней стали для меня адом. А ты выглядишь счастливой. Твой голос по телефону настраивал на другой лад.
— Это хуже всего: я действительно счастлива. Счастлива носить твоего ребенка. Все мое естество требует: рожай!
— Это невозможно. Невозможно!
— Конечно. Полностью с тобой согласна.
Но ее лицо сразу заострилось. Он чуть не застонал и наклонился к ней, боясь ее лица. Ее дыхание было горячим, а щека — холодной от слез; пальто-шинель не помешало бы ей к нему прижаться, но препятствием стало водительское кресло. Он откинулся. В ее искаженном лице читалось отпущение грехов, разрешение на искоренение всех следов их любви.
— Но как? — спросил он. — Швеция? Япония? Как это вообще делается?
Ее лицо казалось ему портретом на снежном фоне, в рамке из голых кленов.
— На беду, у нас нет нужных знакомств, — согласилась она. — Я слышала, что подпольные акушеры только и ждут клиенток, но не представляю, как с ними связаться.
— А Кен? У него есть знакомые-врачи.
— Кену я ничего не могу сказать.
— Ты уверена? Так было бы гораздо легче. Ты бы могла полететь в Японию. Что ему стоит прочесть там лекцию?
— Он не такой видный ученый.
— Я шучу.
— Знаю, Пайт. Я сделаю все, что возможно, кроме одного: поставить мужа в известность я не смогу. Он не смирится. Он слишком самодоволен. Меня тоже можно назвать такой. Однажды я подчинилась, но больше этого не повторится. Я не буду просить прощения: мы с тобой поступали правильно. Лучше рискнуть жизнью. Это только звучит высокопарно, а на самом деле вполне обыденно. Ты бы мог рассказать Анджеле, что спал со мной — ваш брак от этого не распался бы. А наш брак устроен иначе. Мы не так близки. У нас четкая договоренность, не позволяющая совершать таких крупных ошибок. Для Кена это стало бы потрясением. Ч понятно выражаюсь?
Он понял, что она не будет откровенна с мужем, как не захотела несколько месяцев назад устанавливать запирающиеся шкафы. Она — клиент, диктующий ему свои прихоти.
— Почему в таком случае не сказать ему, что ребенок его, и не родить еще одного маленького Уитмена? Возможно, он получится рыжим, но в тебе вполне может сидеть ген рыжей окраски. Сначала она прикусила кончик языка (женщины, не умеющие удерживать язык во рту, самые сексуальные), потом ответила, аккуратно произнося слова:
— Предположим, я так и сделаю. Но ты представь: ребенок растет день ото дня, и я замечаю, что он становится все меньше похож на Кена и все больше на Пайта Хейнема, начинает перепрыгивать через перила и сколачивать деревяшки. Это же будет не жизнь, а преисподняя! Лучше уж прямиком в ад.
— Бедненькая Фокси. — Он наклонился и чмокнул ее в нос. Ее красные руки неподвижно лежали поверх пальто. Он не исключал, что она ежится.
Темно-бардовый «меркурий»-купе, совсем как у Джанет Эпплби, медленно проехал через стоянку. Водитель был им незнаком — пожилой небритый мужчина в клетчатой охотничьей кепке. Он посмотрел на них глазами енота и уехал. У обоих прервалось дыхание. Потайное местечко было осквернено. Парень в фартуке ушел с платформы вместе с коробками.
— Лучше разъедемся, Пайт, — сказала она. — Иначе нас найдут замерзшими друг у друга в объятиях.
Дома, защищенный от метели звуками из кухни и криками разыгравшихся дочерей, Пайт попытался подойти к ситуации без лишнего трагизма, чтобы она не предстала катастрофой, родственной смерти. Беременность — это жизнь. Природа придумала соблазн секса, чтобы род человеческий не угас. Ошибки сходят с рук. Взять хоть незаконнорожденных детей великих людей: президента Кливленда, Карла Великого. Шутки-прибаутки, пиво рекой, лорд Норфолк приветствует своего внебрачного ребенка. Еще одна душа до кучи, плюс к наличным трем миллиардам. Так или иначе, она переедет в Беркли или Лос-Аламос, и он никогда не увидит своего ребенка. Пайт Хейнема, прародитель новой нации. За твое здоровье! Он тянул двойной мартини и пытался справиться с охватившим его ужасом. Кен… Ужас был связан с физиономией Кена, со странным доверием, которое у него вызывала эта безликость, с праведностью мести, которая наверняка на него обрушится. Испытывая тошноту, он был вынужден сказать себе, что живет в мире мужских стандартов, где справедливость устанавливают только мужчины, а он, подобно младенцу, обложенному для предотвращения падения подушками, задремал в окружении одних женщин. Пренебрежительный тон Фокси, высказывающейся о Кене, вызывал у него протест. Попытка навязать Кену чужого ребенка стала бы непростительным оскорблением; соответственно, мести не будет конца. Отцовство — самое уязвимое место мужчины, в обращении с коим требуется особая осторожность. Его отец вручную высаживал герань, за ним тянулась теплица — царство прямых линий. Пайт предпочитал в детстве теплые помещения в конце теплиц, где вязала ленточки его мать. Отцовская молчаливость казалась наказом, который он не хотел выполнять. Прямой человек, с мешавшими говорить вставными челюстями. Боже, если все взвесить, как рад он был их уходу!
