Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка
Здесь вот что важно: они ее очень любили.
Но откуда она появилась в усадьбе? Какова была ее история? Как известно, призраки нигде не появляются просто так, без всякой причины. Они водятся только в тех домах, которые считают своими собственными. Вот и призрачная девочка считала этот дом своим. И живших здесь людей она считала своей семьей. И хотя она была никем и даже не имела имени, садовник и экономка прекрасно знали, кто она такая. Ее история яснее ясного отражалась в ее густых волосах медно-красного цвета и в ярких изумрудных глазах.
На этом этапе анализа у меня возникла заминка. Если рассуждать логически, привидение должно было иметь поразительное внешнее сходство с девочками-близнецами. В ином случае как бы оно смогло просуществовать здесь так долго, оставаясь незамеченным? Три девочки с одинаковыми рыжими гривами и ярко-зелеными глазами. Наличие родственных связей между близнецами и призраком не подлежало сомнению.
«Я появилась на свет как побочная линия сюжета», — сказала мне мисс Винтер. Она поведала мне историю о том, как Изабелла отправилась на пикник, где встретила Роланда, чтобы позднее выйти за него замуж, оставив своего брата томиться и буйствовать в тисках темной, отнюдь не братской страсти. Покинутый сестрой, Чарли пустился во все тяжкие, вымещая свою ярость и ревность на ком попало. Его жертвами становились дочери аристократов и лавочников, банкиров и трубочистов — их социальный статус не имел для него никакого значения. С их согласия или без оного, Чарли набрасывался на девиц в попытках обрести хотя бы кратковременное забвение.
Изабелла родила близняшек в лондонской больнице. Девочки ничем не походили на мужа своей матери. Рыжие волосы — точь-в-точь как у их дяди. Зеленые глаза — точь-в-точь как у их дяди.
А вот и побочная линия: примерно в то же самое время где-то на сеновале или на койке в убогом деревенском домишке разрешилась от бремени другая женщина. Это не могла быть дочь аристократа или банкира — люди этого круга знают, как улаживать такие проблемы. Скорее всего, это была какая-то бедная женщина из самых низов. У нее тоже родилась девочка. Рыжие волосы, зеленые глаза.
Дитя ярости. Дитя насилия. Дитя Чарли.
Давным-давно стоял себе дом под названием Анджелфилд-Хаус.
В том доме жили-были двое близняшек.
И вот однажды в Анджелфилд явилась их кузина. Точнее говоря, единокровная сестра.
Я сидела в поезде с закрытым дневником Эстер на коленях. Прилив симпатии, которую я начала испытывать к мисс Винтер, резко сошел на нет, когда я вспомнила другую историю с незаконнорожденным ребенком. Аврелиус. И вот уже на смену симпатии пришел гнев. Почему его отделили от матери? Почему бросили? Почему обрекли на полное одиночество в этом мире, лишив даже собственной истории?
Затем я подумала о белом тенте на развалинах усадьбы, останки под которым, как я теперь знала, принадлежали отнюдь не Эстер.
Все нити сходились к ночи пожара. Поджог, убийство, брошенный ребенок.
Поезд прибыл в Харрогейт, и, сойдя на платформу, я с изумлением обнаружила, что стою по щиколотку в снегу. На протяжении последнего часа, безотрывно глядя в окно вагона, я на самом деле не видела ничего, за этим окном происходившего.
Примерно час назад, сразу после посетившего меня откровения, я подумала, что теперь знаю все.
Догадавшись, что в Анджелфилде было не две девочки, а три, я решила, что теперь держу в руке ключ ко всей истории.
Но в итоге размышлений я поняла, что, не зная всех обстоятельств того ночного пожара в усадьбе, я, по сути, не знала ничего.
ОСТАНКИ
Был канун Рождества; вечерело; шел сильный снег. Первый таксист не рискнул везти меня так далеко в такую погоду; второй также отказался, но третий, хоть и безразличный с виду, был, вероятно, тронут отчаянностью моей просьбы и, пожав плечами, пригласил меня садиться.
— Попытка не пытка, — мрачно сказал он.
Мы выехали из города; снег продолжал валить хлопьями, устилая каждый дюйм земли, накрывая белыми шапками живые изгороди и облепляя ветви деревьев. Проехав последнюю деревушку, а затем и последнюю уединенную ферму, мы очутились посреди белой пустоты. Местами дорога впереди исчезала, сливаясь с поверхностью окружающей равнины, и я вжалась в сиденье, с тревогой ожидая, что вот-вот водитель признает попытку неудавшейся и повернет назад. Помогло мое знание местности и постоянные уверения, что мы едем правильно. Я сама выскочила из машины, чтобы открыть ворота посреди поля, и спустя еще несколько минут мы добрались-таки до въезда в усадьбу мисс Винтер.
— Надеюсь, вы не заблудитесь на обратном пути, — сказала я.
— Да уж как-нибудь выберусь, — буркнул водитель, сопроводив эти слова новым пожатием плеч.
Как я и предполагала, ворота оказались запертыми. Не желая вызывать у таксиста подозрения, я сделала вид, что ищу ключи в сумке, и рылась в ней все то время, пока он разворачивал машину. Лишь дождавшись, когда он отъедет подальше, я перелезла через ворота, пользуясь поперечными перекладинами как лесенкой.
Задняя дверь была не заперта. Я стянула ботинки, отряхнула снег с пальто и повесила его на крючок. Пройдя через пустую кухню, я направилась прямиком в комнату Эммелины, где рассчитывала застать мисс Винтер. Разжигая в себе злость, я готовилась бросить ей в лицо вопросы и обвинения касательно судьбы Аврелиуса и той женщины, чьи останки шестьдесят лет пролежали в руинах Анджелфилда. Хотя внутри меня бушевала буря, продвигалась я в полной тишине: ковры легко поглощали звук моей поступи.
Не постучавшись, я толкнула дверь и вошла в спальню.
Шторы на окне были задернуты. Мисс Винтер сидела у постели Эммелины. При моем появлении она вздрогнула и подняла на меня странно мерцающий взгляд.
— Останки! — громким шепотом выпалила я. — В Анджелфилде нашли скелет!
Я вся обратилась в зрение и слух, нетерпеливо дожидаясь ее реакции, вольного или невольного признания вины. Не важно в какой форме, будь то слово или жест. Я готовилась уловить малейший признак.
Между тем в атмосфере комнаты присутствовало нечто, настойчиво пытавшееся отвлечь мое внимание.
— Останки? — переспросила мисс Винтер.
Ее лицо было белее мела, а в глазах распахнулась безбрежная океанская ширь, способная поглотить без остатка всю мою ярость, даже того не почувствовав.
— Ох, — сказала она.
«Ох». Какое богатство значений в одном-единственном слоге! Страх. Отчаяние. Сожаление и покорность судьбе. Было там и облегчение, но какое-то безрадостное. И еще горе: очень давнее и глубокое.
