Давид Фогель - Брачные узы
Когда он пробудился ото сна, в окне виднелся молочно-бледный день. Горела и электрическая лампочка, только мешая дневному свету. Поначалу он не мог вспомнить, где он находится, и с минуту удивленно таращился на обстановку комнаты. Потом вдруг вспомнил и вскочил с постели. Ночь кошмаров встала перед его глазами во всех подробностях, и он ринулся к выключателю, чтобы погасить свет, как будто можно было хоть что-нибудь стереть из памяти таким образом. Но ничего не стерлось. Все оставалось ясным и неизменным и в свете дня сделалось еще более реальным. Тело его было разбито, все члены болели, но сейчас не время было заниматься этим. Неожиданно им овладела деятельная энергия, жалко стало каждой секунды. Он машинально поднес к уху часы, которые показывали три, и убедился, что они стоят. Тогда он подошел к окну, выглянул наружу и оглядел маленькую незнакомую улочку с двумя лавками, одна подле другой, обе были в этот час закрыты. Установить точно, который час, Гордвайль был не в состоянии. Поднял шляпу, скатившуюся на пол, пока он спал, и, проходя мимо зеркала над умывальником рядом с дверью, успел увидеть в нем чужое небритое лицо с запавшими щеками, на котором блеснули лихорадочно два глаза. Лицо это никого ему не напомнило и было ему совершенно безразлично, и он вышел из комнаты.
Внизу, в холле, круглые стенные часы показывали полтретьего, наверняка стоят и эти, заключил Гордвайль, ведь не может быть, чтобы было уже так поздно! Вдруг он почувствовал на себе недоуменный взгляд портье и смешался, как если бы скрывал какое-то преступление.
— Сколько… Который час?
— Сейчас полтретьего.
— Полтретьего пополудни?
— Ну конечно, — портье вежливо улыбнулся.
— Но лавки… Я имею в виду лавочки напротив, ведь все еще закрыты…
— Сегодня воскресенье. Вчера была суббота, а сегодня, натурально, воскресенье. В городе Вене магазины всегда закрыты по воскресеньям. Мы социал-демократы.
— Ну да, конечно же! Вы правы, сударь! Если так, тогда, конечно, в этом нет ничего удивительного!..
И, словно желая искупить оставленное им неприятное впечатление, выловил в кармане монету в десять грошей и сунул ее портье. Он даже протянул ему руку на прощанье, чем изумил портье, и поспешно вышел вон.
Было не слишком холодно. Время от времени в просветах облаков проглядывало даже нежданное, чужеземное солнце. Спокойный и пустой, воскресный день опустился на улицы. Гордвайль торопливо шел вперед, время поджимало. Прошедшая ночь, а также многие ночи и дни, предшествовавшие ей, смутно вырисовывались в его сознании, мешая видеть дорогу, и он буквально толкал себя вперед, идя вдоль стен, торя себе путь сквозь вязкий воздух. Против портала церкви, что на Сервитенплац, его озарило, что нужно поесть, хотя он совсем не чувствовал голода. Он остановился, чтобы осмотреться вокруг, не обнаружится ли поблизости какое-нибудь кафе. С преувеличенной скрупулезностью пробежал глазами по домам, начав издалека, как будто сейчас все зависело только от этого. Давно укоренившаяся в нем старая неприязнь к роскошным заведениям помешала ему зайти в большой ресторан, возвышавшийся через улицу наискосок от него. Наконец он обнаружил простой трактир и направился к нему. Но там ничего не оказалось. «Час уже поздний, и горячие блюда кончились, если господину угодно подождать, я поджарю яичницу или что-нибудь в этом роде».
Нет-нет, право, не стоит! Не надо беспокоиться, он совсем не голоден. Гордвайль вышел и зашел в соседнее кафе.
Затем направился к остановке трамвая на Порцеллангассе и сел в трамвай. Он стремился уехать отсюда, хотя и не знал куда. Город стал вдруг чужим и враждебным, чудилось, что все смотрят на него каким-то особенным взглядом, находя в его внешности нечто странное. Трамвай шел в предместье Нуссдорф. Всю поездку Гордвайль был чрезвычайно серьезен, как человек, которого ждут в конце пути важные дела. Когда он оказался на конечной остановке, наступил уже вечер. Воздух здесь был холоднее, свежий ветер дул с Дуная. Сойдя с трамвая, Гордвайль ощутил, как ужасное несчастье снова ударило его прямо в сердце изо всех сил, словно поджидало его здесь, на конечной остановке. Черная тень пронеслась у него перед глазами; он был близок к обмороку. Рядом стоял фонарь, уже загоревшийся, он прислонился к столбу. Носовым платком отер холодный пот, выступивший на лбу, провел им по глазам, внезапно утратившим остроту зрения, по потемневшему небритому лицу. Мало-помалу мгновенная слабость отступила, силы возвращались к нему, словно опускаясь из воздуха и обретая свое место в его теле. Более того, он ощутил, как что-то сильное просыпается и поднимается в нем, из самых глубин души, словно некое донельзя важное решение, окончательное и бесповоротное, и, хотя он не мог покамест определить суть и форму этого решения, оно ощущалось явственно, осязаемо и предметно. Он поймал себя на том, что правая его рука, та, в которой все еще был зажат носовой платок, сжалась в кулак, так что ногти до крови вонзились в ладонь в основании большого пальца. Он спрятал платок в карман, рассеянным взглядом уставился в полную луну, расслабленно висевшую прямо перед ним в темно-синей вышине и словно готовую сорваться вниз в любой миг, и размашистым шагом двинулся вперед. Сам того не заметив, он пошел по дороге, уводившей его все дальше от города, по мощенной гравием трассе, ведущей в местечко Клостернойбург. С одной ее стороны тек Дунай и вилась железная дорога, с другой — возвышалась гора Леопольдберг. Гордвайль поспешно шагал вперед, минуя и оставляя позади одинокие низкие домишки, прилепившиеся задней стеной к скалам в отрогах горы, маленькие пивные, летом полные гомона и шума, сейчас же пребывавшие в полудреме и еле освещенные тусклыми огнями. Затем дома кончились, и Гордвайль остался в полном одиночестве. Только луна неутомимо сопровождала его, скрываясь на минуту за склоном горы и появляясь вновь, как верный пес. Иногда, догоняя Гордвайля сзади или выскакивая спереди, с шумом и треском проносилось авто, ослепляя ярким, как бенгальский огонь, светом фар и вытесняя его на обочину дороги, и уносилось дальше, оставив после себя облако бензинового выхлопа и постепенно затихавшее вдали тарахтенье. Порой проносился поезд по пути в город или в обратном направлении, в сторону бесчисленных городков и деревень, рассеянных в долине. На миг показывалась цепочка квадратиков света, в которых тут и там мелькал образ человека, как темный силуэт на оранжевом фоне. Гордвайль же по-прежнему быстро шел вперед, не обращая на все это внимания.
После двух с половиной часов ходьбы показались первые дома Клостернойбурга. Гордвайль дошел до широкой привокзальной площади и резко остановился. В первый момент он подумал, что все еще находится в Вене, но сразу же начал сомневаться в этом. И площадь, и все дома, окружавшие ее, выглядели совсем чужими и незнакомыми. Он никак не мог припомнить, что видел их в каком-либо районе Вены. Как же выяснить, куда это он попал? С минуту он растерянно стоял на месте, затем заметил вокзал и устремился к нему.
В небольшом зале находились в этот час лишь немногочисленные пассажиры. Часть из них стояла в короткой очереди к окошку билетной кассы, другие прохаживались по залу или сидели в бездеятельном ожидании. «Значит, скоро будет поезд», — машинально подумал Гордвайль. Он обозрел зал и обнаружил в углу служащего железной дороги. Неуверенно приблизился к нему.
— Когда… Когда отходит последний поезд?
— Куда?
— В… то есть, ну… в… — стал заикаться Гордвайль.
Служащий посмотрел на него с подозрением.
— А куда, собственно, вы хотите добраться?
— Я? Домой… то есть в В-вену, конечно. Я ведь в Вене проживаю, и, само собой, мне туда и нужно.
— Последний поезд отходит в двадцать три пятьдесят восемь! — лаконично отчеканил служащий.
Ни о чем больше Гордвайль спрашивать не мог и отошел от железнодорожника. Сейчас он хоть знал наверное, что он не в Вене. И тут его осенила отличная мысль: он сунулся в окошко и купил билет до Вены. Затем вышел из зала ожидания и прочел при свете фонаря: Клостернойбург—Вена, вокзал Франца-Иосифа. «А-а!» — возликовал Гордвайль. Так значит, он в Клостернойбурге! И тут им вдруг овладело крайнее утомление, и он опустился на ступени вокзала. Какое-то время он сидел там, подперев голову руками, локти на коленях. «Надо ехать в Вену!» — проносились у него в голове обрывки мыслей. Он ведь там живет! А сейчас он в Клостернойбурге, где как раз не живет, хотя неизбежно, что будет здесь жить… Лоти нет сейчас с ним — очень жаль! Была бы она сейчас здесь, они могли бы тотчас же отправиться дальше, благо часть пути уже проделали… Вот и билет на поезд у него в руках… Только вот голова что-то вдруг стала раскалываться! Вечно эта проклятая голова вмешивается! Да, он должен еще повидать ее, Тею, прежде чем уйдет… А для этой цели надо подождать до полуночи… Сейчас ее нет дома. Не в ее обычае приходить домой раньше двенадцати ночи. А Гейдельбергер — его тоже надо бы повидать… Наверняка он будет вместе с ней… Они всегда вместе — он это видел своими собственными глазами. Это последнее соображение заставило его вскочить с места, и он пустился бегом через площадь, угрожающе взмахивая руками в сторону кого-то невидимого. Перебежав на другую сторону, он очутился прямо перед входом в одно из освещенных кафе, окружавших всю площадь по периметру. В нем сразу же появилась убежденность в том, что у него что-то пропало, пока он пересекал площадь, хотя что именно, он точно не знал. Он вернулся по своим следам, вперив взгляд в землю. На полпути остановился и стал один за другим проверять карманы, доставая из них разнообразные предметы: скомканные клочки бумаги, старые трамвайные билеты, окурки, несколько мелких монет, кошелек, большой складной нож, треснутую и закопченную трубку, коробок спичек и тому подобное. Он внимательно рассматривал каждую вещь, прежде чем вернуть ее на место. Даже трамвайные билеты невесть зачем сунул обратно в карман. Наконец выудил из кармана пальто купленный ранее билет на поезд, и в мгновение ока ему стало ясно, словно силой какого-то внутреннего озарения, что, собственно, это именно то, что он искал и пропажи чего опасался. Мысль его несколько упорядочилась, и он спрятал билет, на сей раз в кошелек, для пущей безопасности, словно этот билет и вправду однажды уже был им потерян. Поезд отправляется в двадцать три пятьдесят восемь, то есть примерно в полночь, сейчас же — он посмотрел на освещенные часы над зданием вокзала, — сейчас же только девять, стало быть, остается еще три часа! Внезапно Гордвайль испытал сущее отчаяние из-за того, что не может вернуться в Вену раньше. (Он позабыл, что служащий ясно сказал «последний поезд».) Ибо вдруг стало совершенно ясно, что у него нет времени и он не может терять здесь ни единой минуты. Ему нужно срочно быть в Вене, вот в этот самый момент! Если бы его спросили о причинах столь сильной спешки, он бы наверняка не знал, что ответить. И тем не менее нетерпение его все усиливалось, гранича уже с подлинной физической болью. И словно стремясь ускорить свое прибытие в Вену, он помчался к вокзалу, однако у самого входа будто опомнился и вернулся обратно, к тому же кафе, по обе стороны которого начинались две улицы, довольно круто взбиравшиеся вверх, к центру городка, позади же него проходил поперечный переулок. Гордвайль, не замечая этого, носился по этим улицам и переулку вокруг одного и того же дома, огибая его уже в десятый или двадцатый раз, словно некая движущаяся ограда. Он и не заметил, что привлек к себе внимание городского полицейского, который уже несколько минут кряду наблюдал за его эволюциями. Наконец тот приблизился, остановившись перед кафе, подождал, пока Гордвайль не появится снова из-за угла, и остановил его. Гордвайль тупо взглянул на полицейского и сделал движение обойти того сбоку.
