Дибаш Каинчин - У родного очага
— Здоровы ли, йестей? Хорошо ли поживаете?
— Что нового в ваших местах?
— Как работается, йестей?
— Здоровы ли ваши дети, родственники, соседи?
Все лица повернуты к йестею. Лишенные же возможности приблизиться к нему кричат издали, приветственно поднимают руки. Йестею чуточку неловко от такого внимания, но что поделаешь, гость должен вытерпеть и это. И если бы йестей отвечал каждому, язык бы натер. И ему оставалось только одно: непрерывно кивать головой, как лошадь в жару, и повторять одно и то же: «Хорошо, хорошо».
Эй, Йышкыш! — председатель пытается перекричать шум и гам. — Получайте свою премию!
К йестею подошел парень, одетый в дорогой синий костюм. На ногах — модные желтые туфли.
— Надеетесь выиграть, йестей?»
— Если бы не надеялся, не приехал бы.
— Не лучше ли вместо слов — деньги на кон? Я ставлю на Савраску Чычыя.
— Сколько, парень?
— Двадцать пять рублей,
— Хорошо.
— О-о, кого я вижу! Ждал я тебя, ждал! — К йестею подходит, звеня орденами и медалями, сам Чычый. Мужчина здоровый, с задубелым от ветров и морозов лицом.
Под мышкой у него большой бумажный сверток — видимо, уже получил премию. — Ну, что нового? — улыбается Чычый. — Крутим бычкам хвосты?
— Крутим. А как ты?
— Помаленьку, йестей, — хитро заулыбался Чычый, — Савраску моего видел? Сердечко небось екнуло? Чего язык зря чесать? Ставлю за Гнедка тридцать.
И вот всего за полчаса расходятся йестеевские сто рублей на ставки. Но он не расстроился, а с легкой душой идет смотреть праздник. Как хорошо вокруг! Куда ни глянь — флаги, лозунги, флажки. В ряд выстроились больше двадцати автолавок, идет бойкая торговля, но йестей сторонится: потом. Нет, что ни говори, а хорошо на празднике. Только посмотреть — и то бы стоило приехать. Вот исходят паром десять казанов-котлов, в которых варится мясо. Между казанами бегает один из племянников йестея. В руке у него большая деревянная поварешка, и он отгоняет ею от котлов сбежавшихся сюда со всей округи деревенских собак.
— Эй, йестей! — кричит он, потирая от дыма и бессонной ночи глаза, покрасневшие, как у кролика, — поешьте мяса!
— Нет, нет, потом, — отмахивается йестей. — Идемте со мной, дети мои. Вот придет наш Гнедко... Сумку конфетами набьем. Тебе — заводную машину, тебе — трактор, а тебе — куклу куплю. Чтоб у нее глаза открывались-закрывались. И чтоб пищать умела.
Йестей выходит со своей свитой на поляну. Народу здесь — что деревьев в лесу. Юноши в трусах и майках играют в футбол. В стороне от футболистов парни окружили высокий столб, на вершине которого что-то привязано в целлофановом мешке. Налево — самые здоровенные мужчины, разделившись на две команды, тянут друг у друга канат. Среди них и юрчи. А вот два парня, стоя на бревне, колотят друг друга мешками с сеном. А дальше — борьба. Народу там особенно много. Азартно и непрерывно кричат смуглые синещекие парни в больших кепках — болеют за кого-то.
«Да это же грузины-строители», — догадывается йестей.
В середине круга стоит огромный грузин без рубашки, в солдатских галифе. Выглядит он молодо, но совсем седой. Из мускулов весь свит. Любого противника испугает бурой шерстью на спине и груди.
— Троих уже положил на лопатки, — кто-то шепчет йестею. — Говорят, мастер спорта по борьбе, чемпион.
— А где же ваш знаменитый Колко?
— Тьфу на Колко. До рассвета песни тянул. Поди, проспаться до сих пор не может.
Подъехал парень Кырлу. На тороке — сума, набитая хлебом. Родственник йестея, тоже чабан.
— Эй, Кырлу! — закричали все вокруг. — Хочешь побороться?
Но Кырлу лишь взглянул на поигрывающего, мускулами грузина и заскучал.
— Нет, нет, шибко тороплюсь в отару. За хлебом приехал. Как бы мои овечки не смешались с другими отарами. Спешу.
— Поборись, Кырлу. Или тебе честь села не дорога?
— Ну, если уж честь села — ладно, — Кырлу слезает с седла, снимает рубашку, майку.
Начинается борьба. И тотчас же слышатся возгласы:
— Упал Кырлу! Ловко его грузин! Настоящий чемпион!
Из толпы выбирается грязный, потный и пристыженный Кырлу. Отряхнувшись, одевается и вскакивает в седло.
— Как бы отара моя... — бубнит он, ни на кого не глядя, и, опустив голову, мчится прочь.
Йестей идет дальше. Хорошо, что праздник удался. И как людям, не веселиться и не отдыхать душой? Зря, что ли, народ работал весь длинный и тяжелый год? Умножились в колхозе коровы, овцы, лошади, а сколько зерна намолотили, сколько сена скоту поставили! Зиму ядовитую, горькую прошли, весну голодную, бескормную вынесли. К детям дети прибавились, к родственникам — родственники, к друзьям — друзья, к семьям — семьи, к домам — дома, к кошарам — кошары, к песням — песни, к шуткам — шутки. Еще богаче стал народ за год, еще ближе людям стали люди. Как тут не веселиться и не праздновать? Как не улыбаться родным местам?
И вдруг всколыхнулся весь народ, а сердце у йестея бешено заколотилось. Начиналось самое главное, то, ради чего он привел сюда Гнедка.
— Едут! Едут! — закричали все вокруг.
Йестей смотрит в сторону Каменного Носа. Оттуда несутся три головных скакуна, и пока еще не разобрать, кто именно впереди. Фигурки коней и всадников на них совсем крошечные, размером с мух.
Савраска! Савраска впереди! — слышит вдруг йестей, и у него сжимается сердце. И он бежит вместе со всеми к финишу, падая и поднимаясь. И вот уже видны лошади отчетливо. Впереди и правда — Савраска Чычыя. За ним жеребец Чалый, бригадирский Воронко...
«А где же мой Гнедко? Ах, вон он... в конце... Но красиво все же идут лошади! Что может быть красивее скакового коня? Ничего не может быть».
Люди бегут, ревут, орут — оглохнуть можно. Вот Савраска у финиша рвет грудью белую ленту. За ним, голова к голове, Чалый и Воронко. А Гнедко? Позор... позор...
Йестей закрывает лицо ладонями.
«Деньги все проиграл. А как хвастался! Быть бы мышкой — юркнул бы в норку. От стыда».
А между деревьев звенит величальная песня в честь Савраски и его юного наездника. По кругу ходит пиала.
— Эй, люди, не видали моего муженька? — носится молодайка в шелковой юбке. — Костюм на нем синий, за двести рублей. Он его весь испачкает, а то бросит, и его изжуют телята. Ой, не догадалась привязать муженьку на шею колокольчик, когда отпускала его на праздник. Как бодучую корову, далеко бы слышно было!
К йестею подошел раскрасневшийся юрчи.
— Продулись в пух? Как вам наши скакуны? Узнали, какой они системы, дорогой йестей?
Йестею ничего не остается, как глупо улыбаться.
— А приедете домой, еще получите поварешкой от моей старшей сестры. Чтоб не хвастались и деньги не проигрывали. Смотрите, какую я премию получил! — и показывает часы на руках. — Золотые. Вот как надо работать.
А йестей все никак не может прийти в себя.
«Что же случилось с Гнедком? Может сплоховал мальчишка-наездник или здешние скакуны стали сильнее?»
— О-о, здравствуйте, старик! — подошел к йестею председатель здешнего колхоза. И протянул руку. — Не расстраивайтесь. Борьба — на то и борьба, чтобы победил сильнейший. А вам спасибо, что приехали. Какой праздник без гостей? Мы вам тоже премию выделили. Утешительную. Получите уж пожалуйста. И не серчайте на нас.
На другой день, после обеда, выезжал йестей домой. Чтобы проводить его, к юрчи пришли десятки родственников, и все говорили ему хорошие слова, утешали как могли.
Поехал йестей. На тороке у него мешок, в котором привез детям валенки. В мешке теперь — конфеты и печенье для ребятишек, четыре булки белого хлеба...
А праздник продолжался. Воздух гудел, стонал от песен. Во всю ширину улицы, будто журавлиная стая, растянулась толпа людей.
Отъехав немного, йестей погрозил камчой селу.
— Посмотрим, кто в будущем году победит! А пока вы посрамили старого йестея. Но ничего... Зла на вас нет. Пусть у вас еще больше будет детей. Пусть множится ваш скот. А скакуны ваши пусть еще крылатее станут. До свидания. Хорошего вам побольше, плохого — поменьше. Множьтесь, богатейте! — махнул рукой йестей. Повернул лошадь в сторону своего села и опустил поводья.
Копыта меринка дробно застучали по ровной дороге.
«Хороша жизнь, — в который уж раз подумалось йестею. — Хорошо жить на родине. Это самое большое счастье».
ГДЕ ТЫ, ДЕВУШКА?
Перевод с алтайского Т. Петелиной
Табыл проснулся, открыл глаза и тут же зажмурился от слепящих лучей солнца, бивших через окно прямо ему в лицо. «Проспал!» — испугался он, и, уже сбрасывая с себя одеяло, вдруг вспомнил, что спешить-то ему сегодня некуда: посевная кончилась, к трем часам утра они засеяли последнее поле в урочище Сары-Кобы.
Отсеялись хорошо. Теперь можно вольно чувствовать себя до самого покоса. Хочешь — бери ружье и — в горы, в тайгу. А то гоняй в футбол, а вечером — в клуб, там тайцы до рассвета... Скоро пойдут сплошные праздники: сперва фестиваль песни в деревне, потом в аймаке. Можно поехать и на праздник в соседнюю деревню; в конюшне хватает необъезженных лошадей, выбирай любую и приучи к седлу... Дня через три, однако, надо будет посмотреть сеялку, кое-что заменить; кое-что выправить да сдать механику. «Э-э, а потом пошлют подправлять поскотину, ремонтировать дорогу, а там стрижка овец — дела найдутся!