Толмач - Гиголашвили Михаил
Марк обомлел:
– Это что такое?..
– Народ, говорит, изнасиловали, – пояснил я.
– Ах, вот как… Она что, народная активистка? Оппозиционерка?.. Диссидентка?.. – Марк ехидно прищурился. – Таких красивых правозащитниц не бывает, там все уродки, как в партии зеленых… Ну ладно, начнем. Пусть назовет себя!
Она посмотрела на него как на идиота, кивком указала на лист в его руках:
– Там что, не написано? Или неграмотный? Чего чавкалку раззявил?.. Он чего, читать не умеет? Вот чванливый фриц! Пиздобол хуев!
– Хочет от тебя лично услышать. Ты вообще не спорь с немцами, а то хуже будет… – предупредил я ее. – Это он сейчас хи-хи да ха-ха, а как засунет тебе потом отказ – поздно будет! Отвечай на вопросы – и все.
– Понятно. Спасибо, котечка. – И она покорно-старательно назвала себя.
– Фамилия что-то на польскую похожа… Может, она вообще из Польши?.. – насторожился Марк в мою сторону. – Как думаете?
– Да нет, по-русски чисто говорит… А фамилия может быть какая угодно – и русская, и польская, и белорусская, и украинская…
– Вот именно. Не из Киева ли? – Он продолжал подозрительно смотреть на Ингу.
– Из Грозного, говорит.
– Какого года рождения?
Инга подумала и ответила:
– Ну, грубиян – у женщин разве такое спрашивают?.. Четвертачок разломала, вот и считай… Что, в отстой пора? Жизнь кончается?
Марк пожевал губами, чесанул хрустящий бобрик, смягчился:
– Что вы, в двадцать пять лет жизнь только начинается…
Когда я перевел это Инге, она сразу по-деловому предложила:
– Вот пусть и поможет начать новую жизнь… Сколько я их уже начинала… Начну еще одну, не проблема… – Она вздохнула, посмотрела открыто на Мар ка. – За мою новую жизнь я его райским счастьем обеспечу… – И добавила жеманно: – Дважды в неделю…
Марк, услышав перевод, весь преобразился, засмущался, закудахтал:
– Да что это она, в самом деле… Как это?… Что она имеет в виду?.. – Потом собрался с мыслями и строго сказал: – Пусть оставит эти глупые намеки! У нас тут амт, а не пуфф, бордель…
– Бордель? – услышала она знакомое слово, оживилась. – В бордель уже потянуло?
– Тут не бордель, говорит.
Она сделала большие глаза:
– Ну, а я что говорю?.. Его в бордель никто и не зовет. Как раз наоборот. Пусть дома сидит, а я буду его навещать… Вот охуярок… Да что, пошутить нельзя? – заключила она, нагло переводя свои голубые стекляшки с меня на Марка и обратно.
– Так ты что, шутишь или говоришь серьезно? – уточнил я.
– Да уж какие шутки… – вздохнула она. – Пусть поможет – рабой ему стану, ноги мыть и воду пить…
– При мне он может не согласиться, – заметил я.
– Ну, пусть без тебя. Или с тобой вместе… Мне все равно – лишь бы тут зацепиться на годик… Помогите даме! – Она театральным жестом прикрыла ладонью наглые глаза.
– О чем вы там говорите? – ревниво посмотрел на меня Марк.
Я сообщил ему, что беженка просит о помощи, предлагает за это себя в рабыни, обещает ему ноги мыть и эту воду пить, а от себя шутливо добавил:
– Вы же знаете – у переводчика нет ни глаз, ни ушей… Как у тех обезьян – ничего не вижу, не слышу и ничего никому не скажу. И я нем, как та немослепоглухая обезьяна!
– Ах, бросьте!.. Ты смотри, какая… Воду пить! Столько воды ей не выпить… – косо заулыбался Марк, но тут же добавил: – Это несерьезно… Нет, несерьезно…
– Это серьезно, – заметил я.
Марк недоверчиво блеснул очками, упрямо повторив:
– Нет, это несерьезно… Это она сейчас тут говорит, а потом… – Он безнадежно махнул рукой. – Сперва вообще послушаем, что она расскажет…
– Вначале послушать тебя хочет, – объяснил я Инге.
– Вначале? Значит, возможна и вторая серия? – резво и трезво уточнила она.
– Даже сериал, – ответил я, думая, что из могучего коменданта лагеря постепенно превращаюсь в презренную сводню.
Она взялась за сумочку, сжала ее.
– Ну, расскажем, коли хочет. Шахерзадой еще не была, попробую.
Марк, вдоволь наглядевшись на ее бюст, включил диктофон и попросил назвать место рождения и последний адрес. Инга заученно произнесла:
– Город Грозный, Чеченская Республика Ичкерия, улица Ленина, 16. Там и жила, пока матушку не грохнули и квартиру не заставили продать….
Марк покачал головой:
– Скажите пожалуйста, какие ужасы… И когда это было?..
– А вот уже давно, десять лет назад. Да, ровно десять. Мне тогда пятнадцать лет было… Ну да, месячные уже вовсю шли, – подсчитала она.
– Интересно, – язвительно сказал Марк. – Месячные, может, у вас и шли, но десять лет назад в Чечне никакой войны не было. В этом проблема.
– Была война, как не было! Там всю дорогу война… Дикие люди! – уверенно ответила Инга. – Матушку убили на улице солдаты. А квартиру чеченцы-соседи отцокали. Хорошо, что еще денег дали немного, могли бы и просто так… Или замочить. Запросто. Если русская.
– Где же вы потом жили? По какому адресу? – допытывался Марк, хотя уже понял, что серьезностью тут и не пахнет.
Инга в упор ответила на его дотошные взгляды:
– Какой вам адрес? Последний, предпоследний?.. Предпредпоследний?.. Москва, пионерлагерь «Сережкины слезки»…
– Вы что, пионерка? Какой лагерь? Какие слезки? – обомлел Марк.
– А там сейчас беженцы. Помогли, устроили… Обогрели-накормили-постирали-отъебали, – добавила она тише, для меня, и прыснула.
– Давайте по порядку, – решил Марк. – Только вначале запишем адрес этого лагеря. Где, кстати, ваш паспорт?
– А я без паспорта сбежала. В ауле паспорт остался. У любовника в шкатулке спрятан был, чтоб я не убежала, – пояснила она задорно.
– Вот оно что, у любовника… – опешил Марк. – То пионеры, то любовники, аул какой-то… А виза в вашем паспорте была?.. Хотя какая виза, если паспорт у любовника в шкатулке спрятан… Откуда ей быть… – ответил он сам себе. – Родственники живы?
– Одна-одинешенька, без ласки и крова. Сирота. Матушку убили, отца угнали чеченцы…
– Это до войны, заметьте, десять лет назад, – насмешливо ввернул Марк.
– Об отце ничего не известно. Может, и убит. Или сидит. У него вообще-то три судимости. – И она сделала из длинных пальцев решетку перед глазами. – Он у меня резкий…
– Понятно. А на Западе родственники имеются?
– Нету, откуда им быть? Если бы были… Тетя-миллионерша… Или дедушка-богач… Или двоюродная бабка с бабками… Что может быть лучше?.. Фешенебель!.. Только откуда им взяться? – Инга сделала удивленную мину и пошевелила рукой волосы, перекладывая свою золотую копну так и эдак.
Марк следил за ней не отрываясь, как кошка за воробьем, потом надиктовал в микрофон, что у беженки родственников нет, уточнив:
– Братья-сестры?
– Тоже пусто. Одна росла, балованный ребенок, пупуська, – надула она свои блестящие мясистые губы в пахучей помаде и вдруг откровенно-вульгарно поправила груди в лифчике, ладонями резко подкинув их снизу вверх.
Марк вздрогнул:
– Что такое? Раздевается? – и вперился в нее.
– Чего этот мозгачок залупляется?.. Сиськи на место вставила, только и всего, сиськи, – сочно и с присвистом произнесла она последнее опорное слово и еще раз основательно поворошила и поколыхала свой бюст, нагло глядя в упор на Марка. – Новый лифчик жмет – не могу!
Марк спрятал глаза, вздохнул, достал из коробочки таблетку, принял ее:
– Что-то нехорошо я себя чувствую.
– Довела человека до инфаркта, – сказал я ей.
Она подмигнула:
– Не умрет, он крепенький, зайчушка.
– Какой там крепенький – не видишь, на аптеку работает! – я украдкой указал на батарею склянок, порошков и таблеток на столе.
– Такие дольше живут.
Марк, что-то побормотав себе под нос, перешел к учебе-работе:
– Где учились? Когда?
– Ну, где люди учатся – в школе, где еще? Хорошо училась, отличницей была… До восьмого класса…
– А потом что случилось? – предвосхитил я вопрос Марка.
