Джоди Пиколт - Роковое совпадение
— Да.
— Будучи прокурором, человеком, имеющим выход на детских психиатров и социальных работников, зная изнутри весь судебный процесс, вы не думали, что смогли бы лучше других матерей подготовить Натаниэля к выступлению в суде?
Она щурится:
— Можно располагать всеми возможностями на земле и все же не суметь подготовить к этому ребенка. Действительность, как вам известно, такова: правила для суда составлены так, чтобы защищать не детей, а подсудимых.
— К счастью для вас, миссис Фрост, — сухо заключает Квентин. — Вы бы назвали себя убежденным прокурором?
Она колеблется:
— Я бы сказала… слишком убежденным.
— Вы бы сказали, что старались изо всех сил, чтобы вызвать детей в качестве свидетелей?
— Да.
— В свете тех двенадцати обвинительных приговоров, как вы считаете, ваша работа с детьми оказалась успешной?
— Нет, я бы так не сказала, — прямо отвечаю я.
— Но разве все те преступники не оказались в тюрьме?
— На слишком короткий срок.
— И тем не менее, миссис Фрост, — ведет свое Квентин. — Для двенадцати детей вы заставили правосудие работать.
— Вы не понимаете! — с жаром отвечает она. — Это был мой ребенок. Мой долг как прокурора совсем в другом. Я должна для каждого из них, насколько могу, вершить справедливость. И я делала это. Все остальное, что происходило за пределами зала суда, — дело их родителей, не мое. Если мать решила податься в бега, чтобы держать ребенка подальше от отца-насильника, — это ее решение. Если мать не может смириться с приговором и убивает насильника — я не имею к этому никакого отношения. Но на этот раз я уже не прокурор. Я становлюсь матерью. И уже от меня зависит, что предпринять, чтобы обезопасить своего сына… любыми путями.
Именно этого момента Квентин и ждал. Четко уловив ее гнев, он подходит ближе к свидетелю.
— Вы сейчас намекаете, что вашему сыну полагается справедливости больше, чем другому ребенку?
— Те дети — моя работа. Натаниэль — моя жизнь.
Фишер Каррингтон тут же вскакивает с места:
— Ваша честь, мы бы хотели объявить небольшой перерыв.
— Нет, — одновременно отвечают судья и Квентин.
— Этот ребенок — ваша жизнь? — повторяет Квентин.
— Да.
— Следовательно, вы готовы обменять свою свободу на безопасность сына?
— Разумеется!
— Вы думали об этом, когда приставили пистолет к голове отца Шишинского?
— Конечно думала! — гневно отвечает она.
— Вы думали о том, что единственный способ защитить вашего сына — это выпустить все эти пули отцу Шишинскому в голову…
— Да!
— …убедиться, что он никогда не выйдет живым из зала суда?
— Да!
Квентин откидывается на спинку стула.
— Но вы уверяли нас, миссис Фрост, что в тот момент вообще ни о чем не думали, — говорит он и пристально смотрит на Нину, пока она не опускает глаза.
Когда Фишер встает, чтобы продолжить допрос, я не могу унять дрожь. Как я могла, кто тянул меня за язык? Я обвожу безумным взглядом лица присяжных, но ничего не вижу: по лицам присяжных никогда ничего нельзя понять. Одна женщина едва не плачет. Вторая в углу разгадывает кроссворд.
— Нина, — говорит Фишер, — когда вы в то утро находились в зале суда, вы думали о том, что готовы обменять свою свободу на безопасность Натаниэля?
— Да, — шепчу я.
— Утром в зале суда вы думали о том, что единственный способ остановить тикающие часы — это остановить отца Шишинского?
— Да.
Мы встречаемся взглядами.
— Когда вы в то утро находились в зале суда, вы собирались убить священника?
— Нет, конечно! — отвечаю я.
— Ваша честь, — объявляет Фишер, — защита закончила допрос свидетелей.
Квентин лежит на ужасной кровати в номере с минимальными удобствами и недоумевает, почему же так холодно, если он открутил вентиль отопления почти до двадцати семи градусов. Он натягивает на себя одеяло, щелкает по телевизионным каналам. Викторина «Колесо удачи» и реклама для лысеющих мужчин. С улыбкой Квентин дотрагивается до своей бритой головы.
Он встает и делает шаг к холодильнику, но обнаруживает там только ящик с шестью бутылками пепси-колы и гниющий плод манго, который он не помнит, когда и покупал. Если он собирается ужинать, ужин нужно приготовить. Он со вздохом опускается на кровать, чтобы обуться, и случайно садится на пульт телевизора.
Вновь вспыхивает экран, на этот раз идут новости Си-эн-эн. Диктор с гладким шаром рыжих волос на фоне небольшого снимка Нины Фрост.
— Сегодня днем закончился допрос свидетелей по делу об убийстве священника помощником окружного прокурора, — вещает он. — Заключительное слово стороны будут произносить завтра утром.
Квентин выключает телевизор и завязывает ботинки. Его взгляд падает на телефон у кровати.
После трех гудков он начинает спорить с собой, стоит или не стоит оставлять сообщение. Неожиданно ему в ухо врываются звуки музыки, оглушающий зажигательный рэп.
— Да, — произносит голос, когда звук чуть прикрутили.
— Гидеон, — говорит Квентин, — это я.
Повисает молчание.
— Кто «я»? — уточняет голос, и Квентин не может сдержать улыбку: Гидеон отлично знает, кто звонит. — Если ищешь маму, ее здесь нет. Возможно, я скажу, чтобы она тебе перезвонила, но могу и забыть.
— Гидеон, подожди!
Квентин практически слышит, как трубка, которая уже летела на рычаг, опять прижимается к уху сына.
— Что?
— Я звонил не с Таней поговорить. Я хотел поговорить с тобой.
Они продолжительное время молчат. Потом Гидеон не выдерживает:
— Если позвонил поговорить, у тебя не очень-то выходит.
— Ты прав. — Квентин потирает виски. — Я просто хотел извиниться. За принудительное лечение, за все остальное. Тогда я искренне верил, что так будет лучше для тебя. — Он собирается с духом. — Я не имел права указывать тебе, как жить, после того как добровольно ушел много лет назад. — Его сын продолжает молчать, и Квентин нервничает: неужели их разъединили, а он и не понял? — Гидеон?
— Ты об этом хотел со мной поговорить? — наконец произносит он.
— Нет. Я позвонил, чтобы пригласить тебя поесть пиццы.
Квентин бросает пульт на кровать и смотрит, как он отскакивает. Секунды, пока он ждет ответа, кажутся вечностью.
— Где? — спрашивает Гидеон.
Вот что самое смешное в жюри присяжных: неважно, насколько они кажутся рассеянными, когда свидетели дают показания, неважно, что кто-то засыпает в заднем ряду, а кто-то красит ногти прямо во время перекрестного допроса, — важно, что, как только приходит время действовать, они тут же принимают вызов. Сейчас присяжные не сводят глаз с Квентина, их внимание приковано к его заключительной речи.
