Александра Маринина - Дорога
– Ты злой, – снова констатировал Ворон, на этот раз с упреком.
– Да, я недобрый, – согласился Камень.
– Ты жестокосердный.
– Я – философ, который смотрит на людей из вечности.
– Интересно ты рассуждаешь! – возмутился Ворон. – А что же, по-твоему, я делаю из вечности?
– А ты людей любишь. И в этом принципиальная разница между мной и тобой.
* * *Это был обыкновенный воскресный обед, на который, как всегда, приехал Николай Дмитриевич. Стоял солнечный морозный декабрьский день, Москва готовилась встречать Новый год, от елочных базаров веяло запахом свежей хвои, к прилавкам магазинов, где для плана к концу года «выбросили» дефицитные товары, тянулись длинные оживленные очереди, и повсюду шло обсуждение насущных предпраздничных вопросов: с кем встречать, что подать на стол и что надеть.
Настроение в семье Романовых было приподнятым: только недавно они порадовались за Андрея Бегорского, которого после введения хозрасчета и самофинансирования выбрали директором завода, где он был главным инженером, а теперь и Тамара преподнесла приятный сюрприз: она оформила все необходимые разрешения на занятие индивидуальной трудовой деятельностью в сфере парикмахерских услуг. Звучало это ужасно казенно, но все понимали, что на самом деле отныне для творческих устремлений Тамары не будет никаких преград. У нее теперь нет начальников, с этого момента она сама себе хозяйка. Помимо всего прочего, это означало, что она сможет приезжать в Москву когда захочет, а не тогда, когда ее отпустит заведующая. Этому последнему обстоятельству Люба радовалась больше всего. Ей очень не хватало любимой сестры, она скучала по Тамаре и каждый раз с нетерпением ждала возможности уединиться с ней и поговорить. И каждый раз ей казалось, что наговориться всласть им все равно не удалось. Тамара приезжала редко, запись к ней была очень плотной, и заведующая отпускала своего лучшего мастера только в отпуск, даже несколько дней за свой счет брать не разрешала. «Теперь все будет иначе!» – ликовала Люба.
Николай же Дмитриевич отнесся к этой новости сдержанно и даже как будто с неудовольствием.
– Как бы Томка вразнос не пошла, – сказал он, покачав головой. – Все-таки одно дело – государственное предприятие, там и дисциплина финансовая, и администрация, и совсем другое дело – полная свобода. Народ у нас к свободе не приучен, сразу с тормозов сорвется и в анархию скатится. Боюсь я за Томку, нарушит что-нибудь и сама не заметит, как под судом окажется. Не надо бы ей этой свободы, неизвестно еще, чем она обернется. Законы свежие совсем, сырые еще, необкатанные, как их применять – никто не знает, идет полный разнобой, одни считают, что так, другие – что сяк, третьи – что эдак, Томка-то в этом не разбирается, наколбасит чего-нибудь. Закон надежен только тогда, когда у него есть развитая инфраструктура, есть практика применения, есть подзаконные акты и инструкции с разъяснениями, есть службы, которым вменено в обязанность следить за его выполнением. А пока ничего этого нет, я не могу быть спокойным за Тамарку.
– Да перестаньте, Николай Дмитриевич, – успокаивал тестя Родислав, – Тамара у нас умница, ничего она не наколбасит и вразнос не пойдет. Наколбасить может жадный человек, падкий на легкую наживу, а Тома ведь не такая, для нее главное – творчество, поиск нового, красота, а вовсе не деньги. Не волнуйтесь за нее, все будет в порядке.
– Твоими бы устами да мед пить, – усмехнулся Головин. – Если человек умный, это еще не гарантия того, что он не наделает глупостей. Вон Леонид Ильич – ведь неглупый был мужик, и незлой, и не подлый, а сколько наворотил? Юрку Чурбанова поднял, в замминистры пристроил, а что получилось? Арестовали Чурбанова и под суд отдали. За дело или нет – другой вопрос, не нам с тобой судить, но то, что руководителем он был хреновым, это неоспоримый факт. И то, что он положением своим пользовался внаглую, – это тоже факт. Не поставил бы его Леонид Ильич на эту должность – парень не сидел бы сейчас. Я все понимаю, Брежнев ради дочери старался, я тоже ради Любки тебе с Академией помог в свое время, но выпихнуть рядового майора в генерал-полковники – это уж слишком. Конечно, у Чурбанова тормоза и отказали. Что «на земле»-то об этом говорят?
– Да ничего особенного, – пожал плечами Родислав. – Ребятам «на земле» на самого Чурбанова плевать, почти никто из них лично его не знал, но тут важна тенденция. Сначала Щелокова, личного друга Брежнева, сняли, уголовное дело против него возбудили, теперь зятя арестовали, никто не понимает, что будет дальше. Начинается новая эпоха, но неизвестно, это будет эпоха репрессий или позитивных изменений. А вы сами как думаете?
– Родька, ну ты сам подумай, какие могут быть позитивные перемены? То есть тенденция к переменам очевидна, но добра от них ждать не приходится. Ведь ты посмотри, что происходит: на Пленуме ЦК Ельцин выступает с критикой в адрес Горбачева и Лигачева. Виданное ли это дело, чтобы первый секретарь Московского горкома партии открыто выступал против Генсека? Конечно, месяца не прошло – и его сняли на Пленуме горкома. Но как сняли! Тексты выступлений держат в секрете, кто что говорил – неизвестно, по стране ходят слухи, что Горбачев пообещал Ельцину не допускать его до политики, люди читают стенограмму Пленума в самиздатовских списках и строят догадки на пустом месте. Ты сам-то читал?
– Нет, – соврал Родислав, который эту самую самиздатовскую стенограмму, разумеется, прочел.
– Вот и я не читал. Хотя я член партии с тридцать девятого года, то есть почти пятьдесят лет. Мне даже представить трудно, как это так может быть: мне, генерал-лейтенанту, члену партии с полувековым стажем, недоступна стенограмма выступления первого секретаря горкома. Раньше такого быть не могло. И раскола партии быть не могло. А теперь, видите ли, с одной стороны Горбачев с Лигачевым, с другой – Ельцин с Яковлевым. Оппозиция, понимаешь ли. И широкие слои населения ее поддерживают. То есть что получается? Население поддерживает тех, кто идет против Горбачева, который начал перестройку и сделал возможным раскол в партии, то есть дал свободу. А народ этой свободой вот так своеобразно и неблагодарно воспользовался. Нет, Родька, ни к чему хорошему это не приведет. Сначала раскол в партии, потом раскол государства.
– Ну что ты, папа, – вмешалась Люба, – о каком расколе государства ты говоришь? Ты что имеешь в виду? Отделение союзных республик? Этого никогда не произойдет. Уж поверь мне как экономисту. Экономики республик так тесно завязаны одна на другую, что отделение приведет к полному коллапсу. Никто в здравом уме на это не пойдет. У нас же есть регионы, которые совсем или почти совсем ничего не производят и полностью дотируются из центра, на что они жить-то будут, если отделятся?
