Иэн Макьюэн - Искупление
Сесилия достала сигарету из пачки, валявшейся возле плиты, потом, видимо вспомнив, что младшая сестра уже не ребенок, предложила и ей. У стола стояло два кухонных стула, но Сесилия не села и не предложила сесть Брайони. Обе курили, ожидая, как показалось Брайони, чтобы выветрился дух хозяйки.
Наконец Сесилия сказала тихим, спокойным голосом:
— Получив твое письмо, я посоветовалась с адвокатом. То, о чем ты пишешь, сделать непросто, если нет новых улик. Того, что ты изменила свое мнение, недостаточно. Лола будет продолжать твердить, что ничего не видела. Единственной нашей надеждой был старый Хардмен, но он умер.
Хардмен? Брайони озадачило то, что сестра считает, будто Хардмен имел какое-то отношение к делу, и воспринимает его смерть как потерю важного свидетеля. Она попыталась вспомнить, участвовал ли Хардмен той ночью в поисках близнецов. Может, он что-то видел? Не было ли сказано в суде что-то, ей неведомое?
— Разве ты не знала, что он умер?
— Нет. Но…
— Невероятно.
Попытки Сесилии выдержать нейтральный, сугубо деловой тон терпели неудачу. Разволновавшись, она отошла от раковины, прислонившись к которой стояла, протиснулась мимо стола и остановилась у входа в спальню. Она тяжело дышала, стараясь сдержать гнев.
— Как странно, что Эмилия не сообщила тебе об этом, рассказав об эвакуированных и посевной страде. У него был рак. Вероятно, готовясь предстать перед Богом, он в последние дни говорил нечто слишком неудобное для всех, кто причастен к делу.
— Но, Си…
— Не называй меня так! — взорвалась Сесилия и уже спокойнее добавила: — Пожалуйста, не называй меня этим именем. — Ее рука лежала на дверной ручке. Создавалось впечатление, что аудиенция подходит к концу и сестра вот-вот исчезнет за дверью.
С почти неправдоподобным спокойствием она подвела итог:
— А вот информация, стоившая мне двух гиней: то, что пять лет спустя ты решила сказать правду, недостаточное основание для апелляции.
— Я не понимаю, о чем ты…
Брайони хотела вернуться к Хардмену, но Сесилии было необходимо высказать ей то, о чем она наверняка не раз думала в последние годы.
— Все просто: если ты лгала тогда, почему суд должен поверить тебе теперь? Новых фактов нет, а ты — ненадежный свидетель.
Брайони подошла к раковине и взяла с сушки блюдце, чтобы стряхнуть пепел с наполовину выкуренной сигареты. Ужасно было слышать безоговорочное утверждение сестры, что она — преступница, однако последняя реплика Сесилии потрясла ее еще больше. Слабая, глупая, сбитая с толку, трусливая, уклончивая — да, именно такой она была и ненавидела себя за это. Но лживая? Как о заведомой лгунье она никогда о себе не думала. Как странно и каким очевидным это, должно быть, представляется Сесилии! Очевидным и неопровержимым. Какой-то миг Брайони еще хотелось оправдаться: она не желала намеренно ввести всех в заблуждение, она действовала не по злому умыслу. Но кто бы ей поверил?
Она стояла теперь на месте Сесилии, прислонившись к раковине, и, не смея поднять глаза на сестру, сказала:
— То, что я сделала, чудовищно. Я не жду прощения.
— Можешь не беспокоиться, — ласково ответила сестра. Пока они вновь молча курили, у Брайони затеплилась безумная надежда. — Можешь не беспокоиться, — повторила Сесилия. — Я никогда тебя не прощу.
— Но если я не могу выступить в суде, это не помешает мне рассказать всем, что я натворила.
Услышав диковатый смешок сестры, Брайони осознала, насколько боится ее. Язвительность Сесилии была страшнее гнева. Эта комната с обоями, напоминавшими тюремные решетки, хранила такую историю чувств, какую едва ли кто-нибудь мог вообразить. Все же Брайони решилась продолжить: в конце концов, эту часть разговора она неоднократно репетировала.
— Я поеду в Суррей и поговорю с Эмилией и Стариком — расскажу им все.
— Да, ты об этом писала. А что же тебя раньше удерживало? У тебя было для этого целых пять лет. Почему ты не сделала этого до сих пор?
— Я хотела сначала повидаться с тобой.
Сесилия отошла от двери, остановилась у стола и сунула окурок в горлышко бутылки из темного стекла. Раздалось шипение, и над горлышком заструился сизый дымок. У Брайони тошнота подступила к горлу. Она думала, что бутылки полны. Неужели она съела что-то несвежее за завтраком?
— Я знаю, почему ты этого не сделала, — сказала Сесилия. — Потому что ты, так же как и я, знаешь: они не захотят ничего слушать. Все эти неприятности остались далеко позади, большое спасибо. Что сделано — то сделано. Зачем ворошить прошлое? И тебе прекрасно известно: они поверили Хардмену.
Отойдя от умывальника, Брайони подошла к столу и встала напротив сестры. Ей было нелегко смотреть на эту красивую маску.
Тщательно подбирая слова, она начала:
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какое он ко всему этому имеет отношение? Мне жаль, что он умер, жаль, что я этого не знала…
Ее насторожил какой-то звук. Это скрипнула дверь спальни. На пороге стоял Робби. На нем были армейские брюки, рубашка, начищенные ботинки, с пояса свисали подтяжки. Он был небрит, взъерошен и смотрел только на Сесилию. Она повернулась к нему, но не подошла. За те секунды, что они молча смотрели друг на друга, Брайони, частично скрытая от него сестрой, съежилась.
Он заговорил с Сесилией спокойно, будто они были одни:
— Я услышал голоса и подумал, что за тобой приехали с работы.
— Нет, все в порядке.
Робби взглянул на часы:
— Надо торопиться.
Он пересек комнату и, перед тем как выйти на площадку, слегка кивнул в сторону Брайони:
— Прошу меня извинить.
Было слышно, как закрылась дверь ванной. В наступившей тишине Сесилия сказала так, словно между ними ничего не произошло:
— Он так крепко спит. Я не хотела его будить. — И добавила: — Я полагала, что вам лучше не встречаться.
У Брайони дрожали колени. Держась для уверенности за край стола, она посторонилась, чтобы дать возможность Сесилии наполнить водой чайник. Ей очень хотелось сесть, но без приглашения она никогда бы этого не сделала, а спросить разрешения ни за что не посмела бы. Поэтому продолжала стоять у стены, делая вид, что не прислоняется к ней, и наблюдать за сестрой. Что было удивительнее всего, так это то, как быстро облегчение от того, что Робби жив, сменилось страхом оказаться с ним лицом к лицу. После того как она увидела его, мысль, что его могли убить, показалась ей странной. Ведь это было бы лишено всякого смысла. Она смотрела в спину сестре, суетившейся на крохотной кухоньке. Брайони хотелось сказать, как замечательно, что Робби благополучно вернулся. Какое это избавление! Но это прозвучало бы банально. Она не имела права говорить такое. Она боялась сестры, боялась ее презрения.
