Вячеслав Недошивин - Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург
Надо сказать, быть первым ему, при физической слабости, было труднее, чем сверстникам. «И все-таки я ухитрялся забираться на самую верхушку ели, на что ни брат, ни дворовые мальчишки не решались, – говорил много лет спустя. – Смелость заменяла мне силу и ловкость». Но главное, как рассказывал Георгий Иванов, хорошо знавший поэта, он, «ложась спать, думал об одном: как бы прославиться. Мечтая о славе, он вставал утром, пил чай, шел в гимназию. Он воображал тысячи способов осуществить свою мечту. Стать полководцем? Ученым? Изобрести перпетуум-мобиле? Безразлично что – только бы люди повторяли имя Гумилева, писали о нем книги, удивлялись и завидовали ему. И, от природы робкий, застенчивый, болезненный человек, Гумилев “приказал” себе стать охотником на львов, уланом, добровольно пошедшим воевать и заработавшим два Георгия, заговорщиком». Помните его принцип: «Всегда – линия наибольшего сопротивления»? Он и женщины будет добиваться так же – тараном, через пять ее отказов и две свои попытки самоубийства.
Имя этой женщины – Анна Ахматова. Они познакомятся еще гимназистами в Царском Селе, в сочельник. Он ей не понравится. Но ради нее он и будет всю жизнь совершать свои романтические подвиги.
Однажды там же, в Царском, где жили их родители, он на день рождения подарит ей букет цветов. Пишут, что мать Ахматовой якобы с гримасой вздохнет: «Боже… ведь это уже седьмой букет сегодня!» Гумилев, ни слова не говоря, исчезнет. Через некоторое время появится вновь с еще более пышным букетом. «Как мило, Коля, с вашей стороны осчастливить нас и восьмым букетом!» – рассмеялась мать Ахматовой. «Простите, – холодно отчеканил Коля, – это не восьмой букет, это цветы императрицы!»
Оказывается, как вспоминал свидетель, он перелез через решетку царского сада и опустошил клумбу под самыми окнами флигеля вдовствующей императрицы[147].
Это был поступок, это, пишут, было небезопасно…
А через два года из-за Ахматовой он, уже признанный поэт, бросит в рот довольно крупный, «шершавый на вкус» кусок цианистого калия.
Бросит и зажмет рот рукой… Почему выживет – тайна и по сей день.
35. «ЗДЕСЬ БЫЛА ОДНА ДЕВУШКА…» (Адрес второй: Васильевский остров, 5-я линия, 10)
В один из августовских дней 1909 года в доме из черного камня на Васильевском острове поселился странноватый, я бы сказал, чудаковатый господин. Первокурсник юрфака Петербургского университета, два года, кстати, отучившийся в Сорбонне, верящий в астрологов, каббалу, амулеты, дрессировщик ящериц и тарантулов, которых таскал в спичечном коробке прямо в кармане, но главное – автор двух поэтических сборников. По названию первого сборника его долгое время называли конквистадор – «завоеватель». Но конквистадор носил пальто в талию а-ля Пушкин, цилиндр, тросточку и, что уж совсем не подобало завоевателю, подводил брови. Более того – красил, представьте, губы. В поэтических кругах того времени так «исправлять природу» было, что называется, в порядке вещей. Необычно было другое: в комнате, которую он на парижский манер называл «ателье», не только развесил шкуры зверей, но завел черепаху, попугая, змей.
К странному господину приходили такие же странные, шумные, не вполне трезвые знакомцы: Толстой, Городецкий, Кузмин, Ауслендер, Потемкин, два его ближайших друга – элегантный поэт Лозинька и лохматый, немного сумасшедший знаток папирусов и ассирийской клинописи Шилей (Лозинский и Шилейко). Приходили и женщины – конквистадор считал себя отъявленным ловеласом. У него было два романа в Париже, а в Царском Селе в него влюбились как-то аж три сестры сразу, одна из которых из-за него бросила даже родной дом, чего строгий отец так и не простил ей всю жизнь[148]. А еще одна из бывавших здесь – художница Надежда Войтинская, которая скоро в Териоках, в нынешнем Зеленогорске, швырнет на лед залива перчатку свою и предложит конквистадору достать ее, и он, рыцарь, называвший ее Дамой, проламывая лед лакированными туфлями, достанет перчатку – так вот, Войтинская именно в этом доме начнет рисовать его портрет. И, кстати сказать, вполне могла не закончить его – из-за другой дамы, некрасивой хромоножки, с которой у конквистадора случилась такая любовь, что хромоту ее он заметит только после разрыва с нею. Я говорю о поэтессе Елизавете Дмитриевой, о знаменитой Черубине, из-за которой он будет драться на дуэли с Волошиным. Поединок, как помните, окажется бескровным, хотя наш ловелас, который просто нарывался на пулю, будет требовать второго, а потом и третьего выстрела противника…
Да, Гумилеву, этому странноватому господину, поселившемуся на Васильевском острове, везло. Иногда – сказочно. Но мы же знаем, что везет именно рисковым. Ведь как раз благодаря дуэли Гумилев, уехав из Петербурга в Киев, вернется сюда женихом той, которую, несмотря на все свои романы, одну и любил. Женихом Ахматовой. В Киеве, в кафе гостиницы «Европейская», она, возмущенная поведением Дмитриевой, которое послужило поводом к дуэли, и возненавидевшая на всю жизнь Макса Волошина, вдруг легко согласится на пятое, очередное предложение Гумилевым руки и сердца. Он как раз недавно написал ей в письме фразу, которую она запомнит навсегда: «Я понял, что в мире меня интересует только то, что имеет отношение к Вам». Ахматова скажет позже: «Это почему-то мне показалось убедительным…» Разумеется, все там было сложнее и темнее в ее отношениях к нему, «круче» с чувствами и переживаниями, но факт остается фактом – он добился ее руки.
Чего только не пережил из-за нее! За обедом, как рассказывал его брат, клялся, что пустит себе пулю в лоб, если любимая его (имя не называл) не выйдет за него замуж. Живя в Париже, бегал через весь город, лишь бы взглянуть на бульвар Севастополь, потому что она жила тогда с матерью под Севастополем. Там же, в Париже, основал журнал «Сириус», первый русский литературный журнал за рубежом (опять стал первым!), в котором напечатал ее стихи. Но она, месяц еще назад написавшая в одном из писем, что готова выйти за него замуж, смеясь, сообщит мужу своей сестры: «…“Сириус”. Это меня приводит в необычайно веселое настроение. Сколько несчастиев наш Микола перенес, и все понапрасну! Я думаю, что нашло на Гумилева затмение от Господа! Бывает!» Ныне покойный Вадим Бронгулеев, написавший толковую книгу о Гумилеве, прочитав об этом, просто взорвался: «Если бы Гумилев все это знал! Может быть, он понял бы, что встретил и полюбил глубоко чуждую ему душу. Ведь вся его последующая жизнь могла бы пойти совсем иным путем».
Не знаю, прав ли исследователь. Мне думается: не было бы этого сопротивления кокетливой, ускользающей, талантливой женщины – не было бы, возможно, и Гумилева, каким мы знаем его сегодня. Она смеялась над посвященным ей стихотворением про озеро Чад, называла его раннюю поэзию «маскарадной рухлядью» (уж не потому ли, как пишет один филолог, что там было маловато строк про нее?). Наконец, издевалась над страстью Гумилева к путешествиям и, когда он, например, начинал перед гостями восхищаться Африкой, демонстративно уходила в другую комнату, бросая на ходу: «Скажи, когда кончишь рассказывать…» А когда он, сорвавшись из Парижа, заняв деньги у ростовщика, чуть ли не в трюме парохода, чуть ли не зайцем приехал к ней с очередным предложением руки и сердца, призналась, что любит другого и – главное – что не невинна. Вот это был удар! Ведь для него она была почти святой. От этого удара он придет в себя только много дней спустя, можно сказать, очнувшись в Булонском лесу[149].
